Описание Отечественной войны в 1812 году - Александр Михайловский-Данилевский

Наполеон остановился опять в Кремле. Все ворота, за исключением двух, завалили наглухо. Для охранения Кремля употреблялись самые строгие меры осторожности, как будто ежеминутно опасались нападения. Вот приказ, отданный по гвардейскому корпусу в день возвращения Наполеона в Москву: «Гвардии расположиться по-прежнему в Кремле. Всякий день наряжать в караул один полк; у каждых из двух отпертых ворот ставить по 106, а у заваленных по 8 человек. Ни под каким предлогом не впускать ни одного Русского, если он будет даже сопровождаем офицером Императорского штаба или придворным лакеем, выключая только тех Русских, которых Император сам потребует к себе. Стрелять по Русским, если кто из них, несмотря на запрещение, будет пробираться в Кремль. Патрулям ходить по Кремлю беспрерывно, поставить цепь часовых по стенам и отводные караулы на углах. Денно и нощно отправлять службу, как делается в виду неприятеля». Через несколько дней вышло следующее дополнение к приказу: «Всякий день, в 4 часа пополудни, отправлять из двух незаваленных ворот по 40 человек, всю ночь находиться им вне Кремля, выставлять часовых и посылать частые патрули, чтобы никто не мог приблизиться к Кремлю, не быв замечен и узнан»[359]. Сколь ни велики были предосторожности, но один из наших соотечествеников – кто и с каким намерением, неизвестно – вошел однажды в Кремль. Это случилось ночью с 11 на 12 Сентября, как видно из приказа об арестовании офицеров, бывших тогда в карауле[360]. Соборы Успенский, Благовещенский и Архангельский, уже разграбленные во время пожара, были обращены в казармы. В церквах Спаса на Бору и Николая Гостунского хранились овес, сено и солома для Наполеоновых лошадей. В Сенат и Оружейную Палату сваливали жизненные припасы, привозимые из окрестностей Москвы. От гвардейской кавалерии посылали всякий день на фуражировку, и, по оказавшемуся вскоре недостатку в сене и овсе, люди возвращались с навьюченными на лошадях немолочеными снопами ржи. Некоторые биваки в Кремле были построены из больших местных образов.

В чертогах Царей, среди истлевшей Москвы, Наполеон ожидал предложений о мире, но посланные от Императора Александра не являлись. Наполеон вознамерился сам писать к Государю и для отправления письма воспользовался следующим случаем: отставной Гвардии Капитан Яковлев, собираясь 2 Сентября выехать из Москвы, был в ней захвачен и ограблен неприятелями. Окруженный своими дворовыми людьми и сотней подмосковных крестьян, прибежавших из деревни к своему помещику, бродил он по горевшей Москве, отыскивая возможность выбраться из города, и наконец явился за паспортом к Маршалу Мортье, вступившему, по возвращении Наполеона из Петровского дворца, в должность Военного Губернатора. Мортье отвечал, что не может дать паспорта без позволения Наполеона и испросит у него разрешения. 8 Сентября Наполеон приказал Секретарю своему Лелорн-Дидевилю привести в Кремль Яковлева, которого имя знал он потому, что брат его был до войны посланником при Вестфальском Короле. Наполеон принял его в тронной зале и, после нескольких слов обыкновенной вежливости, вступил при Лелорне в следующий разговор: «Не мы жжем Москву. Я занимал почти все столицы в Европе и не истреблял их. Я сжег в Италии один город, потому что там защищались в улицах. Возможно ли? Вы сами поджигали Москву, Святую Москву, где погребены предки ваших Монархов». – «Не знаю причины несчастия, – отвечал Яковлев, – но я ношу на себе следы его; теперь все мое имущество заключается только в лохмотьях, которые на мне». – «Кто ваш Губернатор в Москве?» – «Граф Ростопчин». – «Что он за человек?» – «Человек умный». – «Может быть, умный, – отвечал Наполеон, – но сумасшедший. Я и прежде имел некоторое понятие о России; теперь, судя по тому, что я видел от границы до Москвы, я убедился, что Россия прекраснейшая страна. Везде обработанные поля, везде селения, но дома нашел я или пустыми, или сгоревшими. И вы сами обращаете их в пепел, разоряете вашу прекрасную землю! Впрочем, это не помешало мне идти вперед. Понятно, если б вы так поступали в Польше. Поляки того заслуживали. Они встретили нас с распростертыми объятиями. Надобно положить конец пролитию крови. Я веду войну чисто политическую. Мне нечего делать в России; я от вас требую только исполнения Тильзитского договора. Главное дело для меня Англия. Если бы я взял Лондон, то не скоро бы его оставил. Я хочу воротиться назад. Если Император Александр желает мира, пусть только даст мне знать. Я пошлю к нему кого-нибудь из моих адъютантов, Нарбонна или Лористона, и мир заключим скоро. Если же Он хочет войны, то будем продолжать ее. Мои войска настоятельно требуют, чтобы я вел их в Петербург. Стоит только пойти туда, и Петербург испытает одну участь с Москвой». Воспользовавшись минутой, когда Наполеон нюхал табак, Яковлев спросил его: «Где наша главная армия?» – «На Рязанской дороге», – отвечал Наполеон. «А Граф Витгенштейн?» – «В направлении к Петербургу; он совершенно разбит Сен-Сиром». Тут начал Наполеон говорить о своих силах и преувеличивал их. «Русские солдаты превосходны и офицеры хороши, – сказал он, – но они не в состоянии перенести столько трудностей, как мои офицеры, которые одинаково выдерживают холод, жар, лишение. Ваши бумажные деньги скоро потеряют цену, и вы обанкротитесь. Мои солдаты завели в городе рынки, нашли множество запасов, лучшие вина в погребах. Когда они напишут к своим родным о здешнем изобилии, вся Европа к вам нахлынет. Вы хотите ехать из Москвы? Согласен, но с условием, чтоб вы отправились в Петербург. Императору Александру приятно будет видеть свидетеля тому, что происходит в Москве, и вы Ему все объясните». На замечание Яковлева, что по своему чину и званию он не имеет права надеяться быть допущенным до Государя, Наполеон отвечал: «Обратитесь к Обер-Гофмаршалу Графу Толстому; он человек честный, или велите камердинеру доложить о себе Императору, или подите навстречу Государя во время Его ежедневных прогулок». – «Теперь я во власти вашей, – было ответом Яковлева, – но я не переставал быть подданным Императора Александра и останусь им до последней капли крови. Не требуйте от меня того, чего я не должен делать; я ничего не могу обещать». – «В таком случае, – сказал Наполеон, – я напишу письмо к вашему Государю; скажу, что посылал за вами и поручил вам доставить письмо»[361]. На другой день Лелорн-Дидевиль привез письмо и повеление пропустить пленного из города. В сопровождении более 500 человек вышел Яковлев пешком из Москвы, к вечеру добрался до Черной Грязи, где явился на передовой цепи отряда Винценгероде и был им отправлен с офицером в Петербург. Здесь привезли его к Графу Аракчееву, который доложил об нем Государю и получил повеление: не представлять его императору, а только взять от него письмо Наполеона. Оно было следующего содержания: «Узнав, что брат посланника Вашего Императорского Величества при Кассельском Дворе находится здесь, я поручил ему отправиться к Вашему Величеству, для изъявления Вам моих чувствований. Прекрасная, великолепная Москва уже не существует! Ростопчин сжег ее; 400 человек схвачены в то время, когда они зажигали город. Все они показали, что действовали по приказанию Губернатора и начальника полиции. Виновные расстреляны. Кажется, что наконец пожар прекратился. Три четверти домов сгорели, остается четвертая доля. Поступок ужасный и не имеющий цели! Для того ли зажгли город, чтобы лишить нас способов продовольствия? Но запасы находились в погребах, куда огонь не коснулся. Стоило ли для достижения столь маловажной цели истреблять один из прекраснейших городов в свете, сооруженный веками? Точно так же поступают от самого Смоленска: это довело до нищеты шестьсот тысяч семейств. Пожарные трубы Московские изломаны или вывезены из города; часть оружия, находившегося в арсенале, была роздана преступникам, и нам пришлось выгонять их из Кремля выстрелами. Человечество, выгоды Вашего Величества и сего обширного города требовали вверить мне столицу, покинутую Русской армией. Необходимо было оставить в ней власти, чиновников и гражданскую стражу. Так поступали в Вене два раза, в Берлине, в Мадриде, так поступили и мы в Милане, когда входил туда Суворов. Пожар подал солдатам право грабить: они присваивают себе то, что не сгорело. Я не писал бы к Вашему Величеству, если бы предполагал, что все это совершается по повелению Вашему. Я считаю невозможным, чтобы с Вашими правилами, Вашим сердцем и светлым образом мыслей Вы допустили такие неистовства, недостойные великого Монарха и великого народа. Когда увозили из Москвы пожарные трубы, оставили в ней 150 полевых орудий, 70 000 новых ружей, 1 600 000 патронов, великое множество пороха, селитры, серы и прочего. Без озлобления веду я войну с Вашим Величеством. Если бы прежде последнего сражения или вскоре после него Вы написали мне записку, то я остановил бы армию и охотно пожертвовал бы выгодой вступить в Москву. Если Ваше Величество хотя отчасти сохраняете ко мне прежние чувствования, то с благосклонностью прочтете мое письмо. Во всяком случае Вы мне будете благодарны, что я известил Ваше Величество о том, что происходит в Москве».