Ядерное лето 39-го (сборник) - Виктор Точинов

Они прошли по мраморной парадной зале рейхсканцелярии в сопровождении вооруженных офицеров, миновали приемную и вошли в огромный кабинет, до этого дня принадлежавший «только одному».

Начиналась новая эпоха.

– Товарищ Сталин, срочное…

Поскребышев аккуратно положил на стол черную папку. Застыл, ожидая.

– Крайне срочное, товарищ Сталин… – Поскребышев знал, когда и как надо быть настойчивым. Днем Иосиф Виссарионович быстро уставал, его время – ночь. Вот и в пепельнице окурки папирос – когда он вымотан, нет времени на трубку. Только папиросы, так проще и быстрее.

Поскребышев не знал, что за документы содержались в папке темной кожи. Бумаги такой степени секретности доставлялись спецкурьером ГРУ и предназначались только для взгляда Верховного. Только для него.

Сталин потянулся, зевнул, будто кот – сейчас он выглядел самым обычным человеком, каких сотни и тысячи, – бросил недовольный взгляд на Поскребышева, зачем-то коснулся пальцами левой руки серебряного подстаканника, стоявшего прямо на листах плотной желтоватой бумаги с неразборчивыми записями, открыл папку и быстро пробежал взглядом по отпечатанному на машинке тексту.

– …Доигрался, мерзавец, – лицо Верховного не изменилось. – Вот что… Берию, Молотова и Маленкова позови сюда. Сейчас. Еще Василевского и Антонова… А теперь иди, работай.

– Слушаюсь, товарищ Сталин. Дверь закрылась.

– Доигрался, – тихо повторил Верховный, пройдясь по кабинету. – Сука…

Сталин заново взял в руки депешу. Вновь прочитал. Усмехнулся. Швырнул листок на стол. Очень хотелось курить.

Сталин подошел к столу, взял из коробки папиросу, раскрошил одну. Табак высыпался на стол. Поморщился, смахнул ладонью крошку на пол.

Взял еще две папиросы, аккуратнейшим образом набил трубку. Зажег трубку спичкой. Прошелся по кабинету вперед-назад.

– Разрешите, товарищ Сталин?

Поскребышев открыл дверь. Первым явился Антонов – неудивительно, он и должен быть здесь, в Кремле. Василевский подъедет минут через двадцать.

– Товарищ Сталин?

Справа за спиной Антонова – Берия. Молодец. У этого человека уникальный нюх на события. Лаврентий Павлович вроде сегодня должен отдыхать…

Антонова остался безмолвен, Берия сделал шаг вперед.

– Товарищ Сталин, разрешите доложить?

– Докладывайте.

– По сообщениям агентуры из Германии…

– Он умер? – перебил Верховный, лишь чуть приподняв брови. – Лаврентий, почему ты мне сообщаешь вчерашние новости?

– Я знаю, кто преемник, – не смутился нарком.

– Садитесь, – Верховный поморщился. Глянул на маячившего в дверях Поскребышева: – Чай, крепкий чай… Сам знаешь. Товарищ Берия, когда это случилось?

– Шесть… – нарком НКВД машинально глянул на наручные часы, – точнее шесть часов сорок минут назад. Белоруссия. Подтверждения из Берлина пришли. Он мертв.

Сталин пыхнул трубкой, взял ее в левую руку, пальцами правой провел по сукну стола. Отвернулся.

– И что теперь вы сможете предложить, товарищи? Берия запнулся. Он не понял смысл вопроса. Генерал-лейтенант Антонов наоборот, вытянулся, будто штопор проглотил:

– Товарищ Сталин, это возможность…

– Какая? – поднял взгляд Верховный.

– Быстро закончить войну с немцами.

– Быстро? – нахмурился Сталин. – Быстро не получится.

– Получится, товарищ Сталин. Гитлер умер. А это главное.

– Вашими бы устами, товарищ Антонов… Что конкретно вы предлагаете?

– Убить Сталина, Иосиф Виссарионович.

– Хорошее предложение, – усмехнулся Верховный. Берия откровенно фыркнул. – Объясните, товарищ Антонов.

– Наверное, я был некорректен, неверное сравнение привел. Извините, товарищ Сталин. Представьте, что произойдет, если вас убьют прямо сейчас. Что подумает советский народ? Как воспримет? Что случится потом? Каковы окажутся последствия? Сейчас, во время тяжелейшей войны? И самое важное: кто заменит Сталина и как начнет действовать?

– Я понял, – мгновенно кивнул Верховный. – Лаврентий?

– Согласен с товарищем Антоновым, – невозмутимо ответил нарком НКВД. – Борьба за преемника.

– Преемник, – медленно повторил товарищ Сталин. – Борьба. Очень хорошие, правильные слова. Замечательные. Кто этим займется?

– Не нравится мне это, – комиссар Шмулевич опустил бинокль. – Не нравится до крайности, товарищ Заславский. Пока они слишком далеко и кружат за озером Нарочь… Однако скоро стемнеет, немцы вернут авиацию на аэродромы. А завтра?

– Завтра они вернутся, – буркнул командир отряда. – Ничего не скажешь, повезло нам…

– А вы не расстраивайтесь. Ведь действительно повезло? С темнотой уходим на «точку два», оставаться на островах нельзя. Жаль бросать базу, но жизнь дороже.

– Что ж это за самолетик такой? Генштабовский?

– Очень вероятно. Я бегло просмотрел некоторые документы – на всех аббревиатура «OKW», Верховное командование Вермахта. Да, Заславский, вы правы. Это генштаб или нечто весьма близкое – командование армии, к примеру. Несколько генералов… – комиссар выдержал паузу и повторил: – Повезло. Прикажите людям собираться, до заката всего два часа. Чем дальше уйдем, тем лучше.

Самолеты начали летать во второй половине дня: звук моторов доносился с запада и северо-запада, то приближаясь, то почти совсем исчезая. Из отряда, действовавшего под Сморгонью, по рации кратко сообщили – кружат над лесами, идут тройками, будто прочесывают. Гарнизон в самой Сморгони подняли по тревоге, больше ничего не известно. Похоже, у немцев случилось что-то серьезное.

– Серьезнее некуда, – проворчал Шмулевич, получив от связистов радиограмму. – У нас за такую потерю командование ВВС под трибунал бы пошло. С вытекающими.

На месте катастрофы трудились не покладая рук полтора часа: как и приказал комиссар, не должно было пропасть ни единой бумажки! Обыскали трупы, документы складывали в мешки. Двоих тяжелораненых – гражданского с разбитой головой и генерал-майора на волокушах переправили в «госпитальный» блиндаж с указанием доктору Раппопорту и его помощницам сделать все возможное: ценность этих пленных сложно преувеличить.

Шмулевич составил шифровку для Минского подпольного обкома и первого секретаря ЦК КП(б)Б Пономаренко: захвачены важнейшие документы противника, любой ценой требуется переправить их на Большую землю. Как – вам решать. Обстоятельства «захвата» комиссар не уточнил – все потом.

Ответ пришел вскоре – принято, поддерживайте связь. О принятом решении будет сообщено.

Одна беда: принять самолет с Большой земли в районе Свен-цян невозможно, мешки с неслыханными трофеями придется переправлять в отряд «Большевик», базирующийся сотней километров западнее, под Лепелем. Далековато, но не беда – походы за Березину не были для подчиненных товарища Заславского чем-то из ряда вон выходящим. Бутаев со своими ходил зимой – и ничего, вернулся жив-здоров.

– …Этот совсем плох, – объяснил комиссару доктор, указав на пожилого мужчину, первым доставленного в лазарет. – Теменная и лобные кости раздроблены, правый зрачок увеличен, поднимается температура.

– И что? – наклонил голову Шмулевич.

– Кровоизлияние в мозг, Семен Эфраимович. Он не выживет. Даже если бы у меня была возможность сделать трепанацию в таких… кхм… неудобных условиях, это не помогло бы.

– Разрешите взглянуть?

– Конечно.

Этому человеку было лет за пятьдесят. Коротко постриженные седые волосы, кровь отмыли небрежно, что искажало черты лица. Одет в черные брюки и бежево-коричневый френч с четырьмя пуговицами и накладными карманами. На правом нагрудном кармане единственный железный крест, дата – 1914 год. Значит, воевал еще в империалистическую. Выше – золотистый значок со свастикой.

– Обыскали? – повернулся комиссар к доктору.

– Оружия и документов нет. Только письмо на немецком языке, написано от руки. Несколько безделушек, ручка с золотым пером – она сломалась напополам, – и две пастилки в фольге. По-моему, лекарство. Посмотрите на столе… Кстати, обратите внимание, усы у него как у Гитлера.

– У меня такие же, – криво усмехнулся Шмулевич. – Не сомневаюсь, это какой-то гражданский чиновник из Пруссии, не из крупных. В лучшем случае снабженец, интендант; знаки различия отсутствуют, одет – скромнее не придумаешь. Меня больше интересует генерал-летчик.

– Тяжелое сотрясение мозга и пять ребер справа, – уверенно сказал доктор. – Придет в себя.

– Присматривайте в оба глаза. Я пришлю двоих бойцов Бутаева.

Комиссар подошел к столу, застеленному сероватым льном, перебрал пальцами найденные у пожилого вещицы и забрал только письмо: иногда личные послания куда интереснее для разведки, чем штабные документы. Мельком глянул на подпись:

«…IhreEve. Berhtesgaden, 10. Marz 1943».

Выходит, отправлено третьего дня. Кто она, эта Ева?.. Впрочем, сейчас это совершенно неважно.