Осенний трон - Элизабет Чедвик

Амлен ничего не возразил, лишь его глаз нервно подергивался.

– Пойду распоряжусь насчет лошадей, – бросил он, покидая комнату.

– Неужели в тебе нет ни капли жалости? – прерывающимся голосом спросила Алиенора и сама себе ответила: – Конечно нет, что за глупый вопрос.

– Да жаль, жаль, что ребенок умер! – взорвался Генрих. В его глазах горел лихорадочный блеск. – Он ведь был моим внуком и должен был добавить славы моей династии. Но бессмысленно рыдать над тем, что закончилось, не успев начаться. Прочитай молитву, госпожа королева, и забудь. Они молоды. У них будут еще дети.

– Говори что хочешь, только не рассчитывай, что Господь всегда будет на твоей стороне.

Разъяренный супруг сжал челюсти и похромал прочь из комнаты.

Генрих убегал, но Алиенора знала, что это бесполезно: то, от чего он бежит, всегда будет гнаться за ним и однажды настигнет.

Глава 10

Замок Сарум, зима 1178 года

Декабрь был железным месяцем. Мороз сковал землю в первую же неделю зимы. Хотя самая длинная ночь года уже миновала, световой день едва рос, и Алиенора не могла избавиться от ощущения, будто вся ее жизнь погрузилась во мрак. За восемнадцать месяцев к ней наведалось всего несколько посетителей, новости из внешнего мира почти не доходили. Крохами информации порой делился епископ Солсбери, однако по большей части ее держали в неведении о том, что происходит вне пределов замка. Алиенора слышала только, что Генриху грозило отлучение от Церкви, если он откажется женить Ричарда на Адель, но этого так не случилось, как, впрочем, и женитьбы.

Строительство новых сооружений завершилось, и теперь весь замок охватило второе, внутреннее кольцо стен, отчего мир Алиеноры сузился еще больше. Генрих уезжал в Нормандию, в конце лета вернулся, а Рождество провел в Винчестере. Королева думала, что он призовет ее на празднества, но за ней так никто и не приехал.

Рождество Христово она отметила службой в соборе. Внутри храма зажгли свечи, и он стал похож на сердце заиндевелого драгоценного камня. Дыхание вырывалось облачками пара. К концу церемонии Алиенора продрогла так, что едва могла двигаться. Казалось, что суставы и мышцы заледенели.

Не было ни гостей, ни увеселений, ни музыки, ни пира. В ту ночь на Сарум опустился ледяной туман, и замок высился бледной костяной короной, намертво застрявшей в липкой мгле. Алиеноре представлялось, что она исчезает, становится призраком. Что весь замок вот-вот растает, и она вместе с ним, погребенная под двумя рядами стен, и только другие про́клятые души будут знать, что с ней. Младенец Иисус родился, но где же свет?

На третий день после Рождества, когда утренние сумерки сменялись вечерними, Алиенора закуталась в меховую накидку и отправилась на прогулку, чтобы размять ноги и отвлечься от монотонного созерцания серых стен. Соборный колокол пробил начало вечерней службы, и звук еще долго висел в воздухе. Она миновала одинокого стражника. Тот хлопал ладонями в перчатках в тщетном стремлении сохранить тепло.

На пути к главным воротам Алиенора пересекла внутренний дворик, с недавних пор зажатый высокой каменной оградой. Выйдя за ее пределы, она обнаружила, что ворота распахнуты и через них в крепость въезжают всадники и спешиваются в клубах пара. Затем две гнедые упряжные вкатили нагруженную повозку. Ее содержимое скрывалось под парусиной. В повозке ехали двое юношей, и они поспешно соскочили на землю, чтобы взять лошадей под уздцы.

Среди низких голосов Алиенора признала мальчишеский тенор, и сердце ее сжалось в сладком предчувствии. В следующий миг она отыскала глазами красивого молодого человека в алом плаще, а рядом с ним мальчика в синем. Жоффруа, Иоанн. Увидев ее, они ускорили шаг и через две секунды уже опустились перед матерью на колени.

– Госпожа матушка, – приветствовал Жоффруа. К двадцати годам его голос звучал как голос взрослого мужчины.

Иоанн повторил приветственные слова брата и направил на мать непроницаемый взгляд.

Алиенора попросила их подняться и обняла.

– Какая приятная неожиданность! – Королева прикусила язык, прежде чем с него сорвалось замечание о том, что она уже потеряла надежду увидеться с кем-нибудь до наступления весны. – К приему гостей я совсем не готова, но вы получите лучшее, что имеется в моем распоряжении.

– Мы привезли тебе подарки. – Жоффруа кивнул на груженую повозку. – Там меховые покрывала, и вино, и фазаны, и оленина.

– Папа разрешил, – счел нужным уточнить Иоанн. – Он сказал, что если Жоффруа удержит достигнутое перемирие хотя бы в течение минуты, то нам будет позволено съездить в Сарум.

Жоффруа покраснел:

– Я просто упомянул, что мы все равно недалеко от Сарума и что мне нужно навестить маму, ведь я совсем недавно вернулся из-за Узкого моря.

Иоанн с ехидством глянул на брата:

– И еще ты говорил, что это богоугодное дело.

За это Иоанн получил подзатыльник.

– А что еще я должен был сказать отцу? Ты же знаешь его. И ты тоже решил поехать со мной, чтобы чинить неприятности, как мне теперь кажется, или чтобы шпионить для папы.

Иоанн изобразил оскорбленную невинность и потер затылок:

– Я не виноват, что папа любит меня больше, чем тебя.

– Надеюсь, вы перестанете ссориться хотя бы при мне, – остановила их перепалку Алиенора.

– Ой, мама, прошу прощения, – ангельским голосом ответил Иоанн и надел на лицо подходящую случаю маску.

Он неисправим, с невольной улыбкой подумала Алиенора.

– Так или иначе, вы сумели приехать ко мне, и я тронута. Заходите, отогрейтесь и расскажите мне все новости.

Среди подарков, привезенных Жоффруа, были такие деликатесы, как вино с пряностями, копченый угорь, фазаны и обожаемые Алиенорой каштаны. Она сразу же и поджарила эти каштаны на сковороде над огнем в очаге.

Для праздничного увеселения Жоффруа привез собственную труппу менестрелей, а также шута с обезьянкой и двух акробатов, которых нанял в Саутгемптоне. Поначалу Алиенора смеялась через силу. Трудно было возвращаться к жизни после существования как в могиле, но постепенно она вновь стала видеть краски, а слова опять обрели значение.

Иоанну только что исполнилось двенадцать, а у Алиеноры, кроме молитв, не было ничего, чтобы отметить это событие. Генрих подарил сыну прекрасный охотничий нож в узорных ножнах, и мальчик на протяжении всего ужина хвастался и размахивал им. Вторым подарком отца стал черный иноходец в упряжи из красной кожи и чепрак из золотистой ткани. Алиенора узнала, что Иоанну предстоит поселиться в доме юстициара Ранульфа де Гланвиля – в целях продолжения образования и подготовки к управлению Ирландией. В рассказах младшего сына то и дело звучало: «Папа сказал, что…», и Алиенора отчетливо различала в его взглядах влияние Генриха. В общем и целом Иоанн превратился в уменьшенную копию отца. И его отношение к ней изменилось – стало более отстраненным, более оценивающим. И все-таки он захотел навестить ее, и в глазах Алиеноры это служило доказательством того, что связь между ней и сыном не прервалась.

Что до Жоффруа, то его мысли во многом оставались тайной. Окружающим он позволял увидеть лишь их малую часть, но то, что разглядела Алиенора, казалось приятным и искренним. Сына и в самом деле огорчали противоречия между родителями, и его ужасали условия, в которых содержалась мать.

– Ты лишена самого насущного, и это недопустимо. Я так и сказал отцу.

– Что же он ответил?

– Обещал поговорить с тобой в Винчестере во время пасхальных торжеств, а пока согласился, чтобы я привез тебе меха и ткани для новых одежд, а еще масло для лампад.

Все это были уступки, которые ничего не стоили Генриху, зато такими подачками он укрощал гнев Жоффруа. Итак, на Пасху ее призовут в Винчестер. Алиенора не хотела радоваться этому известию, однако чувствам не прикажешь – она обрадовалась.

– Гарри тоже проведет Пасху с нами, – продолжал Жоффруа. – Он обещал приехать – перед тем, как начнутся главные рыцарские состязания этого года.

Алиенора поджала губы. Гарри растрачивает жизнь на участие в турнирах, но разве можно винить его за это? Чем еще ему заниматься, если его отец отказал ему в праве на землю и ответственность? Ричард и Жоффруа моложе его, но успели добиться большего, и даже Иоанн скоро перегонит Гарри – когда станет королем Ирландии.

– Прошлым летом я тоже участвовал с Гарри в нескольких турнирах, и опыт был весьма поучительным, – поделился Жоффруа впечатлениями. – Во время сражения нельзя терять самообладание ни на секунду. Это жестокая игра, но теперь я понимаю, почему столько мужчин увлекается турнирами. Когда ты поднимаешь копье и пришпориваешь коня, то весь наполняешься славой и силой.

У Алиеноры сжалось сердце.

– Ведь это так опасно…

Жоффруа провел пальцами по мягкой бородке.

– Да, – признал он. – И в этом часть притягательности турниров. Но на войне гораздо опаснее. Еще турниры добавляют в жизнь остроту ощущений и некий распорядок.