Психопомп - Александр Иосифович Нежный

этом уже говорили… (После короткого молчания.) Или отыскать нечто, что хотя бы объяснит нам причины, по которым он действовал именно так, а не иначе… Я взял так называемое «дело врачей», рассудив, что, возможно, кто-нибудь действительно назначал своим высокопоставленным пациентам неправильное лечение – пусть не по умыслу, а просто по ошибке. Но с кем бы из светил медицины я ни советовался – все отвечали, что лечение назначено было абсолютно правильно. Но представьте себе… (замолкает и обводит зал вопрошающим взглядом) представьте, если бы его (кивает в сторону Сталина) не забрала смерть, в Москве, на Красной площади, повесили бы врачей, большинство из которых были евреи. И в стране, и без того больной антисемитизмом, начались бы погромы. (После повисшего в зале тяжелого молчания.) Я не вижу возможности его защищать.

Шум в зале. Амалиэль стоит, опустив голову. Ты правильно поступил, кричат ему. Но оказались в зале и приверженцы права, говорившие, что он пренебрег своим долгом.

Сталин (злобно). Жалкий лэпет. Кишка тонка. Ты нэ мужчина.

Мастема (показывает какую-то бумагу с черной печатью внизу). Только что принесли заключение из канцелярии Сатаны.

Апостол Петр. Читай.

Мастема (читает). Мы получили ваш запрос за номером 4345848, адресованный его милости, господину и князю Люциферу. Ознакомившись с ним, его милость и князь изволили сказать, бывают же такие недоумки, как этот… (прервав чтение, Мастема взглядывает на апостола Петра). Дальше обо мне. Читать?

Апостол Петр. Читай все.

Мастема (со вздохом).…как этот тупой ангел Мастема, которому надо разжевать и в рот положить. (Смешок в зале.) Последнему болвану понятно, что Сталин, урожденный Джугашвили, прошел соответствующую инициацию, будучи еще в материнской утробе. Ваш посланец несколько запоздал со своими дарами, а мы были уже на месте, в Грузии, в городке Гори, в доме сапожника Бесо Джугашвили и его жены Екатерины, находившейся уже на восьмом месяце беременности. Мы вселили в имеющего родиться младенца неутолимую жажду власти, свирепую жестокость, коварство и мстительность – иными словами, все качества выдающегося своими дарованиями тирана. Ваш припозднившийся ангел пытался оспорить наше первенство, но мы не уступили ему ни пяди души младенца Джугашвили, будущего Сталина. С тех пор мы вели его – вплоть до того дня, когда в его глазах померк свет, и он ушел из жизни в грязном состоянии, мокрый от собственной мочи и запачканный собственными испражнениями. При осмотре трупа были обнаружены сросшиеся на его левой ноге второй и третий палец. Никто из его ближайшего окружения и производивших вскрытие медиков не придал этому особенного значения, сочтя всего лишь врожденным дефектом, насмешкой природы или ее нечаянной ошибкой. Но вам, без сомнения, известно, что это знак, который мы оставляем на человеке, являющемся нашей неотъемлемой собственностью. О чем и сообщаем в уверенности, что Сталин-Джугашвили будет направлен в особый режим подведомственного нам Ада. (Подняв глаза.) Это все.

В зале – глубокая тишина.

Апостол Петр (негромко). Лицо Господа против делающих зло, чтобы истребить их с земли. (Помолчав.) Присяжные, прошу определиться с вашим мнением.

Через некоторое время Дитрих подает ему записку, в которой указано, как проголосовали заседатели.

Апостол Петр (прочитав). Единогласно: виновен и не заслуживает снисхождения.

Сталин (презрительно). Вы полагаете, товарищ Сталин будет умолять вас о милосэрдии? Ползать у вас в ногах? Будете ждать до второго пришествия. Но ничего. Народ меня любит и с годами будет любить еще больше, еще крепче, еще вернее. Народ увидит, в какое отхожее место превратилась страна. И вздохнет, вот если бы товарищ Сталин был жив. Один памятник снесут – дэсять появятся. Еще вспомните мэня.

Апостол Петр (встает; встают все, кроме Сталина). Бессрочное болото.

Марк стоит на опушке леса, еще не так давно горевшего в большом пожаре. Черные стволы, черные сухие сучья с пробившимися кое-где маленькими зелеными листьями. Прямо перед собой он видит две карликовые почерневшие березы, а за ними – бескрайнее, едва колеблющееся болото, покрытое зеленым мхом с прогалинами черной воды. Кое-где видны кусты вереска. Ни малейшего ветерка. Душно. Вдруг он слышит плеск воды и видит показавшегося на ее поверхности и отчаянно взмахивающего руками человека. Помогите, кричит он и цепляется за вереск. Наконец он нащупывает ногами какую-то опору, встает – и Марк узнает Сталина. Он тяжело дышит, лицо его облеплено тиной и грязью. Его рвет водой. Он утирается и с тоской оглядывается вокруг. Ни души. Тем не менее он кричит, и отчаянный крик его разносится над болотом. По-мо-ги-и-и-те!! Никто не отзывается. По-мо-ги-и-и-те! – снова кричит он. Молчание. Боже! – взывает Сталин. Я больше не могу. Тут безутешный его взгляд находит Марка. Эй, человек! – призывает Сталин. Помоги мне! Ну, что ты стоишь! Помоги! Да пошевелись же ты, черт тебя побери, нэ видишь, я тону в этом вонючем болоте! Помоги! Помоги, говорю, шени дэда мутели шевецы![67] В это время опора под его ногами уходит вниз, и он снова погружается в сомкнувшееся над его головой болото.

Некоторое время Марк не покидает своего места на опушке почерневшего от огня леса и не отрывает взгляд от далеко расстилавшегося перед ним ярко-зеленого ковра. Он ждет – покажется ли на его поверхности Сталин. Но того прочно засосала топь, и он бьется в мягких и крепких ее объятиях, пытается вырваться, глотает гнилую воду и слышит вкрадчивый шепот. Когда тебя простят все убитые тобой, все замученные, осиротевшие, все умершие голодной смертью, все умолявшие тебя о снисхождении, но так и не получившие его, все мужчины и женщины, старцы и дети, крестьяне и рабочие, инженеры и поэты, христиане и мусульмане, все, кого в глубокой ночи разбудил стук в дверь, после которого их поглотил созданный тобой зловещий мир насилия и неволи, – тогда и только тогда ты сможешь надеяться на смягчение твоей участи. Он думает: их же миллионы. Где взять силы, чтобы перед каждым склониться? Вспоминает тщедушного человека с гордо вскинутой головой. Огненная строка вспыхивает. Только слышно кремлевского горца, душегубца и мужикоборца. И про его пальцы сказано, жирные, как черви. Душит лютая злоба. Прощения просить у этого жидка? Он задыхается. Отвратительная вода заполняет его до самого горла и вливается в легкие. Глоток свежего воздуха дайте мне вместо этой воды! А вкрадчивый голос все шепчет и шепчет ему: они тоже умоляли, о, дайте нам воздуха! дайте хлеба! дайте, наконец, свободу! Ты не отвечал им, и они страдали и умирали в мучительной тоске.

Марк обнаруживает, что Сталин в болоте не один. Он видит выбравшегося на поверхность человека, о котором нельзя