Николай II - Сергей Фирсов

Свою чашу унижений вынуждены были испить и оставшиеся в Александровском дворце. 27 марта Керенский приехал в Царское Село вновь. Он попросил царя и царицу ограничить их встречи друг с другом временем еды и даже с детьми сидеть раздельно. Николаю II он объяснил это тем, что необходимо держать в спокойствии Совет рабочих и солдатских депутатов. «Пришлось подчиниться, во избежание какого-нибудь насилия», — записал в тот же день в дневнике царь. Сам министр в мемуарах мотивировал свой поступок тем, что на время расследования действий ближайшего окружения императрицы необходимо было оградить Николая II от влияния супруги — «на случай их вызова в качестве свидетелей». Благие пожелания Керенского, разумеется, не могли встретить сочувствия в царской семье (хотя он и полагал, что раздельное проживание Николая II и Александры Федоровны благотворно сказалось на царе: «Он воспрял духом и стал гораздо бодрее»). Подобные приказы оскорбляли достоинство пленников, вынужденных безропотно исполнять любые предписания Временного правительства. А газеты с умилением писали, как «А. Ф. Керенскому приходится вникать во все подробности узников Царскосельского дворца», — замечая, что даже увольнение поваров и судомоек не обходится без его санкции. Министр юстиции, решающий вопросы увольнения придворной прислуги, — это действительно достойно умиления.

Казалось, за несколько мартовских дней революция до неузнаваемости изменила всё и всех, разрушив существовавшие в течение многих десятилетий традиции и устои. Даже члены дома Романовых оказались втянуты в революционную воронку, не только официально присягнув Временному правительству, но и заявив новой власти о своей поддержке. Телеграммы с извещением о принятом решении прислали великие князья Николай Николаевич, Александр Михайлович (от своего имени, имени супруги и детей), Борис Владимирович и Сергей Михайлович. К ним присоединился и принц А. П. Ольденбургский с семьей. Керенский получил письма, подписанные великими князьями Георгием и Николаем Михайловичами, Дмитрием Константиновичем и князьями крови Гавриилом и Игорем Константиновичами. Все они присоединялись к доводам, изложенным в акте отказа от престола Михаила Александровича, и отказывались от владения удельными землями. Через несколько дней о своем подчинении новым властям публично заявила и сестра государыни — великая княгиня Елизавета Федоровна. Династия больше ни на что не претендовала, ее представители покидали государственную службу и становились частными лицами. Могло ли их это спасти, обеспечив спокойную жизнь в будущем? Однозначного ответа не существовало, хотя постоянные нападки на Романовых, день ото дня учащавшиеся, оптимизма не внушали. Даже Михаил Александрович, добровольно отказавшийся от трона, вскоре должен был подать в отставку с поста генерал-инспектора кавалерии и председателя Георгиевского комитета. Его ходатайство немедленно удовлетворили. Фамилия «Романов» звучала тогда как политический приговор, не подлежавший обжалованию. Глумление над членами Дома, и прежде всего над «поверженным тираном» и его супругой, в журналистской среде стало признаком хорошего тона. Деятели левых партий открыто говорили о необходимости не только суда, но и казни бывшего самодержца. И хотя, например, для социал-демократов и большевиков любой монарх был «коронованным разбойником», достойным смерти, в условиях русской революции подобные разговоры были больше чем просто разговоры.

Самодержавная государственность поносилась как «строй насилия», принимались решения о признании земель Кабинета бывшего императора государственными, национализировались (до решения Учредительного собрания) удельные земли, даже изменялось изображение боевых медалей: портрет Николая II заменялся Георгием Победоносцем. От старого ничего не должно было остаться — даже от царского «Друга», убитого в декабре 1916 года. Уже в ночь на 9 марта революционно настроенные борцы с «режимом» выкопали гроб с телом Григория Распутина, погребенный под строившимся склепом в честь преподобного Серафима Саровского. Гроб вскрыли, под бородой покойного нашли икону Божьей Матери, привезенную Александрой Федоровной накануне революции из Новгорода. На обороте иконы прочитали имена: Александра, Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия и Анна Вырубова. И немедленно через газеты оповестили всех о случившемся. Зачем? Тогда об этом не задумывались. Как не задумывались, арестовывая семью покойного «старца». Какое отношение к борьбе «темных сил» имели его дочери и сын? Никакого. Да и не в детях «старца» было дело (тем более что вскоре их отпустили). Метили в царя и царицу, пытаясь как можно больнее обидеть заключенных Александровского дворца. И разумеется, из добрых побуждений, для «очищения» страны, в преддверии построения «светлого завтра». В целом, «хотели как лучше, получилось — как всегда». К счастью, ни царь, ни царица не знали продолжения страшного эпилога истории глумления над телом их «Друга». Впервые в 1923 году об этом кратко сказал В. Б. Шкловский в «Сентиментальном путешествии»: «Перед тем, как сожгли труп Распутина в топке Политехнического института, раздели тело, ворошили, мерили кирпичом, — и добавил, резюмируя: — Страшная страна. Страшная до большевиков».

«Русь слиняла в два дня. Самое большее — в три, — писал о мартовских событиях В. В. Розанов. — Даже „Новое Время“ нельзя было закрыть так скоро, как закрылась Русь. Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей. И собственно, подобного потрясения никогда не бывало, не исключая „Великого переселения народов“. Там была — эпоха, „два или три века“. Здесь — три дня, кажется, даже два. Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска и не осталось рабочего класса. Что же осталось-то? Странным образом — буквально ничего.

Остался подлый народ, из коих вот один, старик лет 60 „и такой серьезный“, Новгородской губернии, выразился: „Из бывшего царя надо бы кожу по одному ремню тянуть“, то есть не сразу сорвать кожу, как индейцы скальп, но надо по-русски вырезать из его кожи ленточка за ленточкой.

И что ему царь сделал, этому „серьезному мужичку“.

Вот и Достоевский…

Вот тебе и Толстой, и Алпатыч, и „Война и мир“».

В. В. Розанов оказался, безусловно, прав: «братство, любовь и свобода» породили ненависть, зависть к ближнему и желание убивать. «Задуло свечку…»

Атмосфера была соответствующая. Бульварная литература внесла свой весомый вклад в процесс разложения монархического сознания — уже после гибели монархии. Издавались всевозможные брошюры о «тайнах русского Двора», из которых непритязательный читатель мог почерпнуть много сведений об альковной жизни венценосной четы. Легковесные и грязные истории потом обрабатывала народная молва, создавая нечто, напоминавшее плохую сказку с недобрым концом: подлость тоже можно воспитывать. Так, журнал «Прожектор» опубликовал рассказ о любвеобильной и похотливой царице, ее лицемерной подруге А. А. Вырубовой, вечно пьяном, жестоком и подозрительном царе-эротомане. Сюжет незамысловат. Александра Федоровна и Анна Александровна одновременно влюбляются в красивого молодого офицера Орлова, которого царица, пользуясь преимуществом государыни, делает любовником. Вырубова «мстит», провоцируя столкновение царя с женой. Николай II, застав на месте «преступления» жену и любовника, убивает последнего. В отместку за смерть Орлова в Александру Федоровну, уже в годы Великой войны, стреляет лежавший на излечении в Царскосельском госпитале его младший брат. Покушение заканчивается легким ранением Вырубовой, царица прощает стрелявшего. Детективная история рассказана, «кошмарная» тайна Двора — раскрыта. Издатели обещают и дальше публиковать сенсационные разоблачения.