Моя очень сладкая жизнь, или Марципановый мастер - Энн Ветемаа

Я жил двойной жизнью. Школа была самой неинтересной, хотя, безусловно, нужной частью моего дня (я всегда ценил учебу), а мои вечера принадлежали изучению искусства, анализу цветовой гаммы великих представителей живописи и практическим занятиям.

Каждый усвоенный навык и схваченный стиль побуждают истинное дарование стремиться все дальше. Моим следующим любимцем стал крестьянский Брейгель — Питер Старший. Под его влиянием мои до тех пор серьезные, как рыбы, подопечные научились улыбаться. Доброжелательная простота, которую нельзя отождествлять с простодушием, именно с этих дней играет на лицах моих марципановых статуэток. Это своего рода хитрость простолюдина. Они словно средневековые Швейки, смеясь над которыми, сам попадаешь в дурацкое положение.

В этот период, вдохновленный именно Брейгелем, я создал довольно большую панораму, которую населяли замечательные типы: группа плотных краснощеких мужичков пилила и рубила дрова, женщины в пестрых платьях стирали белье, дети возились с кошкой, охотники и гончие гнали лису, а крестьяне в армяках — воришку, который убегал с украденным гусем. Пестрый и красочный мир, создавая его, я ощущал себя демиургом. Это уже не был мир Великого Удивления тому, что он есть, это уже была явная радость своего собственного существования. Да, этот период своей творческой биографии я назвал бы Периодом Радости Бытия

В эти годы я пережил несколько периодов: и у меня есть своя Венера, рожденная из морской раковины, как у Боттичелли; но я создавал и обычных заек, и собак в стиле Дюрера. Марципан и для этого оказался невероятно благодарным материалом!

Мои сверстники очень любили школьные вечера. Ходили, конечно, и на другие праздники, иной раз даже в места с дурной славой (Целлюлюзный комбинат, Дом пожарников). Из какого-то желания вести себя, как другие, я тоже пару раз сходил на школьные вечера. Я, стройный молодой человек с златокарими, доверчивыми глазами — я уже останавливался на цвете своих глаз, — пользовался у девушек успехом. Когда выбирали дамы, то есть, вернее, девушки, меня беспрестанно приглашали танцевать. Умел ли я танцевать? Не очень. Но я овладел своеобразной манерой топтаться на месте, которой было вполне достаточно. Все равно пространства не хватало. Помню одну довольно хорошенькую девчонку с длинной косой (в мои школьные годы косы у девочек были в диковинку), которая меня постоянно осаждала. Однажды она даже подстроила все так, что мне волей-неволей пришлось проводить ее домой. В коридоре ее дома, который только слегка пропах кошачьей мочой, а вообще-то был протсорный и вполне чистенький, мне пришлось даже поцеловать ее. А что мне было делать, если ко мне прислонились и закрыли глаза? Я ловко справился с поцелуем, но понял, и это меня огорчило, что обоюдное прикосновение слизистой оболочки губ юных представителей противоположного пола (к коему невольно прилагается и обмен пищеварительными энзимами), которое должно было заставить сердце молодого человека забиться чаще и послать в его кровь сигналы, выражающиеся в определенных гормонах, меня нисколько не волнует.

Бредя домой, я вынашивал экзистенциальные мысли — я понял, что эта ингерманландка Лиза, сама того не желая, совершила очень дурной поступок: мир моих страстей был похож на ларчик с потерянным ключом. Навсегда ли? Проклятая сладострастница — пук ее волос застрял у меня в горле (конечно, в переносном смысле), возможно, на всю жизнь!.. В душе я уже тогда знал, что люди это существа, которые почему-то уже самой своей природой обречены на одиночество. Но большинству обычно даровано хоть какое-то время иллюзий, когда верится в противоположное и кажется, что любовь между двумя людьми реально существует.

Почему же у меня отняли даже это иллюзорное время цветения юности?! Но я быстро успокоился: мое особое положение, вероятно, дает мне большие возможности для сублимации низших страстей в высшие — творческие. Спасибо и на том.

Мое известное своеобразие заставило меня обратить более пристальное внимание на своих одноклассников в душевой спортивного зала. (Я обучался в мужской школе.) Я знал, что в истории достаточно примеров того, как возникает привязанность к своему полу. Прежде всего, вспоминается мой далекий и знаменитый собрат по цеху Микеланджело — автор совершенного "Давида". Но гомосексуальность проявляется очень часто. Большая советская энциклопедия насчитывала в Советском Союзе чуть больше трех процентов. Между прочим, именно столько гомосексуалистов было и в древнем Египте. Это цифра, которая существенно не меняется, так как подчиняется закону больших чисел. Но и три процента немало. Значит, на каждый класс мужской школы по одному мальчику с такой особенностью…

Многие писатели и художники, отличные семьянины и отцы многочисленных детей, отличались платонической привязанностью к телесно совершенным особям своего пола, или их половое влечение как бы не было дифференцировано в отношении своих избранников. Им свойственна склонность влюбляться во все прекрасное, близкое к идеалу. Я честно признаюсь, что не стыдился бы быть гомосексуалистом. Но я им не был! Воняющие потом, прыщавые, с еще не оформившимися фигурами, мальчики с непропорционально огромными ластами-ступнями, лопатоподобными кистями рук вызывали во мне отвращение. Противно было слушать, как после какого-нибудь глупого матча они вопили и хвастали: кто сколько мячей забросил и кто сколько сделал передач. В этих молодых людях напрочь отсутствовали красота и духовность. Зато девочки вызывали во мне, по большей части, как минимум какой-то эстетический интерес. И в скульптуре я высоко ценю женское ню. И по сей день. Я особенно привязан — естественно, чисто эстетически — к Афродите Книдской Праксителя, гипсовый слепок с которой, говорят, хранится в музее Ватикана. До сих пор это произведение моей мечты я видел только на фотоснимке в Эстонской энциклопедии (т. 7, с. 464). Я отдал его увеличить и сканировать, и теперь он висит у меня в изголовье кровати.

Итак, в зеркале ванной комнаты я часто рассматривал свое красивое тело. Меланхолично смотрел на свои гениталии, прекрасной формы penis и головку, в совокупности они обнаруживают известное сходство с одним вкусным съедобным грибом.

Да, но к чему мне дарован весь этот мужской инструментарий, если у меня нет ни малейшего желания его использовать? За что всесильный Иегова так меня покарал?!

Я задумывался и о том, почему это среди гениев так много индивидов с необычными страстями. Из истории известно, что многие гениальные люди поэтому бездетны. А не потому ли, что иначе человечество увеличивалось бы слишком стремительно? Всякое развитие раньше или позже стремится закончиться катастрофой. Возможно, Бог потому не хочет видеть и моих, очевидно, слишком одаренных детей — ведь и они приближали бы катастрофу, в скорой надобности которой высшие силы, очевидно, еще не совсем уверены. Но мне все-таки могли бы оставить половое влечение, хотя бы для того, чтобы было с чем бороться! Такая-то возможность должна все-таки быть у человека.

Да, а мою грусть, мою молитву без слов Он все-таки услыхал. Медленно мелют мельницы Господни, тем более, что Он, кажется, вообще не занимается временем как понятием. Так что мне пришлось ждать исполнения своей просьбы ровно полвека. Это превышает даже целибат Иисуса Христа (период отказа от женщин, который в силу его особого положения должен был действовать до печального конца его жизни.) Время моего ожидания было довольно долгим. Я добрался до точки золотого сечения своей жизни, когда однажды вечером случилось чудо.

ПРЕДСТАВЛЯЮ ЧИТАТЕЛЮ МИЛУЮ МНЕ СТРОГУЮ КАТАРИНУ (I)

Естественно, в промежутке прошло невероятно много времени, естественно, я вернусь к тем годам, через которые сейчас просто из-за подходящего случая (мысли, возникшие из описания давнишних самонаблюдений в ванной комнате) перепрыгиваю. И вообще историю своей жизни я рассматриваю в целом и не собираюсь выдергивать из нее моменты, расставленные в хронологическом порядке. Все, что во мне есть, было во мне всегда. И моя дорогая Катарина была запрограммирована в моей жизни, наверное, одновременно с моим собственным предопределением. Итак, однажды осенним вечером в павильончике автобусной остановки на окраине города я увидел женщину в наипрекраснейшем возрасте — между пятьюдесятью и шестьюдесятью, — у которой, насколько я понял, что-то всерьез не ладилось с одеждой, причем именно с нижней одеждой. Она, очевидно, упала и порвала колготки на колене. На остановке она была одна — время вечернее, — а так как стесняться ей было некого, то она попыталась быстренько совладать с какими-то явно мешающими ей обстоятельствами, внезапно возникшими в ее одеянии — точнее, она как будто поддергивала вверх, поначалу, правда, через юбку, какие-то детали туалета.