Психопомп - Александр Иосифович Нежный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они шли поросшей травой тропой посреди светлого лиственного леса. Древние, могучие дубы соседствовали с кленами, рядом шелестели листвой березы, чуть в стороне видна была рощица осинок с мелкими дрожащими листьями. Солнце светило с чистого, радостного, роскошного неба, и Марк дышал полной грудью, наслаждаясь свежим лесным воздухом и недоброй памятью вспоминая жару и духоту покинутого им Ада. Тут показалось огромное поле, сплошь застроенное кирпичными одноэтажными домами, – ни дать ни взять садовое товарищество «Спутник», где горожане средней зажиточности закручивают банки огурцов и помидоров и варят клубничное варенье в преддверии морозов, снега и холодного неба и не отягощают себя размышлениями, куда они попадут после окончания жизни – в Ад, Чистилище или Рай. Это и есть Чистилище, сообщил Гавриил. Но, разумеется, не всё. Там, махнул он направо, и там, и там, указал он налево и прямо, несметное множество подобных участков. Посетить все жизни не хватит. Поэтому ограничимся этим, тем более вам как историку – вы ведь учились на историка, не так ли? – наверняка будет интересен один из здешних обитателей. Кто? – спросил Марк. Терпение, улыбнулся Гавриил. Шлагбаум при их приближении поднялся; они вошли. На узкой улице слева и справа выстроились небольшие дома-близнецы с цветущими в аккуратных палисадниках анютиными глазками с их нежной сине-желтой расцветкой, белыми, холодными на вид хризантемами, ярко-красными анемонами и светло-голубыми незабудками. В окнах с белыми, везде одинаковыми занавесками иногда показывалось чье-то лицо; кое-где возле своих домов сидели в креслах обитатели Чистилища – в основном преклонных лет, но встречались и молодые. Марк увидел девушку лет двадцати, поливающую цветы из лейки, в которой, ему показалось, не было воды. От чего надо ей очищаться? Что к ней успело прилипнуть за ее недолгую жизнь? Но он так и не узнал о ней ничего, хотя, задержавшись, долго на нее смотрел. Она повернулась к нему с печальной улыбкой, осветившей ее милое, в ранних морщинах лицо. Что же вы?! – звал его Гавриил, и Марк быстрыми шагами двинулся за ним. Какая славная девушка, сказал он, поравнявшись с Гавриилом. Которая? – спросил он. Марк указал. А-а, сказал архангел, Елизавета. Француженка. Она прибыла к нам лет около пятидесяти назад. Убила возлюбленного и никак не может признать, что это грех. Он ее подло обманул, но разве это причина, чтобы его убивать? Пятьдесят лет! – воскликнул Марк. И долго ей еще поливать цветы из пустой лейки? Гавриил пожал плечами. На это есть наблюдательный совет из семи заслуженных ангелов. Он и решит, пришла ли ей пора переселяться в Рай или еще лет десять, а то и больше поскучать в Чистилище. Здесь, признаюсь вам, скучнейшее место. Вслушайтесь. Какая тишина. Марк вслушался. Звенел от тишины воздух. Вот, удовлетворенно кивнул Гавриил. Не дай Бог, крикнет кто-нибудь или паче того, запоет – вот в этом, кстати, доме обитает чудеснейший бас из Ла Скала; он в первое время пробовал всякие романсы и арии, но ему строжайшим образом объяснили, что здесь не театр. Нет, нет. В гости ходить не разрешено, гулять по улице и тем более выходить за ограду нельзя, переговариваться с соседями нежелательно. Хм, сказал на это Марк; но как же здесь очищают? Будьте спокойны, дорогой мой, отвечал Гавриил, очищают, и прекрасно! Скажем, прибыл некто, подверженный – в том числе, потому что грех один не ходит, – жадности. Тотчас начинается с ним работа: а) проникновение в душу, высвечивание самых темных ее закоулков, всей скопившейся в ней за всю жизнь пыли и грязи; б) беспощадные вопросы, которые, конечно же, подступали к рабу Божьему и на земле, но от которых он трусливо отворачивался и вообще делал вид, что не понимает их смысла: и к чему привела тебя твоя жадность? К полному одиночеству, ибо жена от тебя ушла, сказав, что, на ее несчастье, достался ей самый большой жлоб в Москве и Московской области; единственный твой сын, славный, все понимающий отрок, прямо в лицо твое выпалил, чтобы ты подавился своими деньгами; старуха-мать дала себе слово не одалживаться у тебя и копейкой. Друзей нет; нет и собутыльников, потому что ты унылый трезвенник, которого душит жаба при мысли, что надо потратиться на вино. Однажды школьный товарищ явился к тебе со своей бутылкой. И что же ты выставил на мраморный круглый стол своей роскошной кухни? Овощной суп из пакетика и доширак. Боже! Как он взглянул на тебя, школьный твой товарищ! Жри сам, грубо сказал он и покинул твой дом, оставив тебе непочатую бутылку. И ведь ты ее выпил в три захода, при каждой новой рюмке произнося здравицу самому себе: будь здоров, Коля, а закусывал бутербродом с густо намазанной красной икрой; в) И главное, самое главное! Взял ты с собой свои деньги? Принадлежащие тебе акции «Лукойла» и «Газпрома»? Монетки золотые, которые ты по красным дням выкладывал на темный бархат и любовался ими, испытывая блаженство, какому нет сравнения? Взял? Оставил? Ну, как же ты так. А часики, сколько их у тебя? Десять? И каждые по сто, двести тысяч, а одни даже тянут на полмиллиона в твердой валюте. Их-то, надо полагать, прихватил? Нет? А как было бы тебе удобно отмерять по ним годы и десятилетия, которые ты проведешь здесь, в лечебнице великого доктора. Но для чего же ты копил? Отчего добровольно залез в раковину и прихлопнул за собой створку? Есть ли смысл в жизни, брошенной под ноги Мамоне? Не лучше было бы тебе посвятить себя делам милосердия, чем предаваться столь постыдной страсти? И не сказано ли было тебе, чтобы не собирал ты себе сокровище на земле, а собирал на небе? «Ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше»[69]. Эти и подобные им вопросы, как капли соляной кислоты, насквозь прожигают душу – до тех пор, пока она не очистится и ей будет все равно, булыжник ли перед ней или «Звезда тысячелетия», самый большой в мире бриллиант. Отчего так долго совершается очищение? Трудно вырвать сердце из клейкой стихийности мира, словами Григория Саввича Сковороды отвечал Гавриил.
