Мой роман, или Разнообразие английской жизни - Эдвард Бульвер-Литтон

– Скажите, что Гэлен…. мисс Дигби…. вероятно, она переменилась?

– Переменилась? о нет! Впрочем, да, в ней есть большая перемена.

– Большая перемена!

Леонард вздохнул.

– Увижу ли я ее еще раз?

– Разумеется, увидите, сказал Гарлей, с видимым изумлением. – Да и можете ли вы сомневаться в этом? Я хочу доставить вам удовольствие: пусть сама мисс Дигби скажет вам, что на литературном поприще вы сделались знамениты. Вы краснеете; но я говорю вам истину. Между тем вы должны доставить ей по экземпляру ваших сочинений.

– Значит, она еще не читала их? не читала даже и последнего? О первых я не говорю ни слова: они не заслуживают её внимания, сказал Леонард, обманутый в своих ожиданиях.

– Должно сказать вам, что мисс Дигби только на днях приехала в Англию; и хотя я получил ваши книги в Германии, но в ту пору её уже не было со мной. Как только кончатся мои дела, которые требуют отсутствия из города, я не замедлю отрекомендовать вас моей матушке.

В голосе и в словах Гарлея заметно было некоторое замешательство. Оглянувшись кругом, он отрывисто воскликнул:

– Удивительно! вы даже и здесь обнаружили поэтическое чувство вашей души. Я никак не воображал, чтобы можно было извлечь столько прекрасного из места, которое в этих окрестностях казалось для меня самым обыкновенным. Кажется, этот очаровательный фонтан играет теперь на том месте, где стояла простая грубая скамейка, на которой я читал ваши стихи?

– Ваша правда, милорд! Я хотел слить в одно самые приятные воспоминания. Мне помнится, в одном из писем я говорил вам, что самой счастливой и, в то же время, самой неопределенной, колеблющейся порой моей юности я обязан замечательной в своем роде снисходительности и великодушным наставлениям иностранца, у которого я служил. В этом фонтане вы видите повторение другого фонтана, устроенного моими руками в саду того иностранца. При окраине бассейна прежнего фонтана я много, много провел знойных часов в летние дни, мечтая о славе и своем образовании.

– Да, я помню, вы писали мне об этом; и я уверен, что иностранцу вашему приятно будет услышать о вашем успехе и тем не менее о ваших признательных воспоминаниях. Однако, в письме своем вы не говорили, как зовут этого иностранца.

– Его зовут Риккабокка.

– Риккабокка! мой неоцененный и благородный друг! возможно ли это? Знаете ли, что одна из главных побудительных причин моего возвращения в Англию имеет тесную связь с положением его дел. Вы непременно должны ехать к нему вместе со мной. Я намерен отправиться не далее, как сегодня вечером.

– Мой добрый лорд, сказал Леонард – мне кажется, что вы можете избавить себя от слишком дальнего путешествия. Я имею некоторые причины полагать, что в настоящее время синьор Риккабокка мой ближайший сосед. Дни два тому назад, я сидел вот здесь, в этом саду, как вдруг, посмотрев вон на этот пригорок, увидел в кустарниках человека. Хотя не было возможности различить черты лица его, но в его контуре и в замечательной позе его было что-то особенное, напоминавшее мне Риккабокка. Я поспешил выйти из саду, взошел на пригорок; но его уже там не было. Предположения мои, или, вернее, мои подозрения, до такой степени были сильны, что я решился сделать осведомление в соседних лавках и узнал, что в доме, окруженном высокими стенами, мимо которого вы, весьма вероятно, проезжали, не так давно поселилось семейство, состоящее из джентльмена, его жены и дочери; и хотя они выдают себя за англичан, но, судя по описанию, которое дали мне о наружности самого джентльмена, судя по обстоятельству, что в услужении у них находится лакей из иностранцев, и, наконец, по фамилии Ричмаус, принятой новыми соседями, я нисколько не сомневаюсь, что это именно то самое семейство, к которому вы намерены отправиться.

– И вы ни разу не зашли в этот дом удостовериться?

– Извините меня; но семейство это так, очевидно, старается избегнуть наблюдений постороннего человека, обстоятельства, что никто из них, кроме самого мистера Ричмауса, не показывается вне ограды, и принятие другой фамилии невольным образом приводят меня к заключению, что синьор Риккабокка имеет какие нибудь весьма важные причины вести такую скрытною жизнь; и теперь, когда я, можно сказать, совершенно ознакомился с общественным бытом, с жизнью человека, я не могу, припоминая все минувшее, не могу не подумать, что Риккабокка совсем не то, чем он кажется. Вследствие этого, я колебался формально навязаться на его тайны, какого бы рода они ни были, и до сих пор выжидал случая нечаянно встретиться с ним во время его прогулок.

– Вы поступили, Леонард, весьма благоразумно. Что касается до меня, то причины моего желания увидеться с старинным другом заставляют меня отступить от правил приличия, и я отправлюсь к нему в дом сию же минуту.

– Надеюсь, милорд, вы скажете мне, справедливы ли были мои предположения.

– С своей стороны и я надеюсь, что мне позволено будет сказать вам об этом. Сделайте милость, побудьте дома до моего возвращения. До ухода моего, позвольте предложить вам еще один вопрос: стараясь догадаться, почему Риккабокка переменил свою фамилию, зачем вы сделали то же самое?

Леонард весь вспыхнул.

– Я не хотел иметь другого имени, кроме того, которое могли доставить мои дарования.

– Гордый поэт, я понимаю вас. Но скажите, что заставило вас принять такое странное и фантастическое имя – Орана?

Румянец на лице Леонарда заиграл еще сильнее.

– Милорд, сказал он, понизив голос: – это была ребяческая фантазия; в этом имени заключается анаграмма.

– Вот что!

– В то время, когда порывы мои к приобретению познаний весьма легко могли бы принять самое дурное направление, могли бы послужить мне в пагубу, я случайно отыскал несколько стихотворений, которые произвели на меня глубокое впечатление; они открыли новый, неведомый мне мир, указали дорогу к этому миру. Мне сказали, что эти стихотворения были написаны юным созданием, одаренным и красотой и гением, – созданием, которое покоится теперь в могиле, – короче сказать, моей родственницей, которую в семейном кругу звали Норой.

– Вот что! еще раз воскликнул лорд л'Эстрендж, и его рука крепко сжала руку Леонарда.

– Так или иначе, продолжал молодой писатель, колеблющимся голосом: – но только с той поры в душе моей осталось желание такого рода, что если я когда нибудь приобрету славу поэта, то она непременно должна относиться сколько ко мне, столько же и к имени Норы, – к имени той, у которой ранняя смерть похитила славу, без всякого сомнения, ожидавшую ее, – к имени той, которая….

И Леонард, сильно взволнованный, замолчал.

Не менее того и Гарлей был взволнован. Но, как будто по внезапному побуждению, благородный воин наклонился, поцаловал поэта и потом быстрыми шагами вышел из сада, сел на лошадь и уехал.

Часть десятая

Глава XCI

Лорд л'Эстрендж не отправился, однако же, прямо в дом Риккабокка. Он находился под влиянием воспоминания слишком глубокого и слишком сильного, чтобы легко предаться отрадному влечению дружбы. Он ехал быстро и далеко. Невозможно было бы определить все ощущения, волновавшие его душу, до такой степени восприимчивую и так глубоко сохранявшую в себе нежные чувства. Когда он вспомнил о долге, призывавшем его к итальянцу, он снова направил свой путь к Норвуду. Медленные шаги его лошади служили верным доказательством его утомленного духа; глубокое уныние заступило место лихорадочного возбуждения.

Напрасный труд, говорил он про себя: – напрасно я старалось забыть покойницу. Впрочем, теперь я обручен с другой; и она, при всех своих добродетелях, все не та, которой…»

И Гарлей вдруг замолчал, почувствовав, как совесть упрекнула его.

«Поздно уже думать об этом! Теперь остается мне только составить счастье существа, которому посвятил я всю мою жизнь но…»

Гарлей вздохнул, сказав эти слова. Подъехав за довольно близкое расстояние к дому Риккабокка, он оставил свою лошадь у гостиницы и пешком отправился между захиревшими кустарниками к угрюмому четырех-угольному зданию, которое, по словам Леонарда, служило Риккабокка новым убежищем. Долго простоял Гарлей у ворот, не получив ответа на свой призыв. Наконец, после третьего звонка, послышались тяжелые шаги; вслед за тем калитка немного отделилась от ворот, в отверстии показался черный глаз, и чей-то голос, на ломаном английском языке, спросил: «кто там? – «Лорд л'Эстрендж; и если я не ошибаюсь, что здесь живет человек, которого мне нужно видеть, то этого имени весьма достаточно, чтобы впустить меня».

Дверь распахнулась так быстро, как растворялась дверь в таинственной пещере арабских сказок, при звуке слов: Сезам, отопрись! Джакомо, рыдая от радости, восклицал на своем родном языке: