Предатели - Ирина Костевич

Молчу.

— Че, разбудила?

— Нет.

— Ясно. Как дела?

— Хреново.

— Понятно. А у меня — норм. С Антоном завтра встречаемся. Ну, чмаффки — покаффки!

— Угу.

Юлин звонок доказал, что где-то далеко-далеко привычный мир все-таки существует.

— Мама, тут связь есть. Давай папе позвоним! Узнаем, как там у него, да?

Мама, сквозь стон, соглашается.

— Только про нас не рассказывай. Перепугается, а толку-то.

— А ты будешь с ним говорить?

— Мы поссорились. Не буду. Привет ему передай. Где ж Боря, а?

С папой разговор вышел короче ожидаемого.

— Папочка, привет, у нас все хорошо, как ты? …Ой, здорово как! Мы не…

Вот и все. Роуминг сожрал все деньги на телефоне, а папа нас теперь точно не вызволит из этого ужаса. Потому что у нас же «все хорошо!»

— А папу в Калининграде на работу берут!

Да-а. Вот какие дела: где-то, далеко-далеко отсюда, есть еще и Калининград. Неужели и впрямь есть?

Конечно, папа перезванивает маме, они мирятся, (мама при этом старается говорить обычным голосом и на все его расспросы отвечает, что нет, мол, все с ней нормально, это что-то с горлом). Папочка уточняет, в приличной ли гостинице мы остановились, и есть ли у нас горячая вода и туалет в номере, и крепкая ли дверь, и… но тут начинаются гудки — очевидно, и папины-мамины единицы роуминг с Россией не пожалел.

Глава 20

Приближающиеся голоса заставили нас опять напрячься. Несколько мужчин и женщина, переговариваясь, вошли в клуб. Короткая перепалка со стражем культурного объекта закончилась философски-грустной репликой деда: «А наличности все одно от меня не увишь, чудь белоглазая!»

И вот на сцену — место нашего прибежища, — вышли четверо. Впереди с озабоченной мордахой рысцой трусил Борька. За ним широко шагал высокий человек с белой бородой и копной седых волос. В одной руке он держал носилки, обычно в таких мы переносим мусор на школьных субботниках. Но эти были совсем маленькие. За вошедшим торопилась пожилая женщина с пегой «химией» на голове, смешно путаясь в грубых сапожищах с отворотами. Последним шел блондинистый толстячок средних лет. Он испуганно поглядывал на нас, не произнося ни звука. Женщина наклонилась и погладила маму по голове:

— Вот ты какая стала. Ну, потерпи, миленькая. Сейчас домой поедешь.

— Куда домой? Вы кто все?

— Дядю Мишу своего любимого узнаешь? Дядю Мишу Башко? — женщина кивнула на великана. Тот застенчиво улыбнулся:

— Она ж малюсенькая была!

Мама приподнялась на локте:

— Я помню! Вы папин друг, мы гуляли вместе, и вы говорили, что хорошо, что я такая маленькая — везде к речке сквозь заросли пройду, даже наклоняться не надо. А вы, как медведь, там еле пролезали.

— Ну, и меня, может, тоже помнишь?

— Извините…

— А кто тебе с мизинчика флакон от зеленки снимал?

— Флакон… да… Маленький, сел плотно, застрял намертво. Я испугалась, что так и буду жить — с мизинцем в бутыльке. А вы мне его снимали, да? Вот ведь… А как вас зовут? А, Вы — Всерождественская, да?

— Миш, Мишаня, слышите? «Всерождественская» я, оказывается! Обижаешь, девонька. Фамилия моя, честная, замужняя — Башко, как и раньше. Да и зовут все так же. Надежда. Для них (кивает на нас), — Ивановна.

Подошедшая не к началу Светка вслушивалась в разговор с долей неприязни.

— Укладывайте ее, — командует Надежда для нас Ивановна.

Носилки, как выяснилось, были стандартного размера: это они по сравнению с дядей Мишей малюсенькими показались. Приладили на носилки принесенный кусок фанеры, не сразу замеченный мною. Уложили маму на это хлипкое сооружение.

— Наркоз-то добыл, малой? — противный дед вылез из своего закутка при входе, уставился выпуклыми черными глазками на Борьку.

— Ты, Пинчер, выпросишь скоро. И — ох, крепко! Никакого «наркоза» не хватит! Подожгу! — Надежда Ивановна со всей силы грохнула дверью прямо перед его носом.

По дороге мама кричала от боли и сама себе затыкала рот ладошкой.

Боря поймал мою руку, сжал сильно-сильно. Глаза перепуганные. Светка держалась поодаль и притворялась, что ей все равно.

Так мы и шли. Неизвестно куда, неизвестно с кем. По улице крошечного поселка, где-то в степи. Где-то на границе Казахстана с Россией. Где-то в середине Евразии.

Темно. И, похоже, здесь всегда дует ветер.

— Знаю, чего у тебя спину схватило, — рассуждала по пути Надежда Ивановна, игнорируя мамины стоны.

— Мерзла мамка? — это уже обращаясь к нам.

Сама ж себе и отвечает:

— Конечно, мерзла. И растрясло ее по дороге — тут к гадалке не ходи. Не дорога — доска для стирки, раньше такие доски были, ребристые. А потом, поди, прыгала с машины… Прыгала мамка?

Подтверждаю недоумённо:

— Прыгала.

Я действительно удивлена. Шерлок Холмс в сапогах какой-то!

— Вот и допрыгалась… — подытоживает тетя Надя. — Ущемление нерва, похоже. У меня такая же штука — так я лучше любого врача знаю, как оно бывает. Ничего, недельку-другую без движения на досках полежит — будет как новенькая.

— «Другую»? Да у нас билеты через неделю домой!

— Что ж — давай, вали, бросай мамку! Билеты дороже.

Молчу. Радужных перспектив все больше. А ведь с утра в списке моих проблем числился только Светик. Который теперь скромно плетется сзади, никого своей блистательной персоной не подавляя.

Есть хочу аж до тошнотиков. Хоть бы перекусить чем:

— Борь, а ты поесть купил что-нибудь?

— Мне тетя Надя не продала.

— А вот не дала, не дала! — хохочет тетка в сапогах. — Не, ты слышь, шкет у меня просит: «Дайте, пожалуйста, водки двести граммов, бутылку кетчупа и килограмм печенья „Зоологическое“». А я в глаза ему посмотреть захотела — кто такой, новенький, из молодых да ранних. А глаза эти мне знакомы. Да, Борёк?

— Внезапно! Она меня по глазам узнала. У меня же, как у Веры Андреевны.

— А ее изумруды я не забуду ни-ког-да! — вполне серьезно говорит Надежда Ивановна. — Да, Миш?

— У нас на Верочку-красавицу специально посмотреть приезжали, — гудит, оглядываясь, великан. — Жалко, не повидались. Молодец она. Умница.

— А я всегда на глаза перво-наперво внимание обращаю. Как говорится — у кого что болит… У меня ж — вот, видели? — Надежда поворачивается и, приблизив свое лицо, смотрит близко-близко.

— Ой!

— Вот так — всю жизнь. Родилась такая.

Радужка глаз почти белая, и на ней много зрачков! Один — в центре, и еще несколько темных крупинок рассыпаны там и сям. Глаз, как куропаткино яичко.

Что-то мне страшно стало. И куда маму несут этот дядя Миша, с виду добрый, с этим, вторым?

Бестактно, то есть, вполне в духе этого поселка, спрашиваю тетку:

— А это кто второй с вами?

— Это Мих Михыч наш. Сыночек. Родила, думала — на утешение. Так и живет с нами. В город прогоняем — сопротивляется… Слушай, быстрее идти надо, она, может, уже опоросилась.

— Кто?

— Да свинья, кто еще опороситься может? Я там Лизку с ней оставила, но с нее толк невелик. За Лизкой бы кто присмотрел…

— А Лизка — внучка, наверное?

— Нету у нас внуков… — Тетя Надя замолчала и насупилась.

Впрочем, мы в это время как раз и дошли. Надежда Ивановна проскочила вперед, загнала пса в будку и, своими сапожищами загораживая раздирающейся от лая псине путь на свободу, торопила нас.

Домик, приземистый снаружи, внутри, однако, маленьким не оказался. Просторный темный коридор, какие-то ситцевые занавески на дверях, кухня, комната… Главное — тепло, и пахнет нормально.

— Ну, голуба, перебирайся, давай, вот сюда. Терпи, терпи… А рожала как? Терпи.

Младший Михаил исчез, дядя Миша Башко чем-то гремел на кухне. Зато в комнате, куда нас привели, появился новый персонаж — растрепанная девушка в белом халате. Но только лицо у девушки было старым и бессмысленным. Рот полуоткрыт, волосы нечесаны.

— Лизочка, иди, девочка, иди отдохни, моя хорошая. Мы тебе Сонечку принесли — подружку твою. Потом придешь — посмотришь на нее. А сейчас Сонечке бай-бай надо, у Сонечки спинка болит. — Голос белоглазой Надежды стал таким сладким, что меня дрожь пробрала.

«Привидение» послушно удалилось.

Мама напряженно смотрела на нашу спасительницу.

— Помнишь ее? — спрашивает хозяйка маму. — Вы еще играли вместе, мы же недалеко жили. Это уж потом беда случилась, Вера вас увезла к тому времени. Эх. Расскажу завтра, да… И жить страшно, и помирать не хочется. Пока накормлю вас. А тебе, бедолага, обезболивающего надо. Сердечко-то как, не шалит?

Вскоре мы смогли умыться и поужинать макаронами с луково-томатной подливкой. Спать хотелось зверски — однако поспать нам и не дали.

Глава 21

Они заговорщицки шептались на кухне. Доносилось рассудительное тети Нади:

— Ну, не прирезать же ее.