Войку, сын Тудора - Анатолий Коган

5

За спиной воинов ислама дымно горел укрепленный бревенчатый лагерь, устроенный неразумным и упрямым беем Штефаном возле большого придунайского селения Облучицы, давно превращенного в пепел. Великая армия султана Мухаммеда, вступив на землю маленького княжества Молдавского, уверенно начала продвигаться по дороге к его столице. Впереди гарцевали белюки спахиев и акинджи. За ними следовали стройные колонны янычарской пехоты, закованные в стальные латы тяжеловооруженные всадники — бешлии. Дальше сплошным золотым пятном выделялась свита, в середине которой ехал завоеватель Константинополя, великий падишах.

Мухаммед Фатих, не прерывая беседы, которую он вел как раз с союзником и вассалом — князем Бассарабом, господарем Мунтении, с легкой насмешкой покосился в сторону невысокого пригорка, мимо которого как раз следовала его свита. На этом месте белела небольшая, наскоро раскинутая палатка, возле которой ждали три оседланных коня. Внутри, под охраной двух черных рабов, трудился, занося свои наблюдения в дневник, его придворный летописец, ученый забавник, секретарь и казначей Анджолелло.

Раскрыв на походном столике тетрадь в толстом кожаном переплете, окованном серебром, мессер Джованни в раздумии смотрел на проходившее мимо прославленное войско. Начало похода не сулило ничего хорошего суеверному итальянцу.

Мессер Джованни перевернул несколько страниц дневника, возвращаясь к тому, что писал несколько дней назад. «Его величество выступил в поход в конце марта, со всем двором… — прочитал он первые строки, выведенные его витиеватым, но четким почерком каллиграфа. Прошли Варну, замок, расположенный у самого берега Черного моря. В этом месте, как рассказывают, пал венгерский король, перед тем как Иоанн Белый рыцарь,[74] отец короля Матвея, стал королем. До сих пор виднеются там следы окопов, где оборонялись и где были устроены укрепления лагеря. Видны также большие груды собранных костей, возвышающихся наподобие курганов…

Далее, по берегу моря, — напоминали ровные строчки, — шли с трудом и большими лишениями: на десять дней пути там нет ни сел, ни жилищ, до самого Дуная не видно следа человека. Места здесь дики и нет совсем питьевой воды, в которой мы терпели большой недостаток, так что в течение нескольких дней у нас не было другой воды, кроме морской… По этой причине мы выкапывали ямы в песке близ морского берега и так добывали чем напиться, ибо другой воды нельзя было найти…»

А ведь эти места не всегда были пустыней, — подумал мессер Джованни. — Эти края у моря когда-то были заселены. В безводную пустыню их превратили люди, отцы и деды вот этих воинов, идущих теперь дальше, чтобы смерчем нашествия иссушить другие равнины и холмы.

«Дальше, в пустынной этой местности Абросит,[75] произошло нападение великого множество большой саранчи переменчивого цвета, от серого до красного; тучи ее закрыли солнце; спустившись же на землю, она съела все сухари, хранившиеся в мешках под палатками, так что не осталось ни одного. И не могли выносить ее вида кони, что приходилось держать их в торбах, натянутых на морды до самых ушей. Поэтому днем воины скрывались от саранчи в палатках, а шли — по ночам».

Эта первая сеча, с саранчовыми полчищами, не принесла османам победы, — подумал мессер Джованни. Еще одна плохая примета в деле, затеянном его повелителем.

Желал ли он, впрочем, победы султану Мухаммеду? Честно говоря, мессер Джованни не смог бы ответить на этот вопрос. Взятый в плен восемь лет тому назад, восемнадцатилетним секретарем при командующем венецианскими наемными полками, сын писателя из Виченцы Марко Анджолелло не мог пожаловаться на судьбу. Он оставался христианином, несмотря на уговоры и посулы, и все-таки стал доверенным, обласканным приближенным двух величайших властителей исламского мира, вначале — сына, затем — отца. А ведь согласие перейти в их веру открывало перед ним неслыханные возможности, дорогу к небывалой власти и богатству, — не меньшие, чем перед нынешним великим визирем Махмудом, в прежние времена — сербом Душаном. Он был рабом, ученым рабом; но в этой огромной державе все рабы султана, и великий визирь — тоже. Он был отчасти и скоморохом падишаха; но и наперсником, и щедро одариваемым другом, к чьим советам прислушивался могущественнейший из властителей на трех континентах. Он каждый день совершал рискованнейшую прогулку по самому лезвию дамасского ятагана — каждый миг, сказав что-нибудь невпопад или просто оказавшись не вовремя на глазах, мессер Джованни мог спознаться с шелковым шнурком или кривым ножом придворного палача Кара-Али. Но такое же могло случиться и с бывшим сербом Махмудом, и с каждым из сыновей султана, и с любым подданным огромной империи. Он жил среди опасностей, участвуя во всех походах своих хозяев, но с каждым днем, благодаря их дарам и своему влиянию при дворе, его богатство, доверенное надежной банкирской конторе на Большом канале в Венеции, росло и множилось. Мессер Джованни был не вправе жаловаться на судьбу.

Хотел ли все-таки хитроумный Анджолелло победы султана над христианами? В походе на бея Штефана это было особенно трудно решить. Душа мессера Джованни всегда отзывалась болью, когда турки одолевали христиан и совершали над ними свои жестокости; но ведь они воевали и с мусульманами — иранцами, сирийцами, египтянами — и вели в тех случаях себя не лучше. Чем люди бея Штефана заслужили другую участь — эти дикие и свирепые, непокорные и обуянные гордыней ак-ифляки? Смиренные и тихие патеры, время от времени присылаемые верному сыну церкви всеведущей римской курией, не раз внушали ученому секретарю султана, что жители Молдавии и русских земель в глазах истинного католика, пожалуй, хуже турок, ибо греческая вера суть богомерзкая ересь и более опасна, чем само магометанство. Но с высокого места, на которое он попал, умный Анджолелло видел гораздо дальше, чем глубокомудрые прелаты с холмов Ватикана, и понимал, что полки султана, если пройдут без сопротивления землю бея Штефана, окажутся перед верными Риму Польшей и Венгрией, ударят без помех по северному крылу раздираемого враждой строя католических держав.

Анджолелло перевернул страницу будущей летописи нового похода. Добравшись до Дуная, многие воины, особенно пешие, набрасывались на воду и умирали. «Вода у них пошла к сердцу, — записал он в тот день, — а саранча полетела дальше к Польше, и потом говорили, что она добралась и до немецкой земли.» Три дня стояли на Дунае; отдыхали, мастерили плоты, наводили плавучий мост, грузили обозы и наряд на суда, пригнанные из Силистрии и Видина. Большой отряд янычар и бешлиев под начальством Иса-бека первым перешел через реку и укрепился за ней, обеспечивая переправу. Падишах с частью спахиев и личным янычарским алаем ступил на левый берег последним.