Мой роман, или Разнообразие английской жизни - Эдвард Бульвер-Литтон

Рандаль говорил мало, но, по обыкновению, слушал внимательно. Ему страшно было убедиться, как много истины заключалось в предположении, что министерство переменится. Из уважения к нему и из деликатности, которая принадлежит исключительному классу общества, не сказано было ни слова касательно личности Эджертона. Один только Эвенель порывался произнесть несколько грубых выражений относительно этой особы, но барон немедленно останавливал его при самом начале его сентенций.

– Прошу вас, пощадите моего друга и близкого родственника Одлея, мистера Лесли, с учтивой, но вместе с тем и серьёзной улыбкой говорил барон.

– О, нет, я всегда скажу, говорил Эвенель: – я всегда скажу, что публичные люди, которым мы платим деньги, составляют в некоторой степени собственность публики… не правда ли, милорд? прибавил он обращаясь к Спендквикку.

– Само собою разумеется, отвечал Спендквикк, с необыкновенным одушевлением: – это наша собственность; иначе зачем бы мы стали платить им? Для того, чтобы принудить нас к этому, должна же быть какая нибудь весьма сильная побудительная причина. Я вообще терпеть не могу платить, а долги в особенности.

Последние слова произнесены были в сторону.

– Как бы то ни было, мистер Лесли, сказал Эвенель, переменив тон: – я не хочу оскорблять ваших чувств. Что касается чувств господина барона, они давно загрубели в нем, в различного рода испытаниях.

– Несмотря на то, сказал барон, присоединяясь к общему смеху, возбуждаемому непринужденными выражениями предполагаемого Икса:– несмотря на то, я все-таки скажу вам пословицу: «полюби меня, полюби мою собаку», любишь меня, люби и моего Эджертона.

Рандаль испугался. Его острый слух и тонкая проницательность улавливали что-то лукавое и враждебное в тоне, которым Леви произнес это равносильное сравнение, и его взор обратился к барону. Барон наклонил лицо свое и находился в невозмутимом расположении духа.

Но вот гости встали из за стола. Четыре молодых нобльмена были приглашены куда-то, и потому условились откланяться хозяину дома, не входя в гостиную. Как монады – говорит теория Гёте – по сходству своему, имеют непреодолимое влечение друг к другу, так и эти беспечные дети удовольствия, встав из за обеда, по общему влечению, приблизились друг к другу и сгруппировались подле камина. Рандаль задумчиво стал поодаль от них. Остроумный молодой человек сквозь лорнетку рассматривал картины. Мистер Эвенель отвел барона к буфету и шепотом заговорил с ним о чем-то серьёзном. Эгог разговор не скрылся от внимания молодых джентльменов, собравшихся вокруг камина: они взглянули друг на друга.

– Вероятно, они говорят о процентах по поводу возобновления наших векселей, сказал один из них, sotta voce.

– Икс, как кажется, хороший малый, сказал другой.

– Он, кажется, богат, зато и не лезет в карман за словами, заметил третий.

– Выражается без принуждения, как и вообще все богачи.

– Праведное небо! воскликнул Спендквикк, который внимательно следил за каждым движением Эвенеля. – Взгляните, взгляните: Икс вынимает свой бумажник. Он идет сюда. Поверьте, что наши векселя в его руках. Срок моему векселю завтра.

– И моему тоже, сказал другой, в сильном смущении. – Помилуйте, это ни на что не похоже!

Между тем Эвенель, оставив барона, который, по видимому, старался удержать его и, не успев в этом, отвернулся в сторону, как будто для того, чтобы не видеть движений Ричарда – обстоятельство, неизбегнувшее внимания группы и еще более подтверждавшее все их подозрения и опасения, – мистер Эвенель, говорю я, с серьёзным, задумчивым видом и медленным шагом, приблизился к группе. Грудь лорда Спендквикка и сочувствующих ему друзей сильно волновалась. С бумажником в руке, содержание которого грозило чем-то необыкновенно страшным, шаг за шагом подходил Дикк Эвенель к камину. Группа стояла безмолвно, под влиянием непреодолимого ужаса.

– Гм! произнес Эвенель, чтобы очистить голос.

– Куда как мне не нравится это «гм»! едва слышным голосом произнес Спендквикк.

– Мне очень лестно, джентльмены, познакомиться с вами, сказал Дикк, учтиво кланяясь.

Джентльмены, к которым относились эти слова, в свою очередь, низко поклонились.

– Мой друг барон полагал, что теперь неудобно….

Эвенель остановился. В этот момент вы одним перышком могли бы сбить с ног этих джентльменов.

– Впрочем, снова начал Эвенель, не коичив прежней своей мысли: – я поставил себе за правило в жизни никогда не терять возможности пользоваться хорошим случаем, – короче сказать, я намерен воспользоваться настоящей минутой. И, прибавил он с улыбкой, которая оледеняла кровь в жилах Спендквикка: – это правило сделало из меня самого радушного человека! Поэтому, джентльмены, позвольте мне представить вам каждому по одному из этих…

Руки джентльменов спрятались назад, как вдруг, к невыразимому восторгу, Дик заключил свою речь следующими словами:

– Извольте видеть, это маленький soirée dansante.

И вместе с этим он протянул четыре пригласительные карточки.

– С величайшим удовольствием! воскликнул Спендквикк. – Я вообще небольшой охотник до танцев; но, чтоб сделать удовольствие Иксу…. то есть я хочу сказать, чтоб короче познакомиться с вами, сэр, я готов танцовать на канате!

Энтузиазм Спендквикка возбудил сильный смех, который кончился принятием карточек и пожатием рук с Эвеыелем.

– Вы, сколько я мог судить, непохожи на танцора, сказал Эвенель, обращаясь к остроумному молодому человеку, который был несколько тучен и имел расположение к подагре, как и вообще все остроумные люди, которые в течение недели проводят пять дней на званых обедах: – вместо танцев мы превосходно с вами поужинаем.

Молодой человек, оскорбленный грубым возражением Эвенеля во время обеда, пренебрег этим предложением и отвечал весьма сухо, что «каждый час его времени имеет уже давно свое назначение». Сделав принужденный поклон барону, он удалился. Прочие гости, в самом приятном расположении духа, поспешили сесть в свои кабриолеты, Лесли вышел вслед за ними; но в приемной барон остановил его.

– Останьтесь здесь, мистер Лесли, сказал он: – мне нужно поговорить с вами.

Барон пошел в гостиную; мистер Лесли последовал за ним.

– Не правда ли, приятные молодые люди, сказал Леви, с едва заметной улыбкой, опустившись в покойное кресло и поправляя огонь в камине: – и вовсе не горды; одно только жаль, что чересчур много обязаны мне. Да, мистер Лесли, они должны мне очень, очень много. А propos: я имел весьца длинный разговор с Франком Гэзельденом. Кажется, что я могу поправить его дела. По наведенным справкам, оказывается, что вы были совершенно правы: казино действительно записано на Франка. Это его наследственное именье. Он может распоряжаться правом на наследство, как ему угодно. Так что в наших условиях никакого не может встретиться затруднения.

– Однако, я сказал вам, что Франк совестится делать займы, рассчитывая на смерть своего отца.

– Ах, да! действительно вы говорили. Сыновняя любовь! А я, признаюсь, в серьёзных делах никогда не принимаю в рассчет этого обстоятельства. Знаете ли, что подобная совестливость хотя и в высшей степени приносит честь человеческой натуре, но совершенно исчезает, лишь только откроется перспектива долговой тюрьмы. К тому же, как вы сами весьма основательно заметили, наш умный молодой друг влюблен в маркизу ди-Негра.

– Разве он говорил вам об этом?

– Нет, он не говорил; но мне сказала сама маркиза.

– А вы знакомы с ней?

– Я знакомь с весьма многими особами в самом высшем кругу общества, – особами, которые от времени до времени нуждаются в друге, который мог бы привести в порядок их запутанные дела. Собрав достоверные сведения касательно гэзельденской вотчины (извините мое благоразумие), я подделался к маркизе и скупил её векселя.

– Неужели вы это сделали?… вы удивляете меня.

– Удивление ваше исчезнет при самом легком размышлении. Впрочем, надобно сказать правду, мистер Лесли, вы еще новичек в свете. Мимоходом сказать, я виделся с Пешьером….

– Вероятно, по поводу долгов его сестрицы?

– Частью. А признаюсь вам, кроме Пешьера, я еще не видал человека с такими высокими понятиями о чести.

Зная привычку барона Леви выхвалять людей за качества, которых, судя по замечаниям даже самых непроницательных, в них никогда не существовало, Рандаль только улыбнулся при этой похвале и ждал, когда барон заговорит. Но барон минуты на две с задумчивым видом соблюдал безмолвие и потом совершенно переменил предмет разговора.

– Мне кажется, что ваш батюшка имеет поместье в……шэйре, и вы, вероятно, не откажетесь сообщить мне небольшие сведения о поместьях мистера Торнгилля, которые, судя по документам, принадлежали некогда вашей фамилии; а именно – и барон раскрыл перед собой изящно отделанную памятную книжку – а именно: усадьбы Руд и Долмонсберри, с различными фермами. Мистер Торнгилль намерен продать их, как только сыну его исполнится совершеннолетие. Не забудьте, Торнгилль мой старинный клиент. Он уже обращался ко мне по этому предмету. Как вы думаете, мистер Лесли, могут ли эти поместья принести хоть какую нибудь пользу?