Боем живет истребитель - К Акула

Выполнив задание, решили возвращаться, воспользовавшись прежней лазейкой. Но не тут-то было: она оказалась закрытой облаками.

Что делать? Под нами - оккупированная врагом Адыгея. О вынужденной посадке не хотелось и думать. Где же выход? Я проклинал себя за то, что поступил вопреки здравому смыслу - в самом начале не повернул обратно.

Оставалось одно - пробиваться сквозь облака.

Спросил Шаха, так звали его все, согласен ли он. Тот в ответ одобрительно покачал крыльями.

Решено! Даю команду Шаху на пробивание облаков и сам лихо вхожу в них.

Меня начало бросать вверх-вниз, скорость то нарастает, то падает. Мелькнула мысль: прыгать! Я ни разу еще не пользовался парашютом, не знал, как это делается. Так уж вышло, что не приходилось прыгать. Первый раз приземлился под белым куполом уже в пятидесятом году.

Ну так вот, мысль о прыжке отброшена, а что же делать?

С трудом установил постоянную скорость - триста двадцать километров. Затем поставил машину так, чтобы она шла без кренов, с небольшим набором высоты. И вдруг до меня доходит, что иду-то я курсом вдоль горной гряды, а не поперек ее, как следовало бы. И никак не могу сообразить, как этот курс взять. Пока размышлял - высота стала две тысячи пятьсот метров. Прошел пять-шесть минут горизонтально - стал снижаться, скорость разогнал до четырехсот пятидесяти километров в час. Тяну ручку на себя, снова становлюсь в горизонтальный полет уже на высоте 1500 метров. На компасе -140 градусов, то есть я опять практически иду вдоль гор. Надо начинать все сначала. Но это не так просто. Хочу повернуть вправо, а мне кажется, что машина и без того идет с сильным правым креном. Страшное это дело - иллюзии. Неимоверного труда стоило мне выйти на нужный курс. Но уверенности, что все кончится благополучно, нет.

Я весь мокрый. Потерял ориентировку, не знаю, где точно нахожусь, что с Сергеем. Нервничаю. Злюсь.

Все это напомнило мне случай на Волге, когда мы, пацаны, ныряли под баржи. Сначала под одну, потом сразу под две. И как-то получилось, что рядом появилась третья, а я этого не заметил. Нырнул, а как вынырнуть - не знаю. Куда ни ткнусь - всюду днища. Решил, что пошел вдоль них. Рванулся туда-сюда нет выхода. Полуживой, еле выбрался тогда из глубины.

Точно такое же чувство безысходности испытывал я и сейчас. И вдруг в небольшом просвете в облаках заголубело море. А я был убежден, что кручусь над горами, боялся столкновения с ними.

Разворот, снижение. Пробкой выскакиваю из облаков на высоте 600 метров. Перевожу дух, встаю в вираж. Верчусь на месте и соображаю, как к берегу выйти. Прикинул так и сяк, установил курс 70 градусов и минут через семь увидел береговую черту. Выскочил где-то между Лазаревской и Сочи.

Теперь надо разыскать Сергея. Жму кнопку передатчика:

- Шах, я Скоморох. Если слышишь меня - иди к Сочи, я там стану в вираж.

Шахбазян не мог ответить, у него был только приемник. Но он, переживший то же, что и я, услыхал меня, взял курс на Сочи.

Прямо над центром города и состоялась наша встреча. Мы страшно обрадовались тому, что все обошлось, наше настроение омрачала только перспектива встречи с командирами. Что скажем? Разведданные у нас скромные... Возвращались домой, как провинившиеся школьники.

Не буду рассказывать, что было на земле. Нам крепко досталось, особенно мне, как ведущему. Надвигалась и более сильная гроза, да прошла стороной. Случилось так, что к нам прибыл командир дивизии Герой Советского Союза полковник Н. Ф. Баланов. Узнав о нашем полете, вызвал к себе, подробно расспросил каждого и пришел к выводу, что, несмотря на то что мы поступили вопреки здравому смыслу, войдя в облака, потом все же проявили выдержку и находчивость, следуя логике, за первое заслуживаем наказания, за второе похвалы, плюс на минус - остается ноль.

- Впредь не допускайте таких глупостей, - сказал комдив, - а сейчас вы свободны. Да, Скоморохов, а с вами я завтра сам слетаю, посмотрю, что вы за птица.

Правду говоря, облака нас стали меньше страшить. А для боя это значило многое.

Утром следующего дня мы снова встретились с Балановым. Среднего роста, плотный, с мужественным лицом,

в блестящем кожаном реглане, сверкающих хромовых сапогах, он покорял всех с первой встречи. Умел во всем разобраться, легко решить любое дело, умно поговорить, посмеяться.

И вот мне предстояло идти с ним ведомым. Мы взлетели. Был воздушный бой. Крутились, как в чертовом колесе. Баланов несколько раз выходил прямо в упор на "мессеров". Но... не стрелял. Ничего не понимая, я поражался этому, однако предпринимать что-либо не решался, тянулся за Балановым, как нитка за иголкой, зорко охраняя его.

Бой закончился вничью. На аэродроме Баланов выскочил из кабины до невероятности разгневанный - таким у нас его еще никто не видел. Бросился к капоту, откинул его, зло ругнулся: лента с патронами не была присоединена к приемнику оружия.

- А ты чего не стрелял?

- Вас прикрывал...

- Кто вас так учил? Ведомый не только прикрывает, но и в бой вступает когда нужно.

Вот это я действительно слышал впервые. И слышал не от кого-нибудь - от героя Испании, лучшего из наших воздушных бойцов, человека, познавшего все тонкости нелегкой профессии летчика-истребителя!

Немного придя в себя, полковник Баланов дружески хлопнул меня по плечу:

- За то, что прикрыл надежно, - спасибо! А из остального сделай выводы на будущее.

Так поступить мог, только сильный, знающий себе цену человек. Баланов именно таким и был.

...Операции "Горы" и "Море" проводились в жизнь без особого успеха. Но тем не менее наши войска продвигались вперед. Так, в целом в ходе январских боев войска Закавказского фронта, используя успех советских войск под Сталинградом, освободили большую территорию Северного Кавказа, вышли к Азовскому морю и во взаимодействии с войсками Южного фронта преградили основным силам гитлеровцев путь отхода через Ростов. В январе 1943 года на Черноморском побережье Кавказа было всего шесть полных летных дней, тринадцать-ограниченно летных. И тем не менее части 5-й воздушной армии произвели почти в два раза больше самолето-вылетов, чем в декабре. Это относится и к нашему 164-му истребительному авиационному полку.

В те напряженные дни мы были свидетелями героического подвига - первого тарана в нашем полку. И совершил его всеобщий любимец белорус Лева Шиманчик. Он, казалось, родился для того, чтобы слыть рубахой-парнем, для которого все нипочем и который превыше всего ценит хороших друзей, верных товарищей.

И вот наш Лева однажды возвращается на аэродром, мы смотрим на его машину и никак не поймем, почему она как-то странно выглядит. Чего-то вроде бы в ней недостает. А потом кто-то удивленно восклицает: