Лучший друг девушки - Вера Кауи

Джонни был человеком ее круга: полностью предсказуемым, не возбуждающим в ней никакого любопытства, зато надежным и абсолютно заслуживающим доверия. Его слово было законом. Билли Банкрофт был совершенно непредсказуемым – она не знала, чего ждать от него уже при следующей встрече. Донельзя возбуждая ее любопытство, он был способен на любой подвох и обман, и она совершенно не доверяла ему, полагаясь на его советы только тогда, когда разговор шел о деньгах: Билли слишком серьезно относился к ним, чтобы шутить на эту тему. Единственное, чего от него с уверенностью можно было ожидать, так это того, что он непременно сделает нечто такое, чего от него совсем не ждут.

Он не получил никакого воспитания – в том смысле, в каком она понимала это слово. Работать начал с четырнадцати лет, никогда не учился в колледже. Отец его был портным в Уайтчепеле, а отец его отца был портным в Польше, которую успел покинуть незадолго до очередного еврейского погрома. Однако обо всем на свете он мог говорить со знанием дела и глубоким проникновением в сущность обсуждаемого предмета.

Например, он прекрасно разбирался в драгоценных камнях. Ливи как-то захотелось собрать жемчужное ожерелье по собственному эскизу, и Билли привел ее в маленькую, темную комнатенку в Хэтон Гарден, где какой-то старичок в ермолке, держа в руках небольшой бархатный мешочек, высыпал из него ей в ладони чудесные жемчужины, отсвечивающие молочной белизной, словно отвердевшие лунные блики. До сих пор Ливи, сидя в собственной гостиной, привыкла рассматривать товары, привозимые от Гарри Уинстона или Булгари и разложенные перед ней на бархатных подушечках. И старичок, и комнатушка казались совершенно необычными и захватывали дух. В одно из воскресений он повез ее в Юбочный переулок, где общался с владельцами маленьких магазинчиков и ларьков на каком-то непонятном ей наречии, и все они импульсивно восхищались ею на странном английском, причмокивая губами и кивая в ее сторону, целовали кончики своих пальцев. Все это было необычным, но более всего впечатляло, как они вели себя с Билли. Словно он был королем.

До мозга костей светская дама, Ливи принадлежала только своему миру. Билли же одновременно принадлежал многим мирам, возвышаясь над большинством из них, подобно колоссу. Никогда в жизни не встречала она таких людей, как он.

Информация об их встречах незамедлительно поступала ее матери, став причиной неожиданных и настолько острых сердечных болей, что ее уложили в больницу. Не прошло и суток, как Ливи уже сидела у ее изголовья в Филадельфии. Едва дочь оказалась по одну сторону Атлантического океана, а сэр Уильям – по другую, Миллисент быстро пошла на поправку. Состояние ее здоровья особенно улучшилось после того, как Ливи возобновила свои отношения с одним из давних своих поклонников – дипломатом, вернувшимся в Америку после десятилетнего пребывания за границей. Он по уши влюбился в Ливи еще в то время, когда она только дебютировала в свете, и был одним из самых восторженных и верных ее обожателей, пока Джонни не оттеснил его на второй план. Когда Ливи стала г-жой Рэндольф, молодой дипломат уже летел на самолете в Дели, после чего последовали Токио, Брюссель, Мадрид и Буэнос-Айрес. Пребывая теперь в должности первого секретаря посольства, он вернулся домой в длительный отпуск. Он так и не женился и был счастлив возобновить отношения, прерванные не по его вине. Они с Ливи стали в свете новостью номер один, но она отклонила его предложение о замужестве.

– Еще не истек даже год траура, – запротестовала она, – к тому же мы мало что знаем друг о друге. Давайте заново знакомиться... Мы были тогда так молоды... А ныне я вдова, а вы опытнейший дипломат. Ухаживайте за мной, Лэрри. Мне так необходимо, чтобы кто-то добивался меня. – На щеках ее заиграли ямочки, она кокетливо склонила голову набок, одарив его лучезарным взглядом своих ярких, как у тропической птицы, глаз, улыбаясь и поддразнивая его. – Так воспользуйтесь же теперь вашим богатым дипломатическим опытом и добейтесь моего расположения.

Что он и начал претворять в жизнь, причем настолько активно, что уже вскоре о них заговорили как о паре, которая объявит о помолвке, едва у Ливи кончится год траура.

Конечно, зрелый Лоуренс Стайлз во всем намного превосходил зеленого юнца Лэрри Стайлза, но он был не тот, кого хотела Ливи. Приятный и обходительный, он не таил в себе таких загадок, как Билли, загадок, которые она и хотела в то же время боялась разгадать. Она не была «влюблена» в Билли, как когда-то в Джонни, но он занимал ее воображение. После открытости и простоты мужа Билли казался ей таким же сложным и непонятным, как механизм хороших швейцарских часов, к тому же часов, которые заведомо идут своим ходом и показывают свое время. Трехмесячное общение ни на шаг не продвинуло ее в понимании свойств его характера, но она свято верила, что со временем ее терпение будет вознаграждено.

Подспудно она ощущала особую притягательность и необычность его «беспородного» происхождения. Блестящая родословная Джонни отметала всякую непредсказуемость в его поведении. Билли же, не получив и энной доли того, что от рождения было в Джонни, мог позволить себе ошеломляющую непредсказуемость. Временами она содрогалась, чувствуя его жестокость, но одновременно получала и удовольствие, как от прикосновения грубого полотенца к размягченной, распаренной коже. Бывало, он пугал ее, как это случилось однажды, когда при ней он вышел из себя. Но не из-за нее, никогда из-за нее, причиной его гнева стал какой-то несчастный, посмевший что-то предпринять без его на то соизволения. Никто не смел принимать решения за Билли. При этом Ливи знала: обопрись она на его плечо, он будет непоколебим, как каменная глыба. Но и сдвинуть его с места, как каменную глыбу, тоже невозможно. В данной ситуации выход состоит в том, решила она, что нужно подтолкнуть его в определенном направлении и посмотреть, что из этого выйдет.

Так прошел месяц. Он объявился однажды вечером, когда она одевалась, чтобы пойти с Лэрри Стайлзом на обед, о чем она и сообщила Билли в записке, послав ее в гостиную. Она решила сполна использовать свое преимущество, не торопиться спускаться к нему вниз, доводя до совершенства свою внешность. Пока она собиралась, он терпеливо ждал ее. Когда же Ливи сошла наконец вниз в облаке вздымавшегося на ходу умеренно-красного шифона, сверкая драгоценными камнями и ласковой, но отчужденно-холодной улыбкой, свидетельствовавшей, что она, как и он, знает себе цену и потому мысли не допускает, что он может претендовать на нее как на существо, принадлежащее только ему, он ничуть не смутился. Окинув ее взглядом, от которого у нее по коже поползли мурашки, он спросил тоном человека, знающего ответ: