Громыко. Война, мир и дипломатия - Святослав Рыбас

Тем временем в МИД проходила, как выразился сам Громыко, «настоящая экзекуция профессиональным кадрам», то есть Шеварднадзе проводил чистку центрального аппарата и посольств: с лета 1985-го к марту 1991 года на своих постах осталось только два посла{447}.

Министр вел ту же линию, что и Горбачев в отношении союзных руководителей. С 1986 по 1988 год на уровне областных и республиканских партийных организаций было заменено две трети секретарей, из 115 членов Совета министров СССР, назначенных до 1985 года, через три года осталось 22. Но не будет преувеличением сказать, что тем самым, хотя и с явными пережимами, продолжалась практика, начатая Андроповым. Горбачевской группе казалось, что главную помеху преобразованиям в политической и экономической областях создают «застойные руководители». Поэтому такой подход к кадрам объяснятся уверенностью реформаторов, что новые руководители быстро обеспечат успех по всем направлениям. Чистка коснулась и армии: к концу 1988 года были заменены все заместители министра обороны (кроме двоих), все первые заместители начальника Генерального штаба, командующий и начальник Штаба Вооруженных сил Варшавского договора, все командующие группами войск и флотов, командующие военными округами Советского Союза. Был заменен и министр обороны.

Однажды в январе 1987 года на совещании в МИД было предложено, чтобы партийно-правительственную делегацию в одну из африканских стран возглавил Громыко. Чрезвычайный и полномочный посол В.В. Цыбуков так вспоминал об этом эпизоде. Реакция Шеварднадзе была поразительной: «Чтобы я здесь этого имени больше не слышал!»{448}

Видимо, у Шеварднадзе были основания столь недипломатично выразить свое отношение к предшественнику, которого он в официальной обстановке называл «крейсером мировой внешней политики», а себя всего лишь «лодкой с мотором». Так, в январе 1986 года Шеварднадзе после своего официального визита в Японию по заведенной практике сделал сообщение на заседании Политбюро, затем в печати появилась соответствующая информация, в которой отсутствовала вторая часть дежурной фразы: «Политбюро заслушало сообщение о поездке и одобрило результаты визита». То есть одобрения не было.

Дело в том, что, рассказывая о поездке, министр коснулся вопроса о Курильских островах, на которые претендовала Япония, и заявил, что советская сторона в этом вопросе много напутала и что предстоит искать выход из этого положения. Услышав это, Громыко выдал Шеварднадзе резкую отповедь, сказав, что здесь никакой путаницы нет, просто нужно хорошо знать историю.

«Свое глубоко аргументированное выступление А.А. Громыко закончил вещими словами: “Лишней земли у нас нет!” С тех пор многие повторяют эти слова, не зная, кто и при каких обстоятельствах произнес их первым»{449}.

Надо ли объяснять, что испытывал сторонник оригинальных решений Шеварднадзе при упоминании имени патриарха, который терпеть не мог верхоглядства? А что испытывал Горбачев?

Поразительно, что сдержанный Андрей Андреевич однажды признался сыну: «Нет, Толя, я с ним давно разошелся, это какой-то звонок, а не мужчина, к тому же, по моим наблюдениям, злопамятный… К сожалению, тот Горбачев, которого я выдвигал в генсеки, и нынешний — совершенно разные люди… Не по Сеньке оказалась шапка государева, не по Сеньке!»{450}

Громыко, видимо, и сам чувствовал, что не понимает горбачевскую группу. Так, на Политбюро решали отменить присвоение имени Брежнева «с разных объектов», все согласились, и только один Андрей Андреевич предупредил: «С названия улиц, площадей имя Брежнева, считаю, нельзя снимать. Это рикошетом отразится на нынешних руководителях. Вообще не надо этим заниматься»{451}.

Это «вообще» надо было понимать как упрек тем, кто еще вчера возвеличивал Леонида Ильича. Конечно, Громыко не послушали.

Также при обсуждении финансового положения в стране он выступил против повышения цен на хлеб (4 копейки на килограмм), считая, что это заденет пенсионеров. Здесь к нему прислушались, хотя положение было тяжелое: рост внешней задолженности с 7 миллиардов долларов до 11 миллиардов, на 12 миллиардов рублей нет товарного покрытия из-за сокращения продажи водки и падения цен на нефть, трудности с выплатой зарплаты. Тем не менее Горбачев не решался выравнивать баланс.

Кроме взаимоотношения с населением, ожидавшим от нового лидера видимых результатов перестройки, ему надо было думать об американской угрозе. Он говорил, что надо сорвать навязываемый США новый этап гонки вооружений, «иначе — модернизация стратегического оружия», «изматывание нашей экономики», поэтому «не нужно цепляться за частности, за деталями не видеть главного». А Громыко, наоборот, — что необходим длительный поэтапный процесс переговоров, что наскоком все равно ничего не добьешься.

«Может быть, поэтому на переговорах с американцами все чаще серьезные отклонения допускал Шеварднадзе. Неоднократно он принимал требования США, противоречившие имевшимся у министра полномочиям, с оговорками («лично готов согласиться», «требует дополнительного подтверждения» и пр.) или без оговорок, «забывая» отразить этот факт в отчете»{452}.

Но никто и не призвал Шеварднадзе к ответу. Значит, был у него заступник наверху.

Горбачев открывал идеологические шлюзы, пытался наладить союз с интеллигенцией, допустил волну критики советского прошлого, доходившей до отрицания всего коммунистического проекта, — и всё в надежде, что раскрепощенное общество будет ему союзником в созидании обновленного социализма. А Громыко в ответ предупреждал, что такая политика несет в себе явную опасность.

Вот одно из замечаний нашего героя на заседании Политбюро 27 октября 1986 года по поводу предложения реабилитировать экономистов Чаянова, Кондратьева, Челинцева и Макарова; «Разве можно это делать? Это были махровые защитники кулачества, против которых выступал Ленин. Хотя они и утверждали, что их идеи использовались при разработке нашего коллективного плана. Мне самому, когда я преподавал политэкономию, приходилось разоблачать этих горе-теоретиков, выступавших главным образом под флагом защиты кулачества и свободного хуторского хозяйства. А теперь нам предлагают, видите ли, реабилитировать этих буржуазных лжеученых. Естественно, на это идти нельзя. И вообще в решении таких вопросов мы должны быть предельно осторожны и сдержанны. Надо уметь правильно оценивать прошлое»{453}.

Думается, Андрей Андреевич не мог не знать работ этих крупных ученых, по меньшей мере один из которых — Николай Кондратьев — мирового уровня. Почему же он выступил, как дремучий райкомовский лектор, а не как доктор экономических наук и знающий историю и экономику политик?