Внутренний враг. Пораженческая «элита» губит Россию - Михаил Леонтьев

Что мы имеем в результате? Как сообщили недавно СМИ, «директор Института микропроцессорных систем РАН, лауреат Ленинской и Государственной премий, член-корреспондент РАН Борис Бабаян стал директором по архитектуре в подразделении программных решений компании „Интел“… Для „Интел“ он пока не сделал ничего. Но мировой микропроцессорный лидер немедля наградил российского ученого титулом Intel Felow, которого в мире удостоился 41 человек, в Европе — вообще никто, вне США — еще двое-трое ученых… Что будет с государственными заказами, которые, пусть и хлипким ручейком, но все же поступали этой команде? По словам Intel Felow Бабаяна, за два года наряду с работой по глобальным проектам нового работодателя будут завершены все взятые обязательства перед Россией. А потом — работа только на „Интел“»[15].

В результате мы констатируем, что «причины утраты позиций, завоеванных потом и кровью в 30—50-х годах, заключаются не только в политике КПСС и ее Генерального секретаря лично, а в банкротстве всей советско-российской элиты — политической, промышленной и культурной…»[16]

Особенно печально положение в культуре. Ограниченность материальных ресурсов, тесная связь с авторами журналов и газет, создателями телепрограмм делают в этой области все описанные явления наиболее жесткими.

Вот как описывает процесс «изготовления гения» советский литературный критик П.В. Палиевский:

«Как-то стало в последнее время яснее, что заставить говорить о себе — пусть хоть целый мир, современные средства которого это позволяют, — еще не значит превратиться в художника, какие бы упорство и изобретательность ни были на этом пути употреблены и сколько бы „препятствий“ ни было разрушено.

Ведется, скажем, какой-нибудь список бесспорных имен, и вдруг в конце или как-нибудь в середине является еще одно или два. Невзначай, как бы сами собой разумеющиеся, давно, мол, пребывающие в этом ряду. „Все великие новаторы музыкальной мысли, подобные Берлиозу, Вагнеру, Мусоргскому и Шонбергу…“, или „в наше время проповедники пошлости уже не решаются открыто выступать против искусства Гольбейна и Рубенса, Рафаэля и Пикассо“, или „художественный мир Брехта отличен от шекспировского, в нем…“ и пр. Позвольте, откуда Шонберг, почему Пикассо? А ни почему — просто „тоже“. „Это признает весь мир!“ Попробуйте проверить, что это за „весь мир“, — мгновенно начнут обрисовываться очертания того же знакомого типа.

Несмотря на крайнюю простоту этого приема, действие его все еще остается в силе. Никто не станет ведь возражать всякий раз по пустякам из-за каких-то безответственных упоминаний, но когда они выполнят свою задачу, спор пойдет уже о другом, не с той опасной для соискателей точки, которую удалось пройти, а о воображаемых отличиях и сходствах их с действительными новаторами, что и требовалось доказать.

Тем более что присоединиться можно не только к именам, но к чему угодно уже известному, например к событию, поразившему мир, которому гений посвятит свое создание или прямо трагически выразит его какой-нибудь искромсанной дрянью, подчеркнув смятение души, — кто осмелится отбросить? Людям в момент печали не до того, отвергнуть загадочное сочувствие было бы и невежливо. А когда обнаружится глумление, не всякий — далеко нет! — решится признать обман, да и зачем в самом деле? Лучше уж обойти его стороной, тем более что гений, как выясняется, перешел уже в другой „период“[17].»

Как таким «гениям» создается видимость признания уже общественного, прекрасно изложено в статье Е. Чудиновой «Тусовка», которую никто так и не взял на себя смелость напечатать:

«Телефонная трель. Снимаю трубку.

— Можно попросить Андрея? — Вот так вот, без „здравствуйте“. Воспитанный человек не замечает чужих бестактностей, тем более дама на другом конце провода явственно немолода, хотя и переполнена какой-то нервической энергии. Кротко отвечаю, что Андрея нет дома.

— А это его сестра, да? Оля?

— Это жена. — (Сестра по этому телефонному номеру сроду не обитала, к тому же зовут ее не Олей, а Таней.)

— Ах, да-да! Но не важно! Это мама его знакомого Миши К. Так вот я по какому поводу: завтра там-то тогда-то будет вечер… — произносится имя писателя — эмигранта третьей волны. — Так что обязательно приходите!

— Спасибо, непременно. — Кто меня излечит от светской лжи?

— И знаете, — собеседница воодушевляется еще более, — принесите пару-тройку цветочков, много не надо! Просто чтобы выразить внимание этой исключительной, феерической личности!

— Обязательно.

Бросаю трубку без „до свидания“. В зеркале видно, как горят щеки. Жди, карга старая, уже бегу с веником асфоделей.

Ты не знаешь, куда звонишь, с кем говоришь, и тем не менее не стесняешься организовывать свое мероприятие. Не поленилась бы спросить, я бы ответила, что отнюдь не являюсь поклонницей этого писателя, объяснила бы почему, глядишь, поспорили бы немного. Но куда там, тебе все равно — Оля или Таня, сестра или жена, у тебя перед носом замусоленная телефонная книжка невероятных размеров, даже не самые близкие знакомые твоего сына туда занесены, ты спешишь, ты создаешь массовку…

Года три прошло, а хамский звонок сидит в душе гадкой занозой. Да успокойся ты, поверь на минуту, что дама эта просто столь горячая обожательница сего литератора, что не может помыслить, будто он кому-то не открыл тех же дивных горизонтов духа, что и ей. И все равно даме поэтому, кого осчастливить приглашением.

Не верю!».

Тусовка, кстати, — наиболее подходящее обозначение для лжеэлиты. Созидание, в том числе и интеллектуальное, заменено постоянным мельканием и позиционированием себя в качестве писателей, журналистов, аналитиков. Писатель может при этом не уметь писать, журналист — не разбираться в предмете, о котором пишет, а аналитик — страдать ярко выраженным скудоумием. Но каждый из них раскручен в этом качестве при помощи друг друга.

Взаимная раскрутка (осуществляемая на уровне обмена услугами) — основной механизм удержания лжеэлитой своих позиций. Вспомним русского «Букера». Механизм был таков: критики толстых журналов (которые выходили тогда уже тиражом порядка 1000 экз., то есть только для своего брата) делились на две группы — одни номинировали (на право участия в конкурсе), другие были в жюри, то есть судили. Понятно, что номинировали почти исключительно тех писателей, что печатаются в этих журналах и которые читают только эти писатели и вышеозначенные критики. Так мы узнавали, что книга, напечатанная в журнале тиражом 1000 штук, — лучшее, что создано нашей литературой.

Такой лжеэлите невозможно поручить ни интеллектуальных, ни культурных задач, стоящих перед страной:

«Худсовет» должен соответствовать уровню задач, иначе полку «бессмертных» прибудет, денег убудет, а воз останется там, где ему и довелось застрять[18].

Помимо прочего лжеэлита обладает нравственной небрезгливостью, у нее нет чувства чести и стыда. Поэтому один и тот же режиссер (воздержимся здесь от упоминания имен, ибо имя им легион) может вчера снять фильм-плевок в «эту страну», где все перевернуто с ног на голову (предатели — как герои и герои — как подонки), а сегодня ставит фильм о подвиге наших военных, но ни слова публичного покаяния не слетело с уст, а старый фильм продолжает свою разрушительную работу в душах.

Да, я признаю право на ошибку, да, я признаю право на смену взглядов. Но в Церкви принято, чтобы тот, кто кается, не только начал жить по-другому, но и принес «достойный плод покаяния», постаравшись исправить причиненный ранее вред. Тут же люди-перевертыши поступают так, как будто то, что они делали раньше, столь же достойно и праведно, как и то, что они делают сейчас. Повернись завтра иначе, и нынешние идеалы будут преданы так же легко, как преданы вчерашние.

Нравственность деятеля культуры, на которой и основан его авторитет, его честность, порядочность, служение своим внутренним идеалам вне зависимости от того, принимает их общество сегодня или нет (и в этом смысле он стоит над обществом и вне его, и это дает ему право быть обществу судьей, совестью и водителем), — все это чуждо современным деятелям культуры, которых нам активно продвигают СМИ. Другие есть, но их нам не пиарят.

Неужели не понятно, что закваску не делают на дерьме, даже если она быстро и хорошо взойдет? Неужели не очевидно, что России вовсе не нужен синематограф, если последний проповедует дуалистические антихристианские идейки Лукьяненко или патриотизм а la ненавистник исторической России и Православия Акунин? Неужели не очевидно, что России вовсе не нужен Большой театр, если в нем идут оперы по либретто Сорокина? Неужели не ясно, что есть существенная разница между русскими и русскоязычными синематографом, литературой, театром? Что без любви к своей стране, ее культуре и уважения ее нравственных (религиозных) устоев нет никакой русской культуры, пусть она и создана на русском языке людьми, для которых он родной.