Одна ночь в Венеции - Валерия Вербинина

– Я вижу, Ковалевский когда-то едва вас не провел, – уронила Амалия, глядя собеседнику в глаза.

– Что есть, то есть, вы правы, сударыня, – усмехнулся Фуре. – Если вы его не знали, он вам казался очень обаятельным человеком и поначалу производил весьма выгодное впечатление. Счастье мое, что я крайне недоверчив, и чем любезнее граф становился со мной, тем напряженнее я себя чувствовал в его присутствии. А когда он стал меня расспрашивать – разумеется, намеками, будто в виде шутки, – как бы ему пустить по миру одного бедолагу, подав ему мысль купить не те акции, окончательно решил, что от него лучше держаться подальше.

– Кто же такой этот бедолага? – поинтересовалась Амалия.

– У меня создалось впечатление, что его адвокат.

– Вряд ли. Насколько мне известно, Ковалевский с Урусовым дружили.

– Граф не мог ни с кем дружить, – покачал головой Фуре. – Как говорил мой покойный отец, у свиней не бывает друзей. Простите, сударыня…

– Скажите, дурачок, которому нечем было платить проигрыш, случаем не маркиз де Монкур?

– Он самый.

– А женщина, которая пыталась отравиться, когда граф ее бросил?

– Не знаю. Я услышал только часть истории и сразу же ушел.

– Вам известно что-нибудь о балерине Корнелли и госпоже Тумановой? В каких отношениях они были с графом Ковалевским?

– Понятия не имею. Хотите знать мое мнение, сударыня? – почти весело спросил Фуре. – Женщина, которая связывается с таким типом, немного стоит, поверьте мне!

– И последний вопрос, чтобы больше не отнимать у вас время. Кто, по-вашему, мог убить графа?

Фуре задумался.

– Вот тут, мадам, признаюсь честно, я в тупике. То есть я говорил вам, что граф уже давно мог получить по заслугам, и так далее, но, видите ли, это рассуждая логически. А опыт убедил меня, что на логику можно полагаться только наполовину, если речь идет о людях. Ведь они дьявольски изворотливы именно тогда, когда им надо уходить от, выражаясь языком романов, возмездия. В жизни возмездие всегда выглядит так: положим, вы пустили кого-то по миру, и тот человек повесился; но проходит десять лет, является некто и пускает по миру вас, причем сей «некто» не имеет никакого отношения к тому, кого вы погубили. Поэтому «Графа Монте-Кристо» будут читать всегда – в жизни подобного не бывает!

– Что ж, поверю вам на слово, – сказала Амалия, поднимаясь с места. – Хотя Дюма писал свой роман по мотивам реальной истории… Всего доброго, месье Фуре. Очень рада, что мне удалось побеседовать с вами.

И она отправилась к Георгию Ивановичу Урусову, поверенному графа, надеясь узнать несколько интересующих ее деталей.

Урусов был дома, но, как сообщил слуга, у него находился посетитель. Минут через пять слуга вернулся и сказал, что хозяин будет счастлив принять госпожу баронессу.

Поверенный графа оказался невысоким господином средних лет с ухоженной бородой. Его внешность можно было бы описать черту за чертой, что, впрочем, не избавило бы от необходимости признать в конце концов, что в ней не имелось ровным счетом ничего необыкновенного. Урусов чрезвычайно сердечно приветствовал Амалию (которую видел первый раз в жизни) и спросил, чем может быть ей полезен.

«Интересно, чем объясняется эта любезность? – подумала баронесса. – Уж не рассчитывает ли он записать меня в свои клиентки?» От нее ничто не укрылось – ни то, что квартира Урусова обставлена не слишком богато, ни аромат модных духов «Коррида», витавший в воздухе. Стало быть, до нее у адвоката был не посетитель, а посетительница, и чутье упорно нашептывало Амалии, что та приходила вовсе не по делу, требовавшему юридического вмешательства.

Амалия объяснила Урусову, что знала графиню Ковалевскую, что ее сын был знаком с графом, и вообще это такая трагедия, страшнее которой трудно что-нибудь вообразить. Урусов с умным видом слушал, кивал и вздыхал.

– Скажите, а господин граф не оставил завещания? – перешла наконец баронесса ближе к теме.

– Нет, сударыня. Он очень не любил говорить о том, что будет после его смерти. И вот, видите, как все обернулось…

– Кому же достанутся его богатства?

– Боюсь, слухи о богатстве покойного графа сильно преувеличены, – сдержанно улыбнулся Урусов. – Павел Сергеевич совершил много… гм… необдуманных трат. В любом случае, я полагаю, с этим будет разбираться его брат, Анатолий Сергеевич.

– Тот, который болен чахоткой?

– Увы, да.

– Я совсем не помню Анатолия Сергеевича, – заявила Амалия, говоря, в сущности, чистую правду, так как невозможно помнить того, кого в глаза не видел. – Скажите, а что он за человек?

– Гм… Очень хороший и порядочный человек. К сожалению, он серьезно болен.

– Насколько знаю, граф не очень с ним ладил.

– Да, окружающим иногда так казалось, но на самом деле они души не чаяли друг в друге. Павел Сергеевич очень многое делал для своего брата.

«Ну да, ну да, – усмехнулась про себя Амалия. – К примеру, открывал окно в холодную погоду».

– А графиня Ковалевская может претендовать на имущество своего покойного супруга?

Брови Георгия Ивановича поползли вверх.

– Полагаю… то есть я вполне уверен, что вашей знакомой это совершенно ни к чему, госпожа баронесса. Я вел дела покойного и могу сказать, что там больше долгов, чем… э… доходов.

– Но имение в Минской губернии…

– В плачевном состоянии, сударыня, и к тому же заложено. Впрочем, я думаю, госпоже графине и без меня сие известно.

Адвокат сердечно улыбался, показывая ровные белые зубы, и все же баронессу не оставляло ощущение, что Урусов не то скован, не то чуть более, чем следовало бы, напряжен. И еще Амалия поняла, что он не верит в историю, которую должны были подсказать ее расспросы, – будто посетительница явилась к нему по поручению жены графа. А раз так, то можно сбросить маску…

– Получается, в материальном смысле никто от смерти графа ничего не выиграл?

Урусов перестал улыбаться.

– Должен признаться, такая мысль даже не приходила мне в голову, – помедлив, промолвил он. – Судите сами: граф был разведен, завещания не имелось, все должно отойти брату как ближайшему родственнику… причем неизвестно, сколько еще брат протянет, прошу прощения. – Адвокат с любопытством покосился на собеседницу. – Госпожа баронесса, а что заставило вас заинтересоваться данным делом?

– Жизнь, – серьезно ответила Амалия. – Скажите, раз уж вы хорошо знали покойного графа… У него были враги?

– Такие, которые могли бы желать его смерти? Не думаю.

– И все-таки… Как вы объясняете то, что случилось?

Георгий Иванович вздохнул и развел руками.

– Я объясняю очень просто: это судьба.

– Кто же, по-вашему, помог ей осуществиться?

– Сударыня, – устало улыбнулся адвокат, – я не следователь и не сыщик… Но лично я полагаю, тут замешаны низы общества. Ничто иное просто не приходит мне в голову.

– Хм, любопытная версия… – Баронесса поднялась с места. – Благодарю вас, Георгий Иванович, и прошу извинить, что отняла у вас столько времени.

Она вышла, оставив на столике свой веер. Однако дойдя до первого этажа, сделала вид, будто ищет что-то в своей сумочке, и вернулась.

– Кажется, я забыла в гостиной веер, – с лучезарной улыбкой сообщила Амалия слуге, который открыл ей дверь.

– Я принесу его вам, сударыня, – отвечал тот.

– Нет-нет, не трудитесь, я сама, – быстро возразила баронесса и, пройдя мимо слуги, который не посмел ее задержать, вернулась в гостиную.

Урусов был не один, хотя Амалия могла поклясться, что к нему никто не входил: на лестнице, когда она шла вниз, ей никто не встретился. Рядом с низеньким адвокатом, нежно держа его за руки, стояла дама и, смеясь, говорила:

– Разве я не обещала тебе, что все будет так, как я хочу? А ты придаешь значение таким глупостям!

Тут Георгий Иванович поднял голову, увидел вошедшую и оторопел. Баронесса тоже немного опешила: только что перед ней был счастливый любовник, а остался лишь сконфуженный, застигнутый врасплох бородатый плюгавец.

Что касается дамы, стоявшей к двери спиной, то Амалия не видела ее лица. Но заметила, что та темноволоса и на полголовы выше Урусова. А вдобавок безошибочно узнала исходящую от нее волну «Корриды».

– Ах, я такая неловкая! – воскликнула баронесса. – Я забыла у вас веер! Простите великодушно, Георгий Иванович…

Она забрала свой веер, еще раз попрощалась с адвокатом, который, оправившись, объявил, что всегда рад ее визитам, и удалилась из гостиной.

Не особенно надеясь на удачу, Амалия, сев в автомобиль, велела шоферу ехать на бульвар Османа. Ей, однако, повезло: мадемуазель Корнелли была дома и сразу же согласилась принять посетительницу.

Елизавете Корнелли было двадцать четыре года. С точки зрения баронессы, та не блистала красотой, а талантом обладала разве что чуть выше среднего. С точки же зрения обывателей, которые постоянно видели портреты балерины в иллюстрированных журналах, Корнелли была звездой, а значит, красивой и талантливой.