Круги в пустоте - Виталий Каплан

— То, что уже поздно метаться, князь. Все камни Наставника связаны между собой. Польстился на изумруд? Ну так вот же!

Он резко, без замаху, метнул в князя фиолетовым камнем, прокричал какое-то жуткое, режущее ухо слово — и кристалл, вспыхнув напоследок сиреневым пламенем, взорвался.

Грохот был такой, будто Единый, услышав Митькины молитвы, обрушил потолок. Но нет — потолок оставался цел, зато князь завизжал пронзительно, словно пущенный под нож поросенок. Его окутало на миг зеленоватое сияние, хлопнул воздух, а потом кровь, темная, быстрая, фонтаном выплеснулась из его левого бока. Халат мгновенно пропитался ею, тяжелые струйки упали на розовый пол, тут же растеклись маленькими черными ручейками. Казалось, ручейки эти, переплетаясь, образуют буквы непонятного алфавита.

Князь, однако, удержался на ногах. Мрачно посмотрев на кассара (а в руках у того вновь появился меч), он бросил в воздух несколько непонятных фраз, и Митька почувствовал, как сразу стало трудно дышать. Воздух в зале сделался плотным чуть ли не как вода, ослабел свет и запрыгали по стенам черные уродливые тени.

— Ловок, ничего не скажешь, — кривя губы в ухмылке, прошептал князь. — Да только ошибся ты, щенок. Этим меня не убьешь. До геллглу ты все же не достал.

— Теперь и мечом достану, — спокойно ответил кассар и двинулся на него.

— А вот попробуй, — сползая по стенке, выкашлял князь. — Тогда всем нам тут и конец. Живая сила там, — махнул он ладонью в центр зала, — на меня заклята. Умру я, лопнет сдерживающая стена, и выльется, всех сожжет. И пацана твоего, лемгну Хайяарова. Ну что, падаль? Победил? Хочешь своему Наставничку смерти, а? Тогда давай, режь меня. Ну?

Харт-ла-Гир вдруг оказался возле Митьки. Рывком поднял его, заглянул в глаза.

— Слушай внимательно. Сейчас ты уйдешь. Не знаю, куда, но беги подальше… Ищи людей Белого Старца, Иргру-Йаро. Он поможет…

— Ты чего-то глупое говоришь, мальчишка, — расслышал его шепот князь. Надо же, умирающий, с распоротым брюхом, истекая кровью — а расслышал. — Никто никуда не уйдет. Стихийные духи перекрыли все выходы, а стража скоро будет здесь. Я, пожалуй, даже не стану тебя убивать сейчас. Отложим до моего выздоровления, и потом уж, в торжественной обстановке…

— Посмотрим, — не оборачиваясь, бросил Харт-ла-Гир, и тут же на ладони его оказался еще один камень, на сей раз янтарно-желтый, со вспыхивающими в его глубине красными искрами. — Это последний из даров Наставника. Митика, сейчас я открою тебе Темную Дорогу. Не знаю, как далеко ты сможешь уйти, но постарайся как можно дальше… не сворачивай в сторону. Хотя тебя будут там всякие сманивать… Ты им не верь, это даже не призраки, а так… пустота… Не сворачивай, сколько сил хватит. Свернешь — тебя выбросит в мир. И если это случится в землях Тмер…

Он сжал камень между ладонями, нараспев произнес очередную абракадабру — и прямо напротив Митьки в воздухе возникло темное пятно. С каждой секундой оно росло, чернело, там, в открывшейся глубине, что-то протяжно дышало, хлюпало, по краям треща, вспыхивали и гасли золотистые искры. И тянуло холодом, но не снежно-ледяным, а гнилым каким-то, точно из подвала, где давно уже разлагается непогребенный труп.

— Иди, Митика! — велел кассар. — Меч, кстати, подбери, может, и пригодится.

— Без Синто никуда не пойду, — звенящим голосом ответил Митька, снизу вверх глядя в страшные, налитые кровью кассарские глаза. — Я друзей не бросаю!

— Эта Дорога не для двоих, — нависая над ним, яростно прошипел кассар. — Только один живой может ею пройти, двое — погибнут сразу.

— Тогда уж лучше здесь умереть. А спасаться одному — западло. Не забыли про Хьясси? Хватит мне этого счастья.

— Паршивец, думаешь, я буду тебя спрашивать?

Отбросив свой меч, кассар одним движением сгреб его, больно сдавил затылок, пригнул колени к подбородку — и легко, словно волейбольный мяч, зашвырнул его в темную дыру.

И уже оттуда, из обволакивающей, плотной тьмы Митька, изловчившись, сумел-таки, извернувшись, увидеть, как розовые стены зала вздулись пузырями, лопнули, и оттуда толпой повалили серые, бесформенные тени. Навалились на кассара, обволокли, прижали к полу.

И еще он услышал смех. Торжествующий, задорный смех князя Диу.

Потом тьма сомкнулась, исчезло все, но под ногами оказалось что-то твердое. Похоже на бетонные плиты. Или шершавый, потрескавшийся асфальт.

Он попробовал было двинуться назад. Бесполезно. Тьма, плотная и упругая как резина, не пускала его. Сколько ни толкайся, сколько ни стучи кулаками — ни на миллиметр не сдвинешься. Оставалось идти вперед, в холодную, бессмысленную пустоту. Непонятно куда, непонятно, зачем.

Он шел и плакал, и сам не замечал своих слез. Жалко было сразу всех — и Синто, и Хьясси, и даже кассара. Но больше всего жалел он себя.

13

Следствие отложили до рассвета — оба они с Илси-Тнаури решили, пускай люди выспятся. Лучше на полчаса задержать выступление, чем двигаться в путь с красными глазами и клюя носом. Пленника привязали к столбу в центре лагеря, приставили охранять пятерку мрачного вида солдат — из личной охраны воеводы. Тот, матерясь сквозь зубы, извинялся перед Петрушко и клялся повесить тех, кого негласно отрядил обеспечивать безопасность дорогого гостя и коллеги. Еле-еле удалось его притормозить до утра.

Виктор Михайлович, впрочем, уже не уснул. Волны муторного забытья периодически захлестывали сознание, но все они, как и положено волнам, гасли, а на душе было сухо и как-то шершаво. Кому и зачем понадобилось его резать? Тем более так наивно, непрофессионально, словно нарочно подставляясь… Вот еще новая интрига, и, по всему видать, придется ее раскапывать… И это вместо главного…

Рассвет не замедлил явиться. Здесь, на вершине холма, он распустился прекрасным желто-розовым цветком, и лежащие в низинах тени казались прохладными, покрытыми капельками росы листьями. Солнце еще не вынырнуло из-под лесистой полоски горизонта, но вот-вот готово было проткнуть воздух своими острыми лучами.

Умывшись внизу, у бьющего из камня родничка, Петрушко поднялся обратно. Подошел к столбу, внимательно разглядывая пленника. Тому на вид было едва ли восемнадцать. Салабон, типичный салабон, из тех, что еще вчера гоняли футбол во дворе и обжимались с девчонками на школьной дискотеке… впрочем, все это из другой оперы. Тут вернее будет сказать — из тех, что пасли коз и обжимались с девчонками на сеновале. Невысокий парнишка, щуплый, хотя и по-крестьянски жилистый. Темные волосы нечесаными прядями спадают ему на глаза, одежда сорвана подчистую — чтобы, как хмуро пояснил Миал-Тмингу, не запрятал бы всяких опасных штучек, и колдовских, и не только.