Школа опричников - Александр Бражнев

Между тем райкомы партии, горсоветы и райсоветы работали круглые сутки. НКВД и милиция были переведены на казарменное положение, жилищные управления ввели ночные дежурства жильцов, по городу бродили патрули, осодмильцы (члены Общества содействия милиции) были призваны к несению подсобной службы — разносили повестки о явке в военкомат и т. д. Мобилизованными забили весь город — пришлось выселять жителей из подходящих для военных нужд домов и вселять их в без того уплотненные квартиры других жителей. Мобилизованные были сразу же отгорожены от всего мира, и запаздывавшие попадали под суд. Творилось что-то невообразимое — многие не смогли проститься с семьями, а между тем сидели в какой-нибудь школе или в гараже, ничем не занятые, полуголодные, небритые, грязные. Один из немногих уцелевших храмов (на Лысой горе) взяли под склад фуража, еврейскую синагогу (на Пушкинской улице) забили мобилизованными, а площадь перед нею стала конным двором.

То и дело перегоняли людей, пестро и неряшливо одетых, усталых и безучастных. Это были либо мобилизованные, либо арестанты. Различали их по направлению маршрута — если на запад, то это вояки, а на восток, то, скорее, — репрессируемые. В известной мере так оно и было.

Удар в спину разгромленной немцами польской армии население иначе не восприняло как чудовищную подлость. Агитация и пропаганда не убедили никого в справедливости подлого поступка, как не убедила и правительственная декларация, сообщавшая о приказе перейти границу. Беспокоила всех мысль о возможном столкновении с германской армией, но 23 сентября был подписан договор о границах, иначе говоря, — о разделе Польши. Тогда-то и появился анекдот: «Протянем угнетенным народам руку братской помощи, а ноги они сами после этого протянут».

В этом положении оказались западные белорусы и украинцы.

Славы Красная Армия в польском походе не добыла. В обессиленную Польшу ввалилась армия, наполовину схожая с ордой. Лишь кое-где остатки польской армии оказали гневное, благородное сопротивление. На восток шли эшелоны пленных. Их не кормили, их обманывали, над ними смеялись. Нашлись негодяи и среди гражданского населения — эти бесчеловечные люди толкались на железнодорожных путях, чтобы подбираться к вагонам и за каравай хлеба, за банку дрянных консервов брать у пленников часы, кольца, полноценные польские злотые (их «покупали» по дешевке на советские рубли). На территорию, отошедшую к СССР, хлынули спекулянты высокого ранга: пропагандисты, писатели, спортсмены и т. п. Про бывшего графа Алексея Толстого рассказывали, что он спешно закупил во Львове все лучшие уники в антикварных магазинах. Жены красных командиров бросились по магазинам занятых городов и вырядились в пеньюары. Смешное и позорное сопутствовало насилию: сразу вскрылась советская нищета, постоянная скудость и непреоборимая жажда все забрать, всем воспользоваться.

Введение советской валюты доконало «освобожденных братьев по крови и классу».

Охрана границ была поручена пограничным частям НКВД, несение внутренней охраны — также войскам НКВД. Потребовались отдельные ответственные работники для «освоения» и «порядка» — это тоже были в основном чекисты. Немедленно было приступлено к учреждению в занятых областях органов НКВД и милиции. Некоторые школы НКВД произвели досрочные выпуски курсантов.

Нас пока не трогали. Зато мы не могли пожаловаться на отсутствие информации — не только держали нас в курсе событий, но в классные занятия ввели особый предмет: источники вербовки агентурной сети, с учетом населения и техникой паспортизации в новых областях СССР. Ежедневно прорабатывались всякого рода секретные приказы Берии. Мало-помалу распространился слух, что мы предназначены для специальной «командировки». Начальство пыталось бороться с этим слухом.

Особенно много времени было отдано изучению приказа о проведении паспортизации. В школах НКВД и милиции — в классах, а для командного состава — семинар при управлении милиции, в паспортно-регистрационном отделе (ПРО) — краткосрочные курсы для работников, уже имеющих стаж, и т. д. и т. д. — все было пущено в ход. Приказ подчеркивал: «Чтобы провести паспортизацию в Западной Украине и Белоруссии, надо взять на учет население обоего пола целиком. Классовый враг всеми мерами пытается восстановить население против советской власти». Изучалась специальная анкета. Я, разумеется, не в силах восстановить содержание полностью, но всеохватывающий характер этой анкеты будет ясен из следующих фрагментов, формулировку которых я стараюсь дать возможно ближе к оригиналу.

В правом верхнем углу анкеты стояло — жирным шрифтом и вразрядку: «Сов. секретно». Затем шли вопросы — фамилия, имя, отчество, дата и место рождения. После этих общих вопросов шли вопросы специфически следовательского характера. Социальное положение и происхождение заполняющего анкету и его отца. Потом — отношение к воинской службе, с подпунктами: с какого времени, в какой должности, в каком (последнем) чине. Это касалось польской армии и царской. Вместе с тем надо было точно указать, где жил, работал, чем занимался вообще, начиная с 18-летнего возраста. Особо стоял пункт: состоял ли в армии, боровшейся против советской.

Связь с заграницей выделялась как раздел, и сюда входили вопросы: кто и где живет за границей, с кем есть хотя бы переписка, как долго длится эта связь; о родственниках надо указать степень родства.

Партийность — подробно и точно показать: наименование партии, ее филиал, характер участия в партийной работе. Имелась в виду и принадлежность к компартии или к комсомолу. Подпольная работа должна быть освещена с предельной точностью. Партийные взыскания (для коммунистов) также следовало указать без утайки.

Общественная деятельность — по типу сведений о партийности: состоял ли в профсоюзе — где, в каком, когда, в какой должности, по выборам или кооптации, в кооперативных организациях и т. д.

Репрессии со стороны польских властей — какого рода (арест, ссылка, административное взыскание), когда, за что, срок наказания.

Несмотря на то, что все эти вопросы опутывали человека по рукам и ногам, анкета требовала уточненных ответов на вопросы: что делал в момент вступления в Польшу Красной Армии, что делает сейчас, не примыкал ли к национальному движению, с кем состоит в деловых отношениях.

О родственниках нужно дать почти целиком все данные, каких анкета требует от заполняющего ее: фамилия, имя, отчество, партийность, где жил до 1917 года и что делал, где — после 1917 года и тоже — чем занимался, служил ли в армиях (польской, царской, Красной), был ли с чьей-либо стороны репрессирован (срок, за что и т. д.).

Выбраться из тенет такой анкеты невозможно. Особенно трудно, если человеку дают анкету и говорят: «Заполняйте» или посадят напротив чекиста и тот скажет: «Отвечайте». Не зная последующих вопросов или не умея охватить их все сразу (вопросов было до 150), человек не мог утаить ничего, потому что вся анкета — род перекрестного допроса, и один пункт проверяется полдюжиной других.

В конце анкеты, над личной подписью, заполняющий читал грозную формулу: «Мне известно, что за дачу неточных или неправильных ответов я несу строжайшую ответственность в уголовном порядке».

Новые граждане СССР скоро узнали, как жестоко расправляется советская власть за поддержание хотя бы чисто родственной переписки с заграницей или за принадлежность к легальным или нелегальным партиям царских времен, за лишний гражданский или военный чин, полученный не от советской власти. Ни одну анкету нельзя брать за чистую монету — везде вранье в той или иной мере. Одни попадались на вранье и расплачивались жизнью, свободой, другие ускользали от «бдительного ока».

Все это, как и некоторые последующие сведения, стало известно мне позже, но я нахожу более удобным собрать эти детали «освобождения» западных белорусов и украинцев в одном месте, потому что дальше надо расчистить место фактам и событиям, происходившим на моих глазах, когда и я был призван к участию в «построении социализма» на новых землях.

К вопросу об анкете на паспортизацию добавлю, что советская паспортизация 1932 года стоила народам СССР миллионов кацетников.[9]

Мы впитывали науку о паспортизации и, как я уже упоминал, чувствовали себя предназначенными к какому-то большому преступлению — к операции, говоря языком чекистов. Мы были в резерве «освободительного» насилия. Или — насильственного «освобождения», если угодно.

А нас уже готовили и к новым выступлениям СССР. Однажды нам сделал доклад присланный из политотдела УНКВД лейтенант госбезопасности Тихонов. Он рассказал нам о крайнем неудобстве того, что от естественных границ СССР отделен Латвией, Эстонией и Литвой. Если война, то они могут стать «территорией, взятой взаймы» противником (выражение Сталина). Подведя доклад к определенному выводу, Тихонов свернул круто вбок. Он сказал, что Вильну, столицу Литвы, полученную нами от Польши, благородное советское правительство отдает Литве. «Чужой земли мы не хотим, но и своей земли, ни одного вершка своей земли не отдадим никому». Трудно было понять своеобразную логику доклада Тихонова, а главное — кто же посягал на земли СССР? Эстония, что ли?..