Неразрезанные страницы - Татьяна Устинова

Больничная эскапада давалась ей нелегко.

Она постояла возле палаты, попыталась подслушивать, сунув ухо поближе, но ничего не расслышала. Посмотрела по сторонам.

Здесь было светло и на стенах висели какие-то пейзажи, а в углах стояли фикусы и растения под названием «щучий хвост», на ее взгляд, страшно уродливые. Она изучила картины: березки над речкой и солнечную поляну с ромашками, похожими на подсолнухи, и земляникой, похожей на яблоки.

Очень хочется лета, ромашек, подсолнухов, яблок и особенно земляники!..

Митрофанова тихонько пошла вдоль белой стены.

Хорошо, что Маня позвонила Долгову. Может, ее попытки спасти мир не совсем безнадежны?..

А вдруг Долгов вылечит эту женщину, а они к тому времени так и не смогут вытащить ее сына из тюрьмы?.. В том, что Долгов вылечит кого угодно от чего угодно, у Митрофановой уже не было никаких сомнений! Должно быть, он на самом деле великий врач.

Где-то она читала, что если больному после разговора с врачом не стало легче, значит, это не врач! Она не была больной, но после разговора с ним у нее появилась железная уверенность, что все будет хорошо. При этом, что именно будет хорошо, она даже не задумывалась.

Хлопнула дверь, и в коридоре показались еще две женщины в зеленых формах. Они почти бежали, и у обеих был озабоченный вид.

– … Долгов в отделение нагрянул!.. Ни с того ни с сего!

– Сейчас, если что не по его, нам мало не покажется, а у меня там…

Они пробежали мимо и исчезли в комнате с надписью «Процедурная». Митрофанова проводила их взглядом.

Надо же, гордясь Долговым, подумала она, они его боятся и, должно быть, слушаются во всем!.. Да и как можно его не слушаться?..

Она ходила долго туда-сюда, и все надписи на дверях были прочитаны, и все картины рассмотрены – оказались еще виды моря, горных вершин и пара котят в корзине, – и все фикусы пересчитаны, а он все не выходил.

Ногам в синих полиэтиленовых бахилах, натянутых поверх сапог, было жарко, и каблук то и дело подворачивался, и когда распахнулась дверь и громко заговорили, Митрофанова повернулась так быстро, что чуть не упала.

– …Спасибо, Николай Давыдович, я думаю, что после КТ все станет более или менее понятно, а я завтра результаты посмотрю. У меня как раз здесь операции.

– А Фатима Рашидовна…

– Я к ней сейчас зайду и договорюсь.

Долгов стремительно приблизился к Митрофановой и заговорил, еще не дойдя:

– Мы с коллегами посмотрели, завтра проведут некоторые дополнительные исследования и определенные анализы, и, я думаю, можно будет делать какие-то выводы.

– Выводы? – переспросила Митрофанова, глядя ему в лицо, как, должно быть, старухи в русских деревнях смотрят на икону Николая Чудотворца.

– Да вы не волнуйтесь. Проблема есть, конечно, и проблема серьезная, но решаемая. Решаемая! – повторил он, чуть повысив голос. – Я бы подробнее родственникам объяснил.

– Сын сейчас никак не может, – испуганно выговорила Митрофанова, – так получилось, что ну никак!..

– Значит, мы с ним поговорим, когда он сможет. Если наши предположения подтвердятся, с вероятностью процентов восемьдесят я на следующей неделе сделаю операцию. Это не совсем удобно, конечно, – тут Долгов вздохнул, – с этической точки зрения, но Николай Давыдович все понимает. Он вообще очень хороший врач. – Это было сказано с некоторым нажимом, как будто Митрофанова сомневалась в том, что Николай Давыдович хороший врач. – Он довольно долго не решался на операцию, но это ничего не означает. Вы извините меня, я должен бежать. Мане я позвоню.

Катя побежала было за ним, пытаясь на ходу благодарить и кланяться, но быстро отстала. Он покивал, принимая ее слова, и пропал, по лестнице дробно простучали подошвы лакированных ботинок.

– Вы дочка? – издалека спросила женщина в зеленом хирургическом костюме, выскочившая давеча с остальными из ординаторской. – Мы с вами не знакомы, все время сын приезжал.

– Он сейчас… в командировке, – вспомнила Митрофанова. И зачем-то добавила: – В Анадыре.

– Вы пройдите к маме, она волнуется. Сейчас ей укол сделаем. Я лечащий врач, Юлия Павловна.

В ординаторской громко разговаривали.

– Дмитрий Евгеньевич сказал вам, что мы завтра дополнительные исследования проведем и он сам посмотрит результаты?

– Сказал.

– Ну, вот и хорошо, – врач улыбнулась. – Вашей маме повезло. Долгов светило в своей области, ну, вы и без меня все знаете, раз уж его привели. Повезло, – повторила она. – Да вы пройдите, пройдите!..

Постучав, Катя зашла в палату, казавшуюся сейчас без всех этих людей в халатах и форме очень просторной, и выпалила в сторону высокой больничной койки:

– Елена Васильевна, меня зовут Екатерина Митрофанова, я работаю в издательстве «Алфавит» вместе с Владимиром Береговым. С ним все в порядке, он просто улетел в командировку, очень срочно.

– О Господи!

– Правда-правда, – заторопилась Митрофанова. – Анна Иосифовна, наш генеральный, позвонила, и ему пришлось прямо с работы ехать на самолет. А телефон он забыл. Очень спешил и забыл. Вот я и приехала вам сказать, чтоб вы не волновались.

– Я волновалась.

– Мы так и подумали, но на самом деле все в порядке, волноваться совершенно не о чем…

Мать Берегового взялась рукой за лоб.

– С ним беда какая-то, да, Катя?..

– Нет никакой беды, – выговорила Митрофанова и улыбнулась очень весело. – Он просто в командировке, далеко. В Анадыре.

Черт бы взял Поливанову, придумавшую этот Анадырь!

– Там наше издательство открывает региональный дистрибьютерский центр, а ни один компьютер не работает и ни одна программа не идет! И ему пришлось лететь. Анна Иосифовна позвонила…

– Ну да, – сказала мать Берегового, – это вы уже говорили. Но он хотя бы… здоров?

– Здоров, – совершенно честно ответила Митрофанова. Она вдруг очень устала. – Можно я сяду?

– Садитесь, конечно, – спохватилась Елена Васильевна. – Я тоже хороша! Садитесь, садитесь, Катенька! А вы у него в отделе работаете?

Сто лет, а может быть, даже и сто пятьдесят, никто не называл Екатерину Петровну Катенькой!..

И почему-то она не решилась признаться, что работает вовсе не у Берегового в отделе, и вообще она не «в отделе», а заместитель генерального директора, большой начальник, успешная женщина с нервами – стальными канатами, и всякое такое!..

В ее сегодняшней, другой, больничной жизни все это не имело никакого значения.

– А врачи? И профессор? Откуда они взялись?.. Это вы их привели?

– Ваш сын… Володя то есть, попросил Марину Покровскую, она позвонила Долгову, и он вас посмотрел. Покровская с ним дружит.

А Долгов-то, оказывается, профессор! Эта мысль доставила Екатерине Петровне крохотное и очень личное удовольствие, как будто дала возможность лишнюю секунду погордиться профессором Долговым, о существовании которого она еще утром ничего не знала.

– Час от часу не легче! Писательница Покровская?! – И Елена Васильевна опасливо покосилась на книжку, лежавшую на тумбочке, как будто писательница могла оттуда подслушивать.

Неожиданно выглянувшее поверх низких снеговых туч мартовское солнце залило палату, и Митрофанова зажмурилась.

– Я ведь уже довольно давно болею, – сказала мать Берегового так, как будто просила за это прощения, и Катя открыла глаза. – Володю измучила совсем!.. Это же все платное, за так никто не лечит!.. И он все платит и платит, ездит и ездит!.. Обещали операцию сделать, да все откладывают, а почему откладывают, непонятно. То ли поздно уже, то ли смысла нет… – И она улыбнулась. – Я как-то уж и привыкла, знаете, что все скоро закончится. Но Володю очень жалко. Он мне все твердит, что я поправлюсь, а я же вижу – не верит. И боится. Мальчишки вообще врачей боятся, как огня! В любом возрасте боятся! Врачей, больниц, уколов.

– Елена Васильевна…

– Я ему сто раз говорила, что выпишусь, дома буду, а там сколько Бог даст, столько и проживу, что здесь лежать, занятых людей от дела отрывать, если ничего уже не поправишь, а он все не соглашается. Приезжает, книжки привозит, – она грустно кивнула на роман Покровской, – и еще яблоки какие-то, а иногда курицу, или котлет нажарит, а мне ведь совсем ничего не хочется, Катенька!.. Ну ничего.

Она помолчала. Митрофанова вздохнула.

– Вот он посидит, мы с ним поговорим, как после операции в Завидово поедем, у нас там домик, Володя, пока я не заболела, почти каждые выходные туда ездил. И еще про весну поговорим, как скоро все изменится, зацветет. Я сирень очень люблю, и у нас там, в Завидове, знаете, просто море сирени. И персидская, и белая, всякая разная. Про собаку поговорим. Он все собаку хочет!.. Придумал, как я с ней буду гулять, когда он на работе. Вот мы разговариваем, а я вижу, что ему страшно, мальчишечке моему, так страшно!.. Я его подвела… некстати.

Солнце, яростное, мартовское, неожиданно горячее, затопило крохотную белую комнату, залило до краев.