Жена-девочка - Томас Рид

— Нет.

— Проклятье! — прошипел он по-французски. — Я возмущен! Подумать только, такое важное дело, как свобода всей Европы, должно пострадать от этой глупости! Правильно говорят, что женщина — проклятие человечества!

— Есть у тебя какие-либо соображения, — продолжил он после этой невежливой тирады, — когда этот господин пришлет своих секундантов?

— Это невозможно предсказать. В течение этого дня, я полагаю. Не должно быть никакой причины для отсрочки, насколько я понимаю. Небесам было угодно, чтобы мы с ним, хорошо знакомые друг с другом, оказались рядом в одной гостинице.

— Вызов пришлют через некоторое время, в течение дня. Стреляться или драться как-то по-другому вы будете, возможно, завтра утром. Отсюда нет железной дороги, а пароход отходит только раз в день, в семь часов вечера. Таким образом, мы потеряем целых двадцать четыре часа! Про-кля-тье-е-е!

Граф Розенвельд произвел эти подсчеты вслух, теребя свои огромные усы и уставясь в одну точку под ногами.

Майнард молчал.

Граф продолжил свои несвязные речи, время от времени произнося громкие восклицания вперемежку на французском, английском, испанском и немецком языках.

— О, небеса, я знаю, что делать! — вдруг воскликнул он, вскочив с места. — Я знаю, Майнард, я знаю!

— Что тобой, мой дорогой граф?

— Я знаю, как сэкономить время! Мы вернемся в Нью-Йорк на пароходе ближайшим вечером!

— Но не избежав дуэли! Я полагаю, что ты учел это в твоих расчетах?

— Конечно, учел! Мы будем участвовать в дуэли и все равно успеем вовремя.

Если бы Майнард не был тонким деликатным человеком, он сразу бы выразил свое сомнение. Но он просто попросил друга разъяснить ему подробности.

— Все очень просто, — ответил граф. — Ты был пострадавшим, и, таким образом, ты имеешь право выбрать время дуэли и вид оружия. Оружие сейчас неважно. Главное — время, которое нам так нужно сейчас.

— Ты хотел бы, чтобы я дрался сегодня?

— Хотел бы, и так оно и будет.

— А что, если вызов будет сделан слишком поздно — скажем, вечером?

— Carrambo! — произнес граф распространенное мексиканское ругательство. — Я меньше всего думаю об этом. Вызов должен прибыть достаточно рано, если твой соперник — джентльмен. Я знаю, как вынудить его сделать это вовремя.

— Как именно?

— Ты напишешь ему, — то есть я напишу, что ты вынужден покинуть Ньюпорт сегодня вечером; очень важное дело внезапно заставляет тебя уехать отсюда далеко. Обратись к нему, чтобы он как человек чести прислал свой вызов немедленно, так, чтобы ты с ним успел сразиться. Если он откажется, то ты в соответствии со всеми законами чести будешь считаться свободным и сможешь уехать в любое время, когда пожелаешь.

— Это будет означать, что я сам вызвал его на дуэль. Будет ли это корректно?

— Конечно, будет! Я отвечаю за это. Все будет полностью соответствовать нормам — строго согласно кодексу.

— Что ж, тогда я согласен.

— Довольно! Я должен приступить к составлению письма. Это дело не совсем обычное, поэтому надо хорошенько подумать. Где у тебя ручка и чернила?

Майнард указал на стол, где были все необходимые письменные принадлежности.

Придвинув стул, Розенвельд сел за стол.

И вот, взяв ручку и быстро начертав на листе положенные этикетом начальные приветственные фразы, он продолжил далее сочинять письмо-вызов, как человек, сильно заинтересованный в том, чтобы письмо возымело действие. Думая о революции в Бадене, он изо всех сил стремился поскорее устроить своему другу предстоящую дуэль или освободить его от нее, чтобы они вместе смогли принять участие в борьбе за свободу на своей любимой родине.

Послание вскоре было написано, аккуратно скопировано, и копия вложена в конверт. При этом Майнарду даже не было позволено прочитать письмо до конца!

Письмо было адресовано мистеру Ричарду Свинтону и передано ему служащим гостиницы в тот момент, когда в коридорах «Океанхауза» послышался громкий удар гонга, оповещающий гостей о начале завтрака.

Глава XIV. Просьба ускорить дуэль

Первый же удар гонга прервал сон мистера Свинтона. Спрыгнув со своей кушетки, он принялся расхаживать по комнате большими шагами, слегка пошатываясь. На нем было то же платье, что и на вчерашнем балу, кроме перчаток цвета соломы.

Но он не думал ни о платье, ни о туалете. Он был слишком сосредоточен на другом предмете, чтобы отвлекаться на собственный вид. Несмотря на то, что голова его сильно кружилась от вчерашней выпивки, он достаточно ясно помнил события прошедшей ночи. Да, он очень хорошо помнил все, что произошло.

Мысли его были самыми разнообразными. Майнард знал его давно, и, возможно, ему была известна неприятная и постыдная история, произошедшая со Свинтоном. Если бы его соперник предал эту историю огласке, великолепная идея Свинтона была бы загублена на корню.

Но это было ничто по сравнению с мыслями об его позоре — пятно на его лице от пощечины могло быть стерто лишь с риском для жизни.

Эта мысль приводила его в дрожь, и он продолжал ходить в тревоге по комнате. Его волнение было слишком заметно, чтобы он мог утаить это от жены. В его тревожном взгляде она видела, что произошло нечто ужасное.

— Что с тобой, Дик? — спросила она, положив руку на его плечо. — У тебя неприятности? Расскажи мне о них.

Сказано это было с нежностью и любовью. Все же сердце «симпатичной наездницы» еще сохранило частицу божественного дара, присущего женщине.

— Ты все еще думаешь о ссоре с Майнардом? — продолжила она. — Я права?

— Да! — ответил муж хриплым голосом. — Эта ссора зашла слишком далеко!

— Как все случилось?

В своем не совсем связном рассказе — после вчерашнего опьянения был бы странно, если бы Свинтон изъяснялся связно — он поведал жене все подробности, ничего не скрывая, даже собственного недостойного поведения в этой истории.

Было время, когда Ричард Свинтон не позволял себе так опускаться в глазах Франциски Вилдер. Время это прошло, закончилось раньше, чем их медовый месяц. Супруги ближе узнали друг друга, и это вылечило их от иллюзий по поводу друг друга, тех иллюзий, которые собственно и сделали их мужем и женой. Чистой и безупречной любви пришел конец, и они потеряли былую привлекательность в глазах друг друга. Собственно, Дику такая потеря уважения к себе теперь была даже полезна, ибо он поделился своими бедами с преданной женой, чтобы как-то успокоить себя, хотя и чувствовал, что в ее глазах выглядит почти трусом.

Было бы глупо пытаться скрыть свой страх. Она уже давно обнаружила этот порок в характере мужа — и это, возможно, было главной причиной для нее сожалеть о том дне, когда она стояла с Диком у алтаря. Связь, которую она сохранила с мужем, была теперь всего лишь следствием обостренного чувства опасности и необходимости самосохранения.

— Ты ожидаешь, что он пришлет вызов? — спросила она. Как женщина, она, конечно, не знала всех тонкостей и правил этикета поединка.

— Нет, — ответил он, поправляя ее. — Вызов должен прийти от меня, как от оскорбленной стороны. Если б только это было иначе… — продолжал он бормотать, рассуждая. — Как я ошибся, не вызвав его сразу, на месте! Если б это было сделано, все могло бы там и закончиться, а теперь все происшедшее загнало меня в угол, и я должен искать выход.

Он развернулся и направился в другой конец комнаты — и вдруг в его голову пришел выход. Исчезновение отсюда!

— Я мог бы упаковать вещи и убраться отсюда, — рассуждал он, подчиняясь своей трусости. — Что я теряю? Никто здесь меня пока еще не знает, никто не запомнил меня в лицо. Но мое честное имя? Они узнают обо всем. Он предаст это огласке, и позор будет преследовать меня повсюду! А шанс сделать себе состояние — неужели я должен его потерять? Я уверен, что у меня все получится с этой девочкой. Мать уже на моей стороне! Полмиллиона долларов сразу! Стоит отдать жизнь за это — по крайней мере, рисковать жизнью, да, клянусь небесами! Я все это потеряю, если уеду, и выиграю, если только останусь! Нет, идея уехать была безумна! Я уже сам прихожу в ужас от мысли, что мог последовать ей!

Он продолжил ходить по комнате, пытаясь укрепить остатки своей храбрости и готовность к борьбе, стараясь подавить трусливые инстинкты. Ведя таким образом борьбу с самим собой, он был очень удивлен визитом человека, неожиданно постучавшего в дверь.

— Посмотри, Фан, кто это может быть, — сказал он поспешно шепотом. — Подойди к двери, и, кто бы это ни был, не позволяй ему заглянуть вовнутрь.

Фан, все еще в одежде слуги, скользнула к двери, открыла ее и выглянула наружу.

— Наверное, официант принес мои ботинки или воду для бритья, — предположил мистер Свинтон.

Да, это был официант, но без ботинок и без воды. Вместо этого он принес письмо, которое было передано Фан, стоящей перед закрытой дверью. Фан обратила внимание, что письмо адресовано мужу. На нем не было никакого почтового штемпеля и, судя по всему, оно было написано недавно.