Круги в пустоте - Виталий Каплан

Ночной гость, однако, поступил более чем странно. Он хлопнул в ладоши и как-то вдруг сразу съежился, оплыл, точно под одеждой у него вместо тела были воздушные шарики, и вот сейчас их проткнули иглой. Лицо его сморщилось и растаяло в воздухе, пиджак и брюки плавно опустились вниз, и спустя мгновение ничего, кроме груды одежды, от мужичка не осталось. Но одежда, однако же, странно и неприятно колыхалась, словно под нею все-таки было что-то. И вот — что-то выползло из-под тряпок. Это оказались тараканы. Рыжие наглые твари, сотни тараканов, тысячи. Всякие — и шустрая, с маковое зернышко, молодежь, и огромные, едва ли не с вишню, ветераны. Деловито расползаясь по всем углам, они держались уверенно, как хозяева.

Настя ненавидела тараканов и боялась их, пожалуй, больше чем крыс или грабителей. Но, опять же странность, она не завизжала, не хлопнулась в обморок (что изредка с нею бывало), а спокойно и вместе с тем обречено направилась в кухню. Не зажигая света, наощупь достала из шкафчика под мойкой баллончик «Рейда» и вернулась в коридор — пшикать. Уныло и упорно, точно и не веря в действенность средства, и не позволяя себе опустить руки. А горку одежды, покрывающую поношенные ботинки сорок второго размера, она даже и не замечала.

Петрушко резко приподнялся на локте, глотнул ночного воздуха. Все исчезло — и оккупанты-тараканы, и ботинки, и печальная Настя. Приснится же такое! Поневоле скажешь «блин», хотя того же Лешку упорно отучаешь от подобного словесного мусора.

Вокруг был шатер, пропахший дымом костра, такой привычный за последние дни, такой реальный. Там, за плотной тканью, висела над землей ночь, храпели стреноженные кони, чуть слышно перекликались у костров «бдящие», это внутренняя цепь, а еще дальше, у подножья холма, затаилась внешняя, «тиал-гинтаму», проще говоря, боевое охранение. Птица не пролетит, мышь не пролезет… за таракана, правда, ручаться нельзя.

Бедная! Как же она там одна… Петрушко внезапно понял, что больше всего на свете хочет туда, чтобы прижаться к ее теплому, родному телу, прикоснуться к волосам, поцеловать ямочку под ключицей… Волна бесполезной, неизрасходованной нежности поднялась в нем — и схлынула, как и всякая волна. Утешить, обнять, гладить упругую кожу, ощущать возле своего уха ее прерывистое, жаркое дыхание… Увы, все это пока недоступно. По астралу этого не передать. Хорошо хоть вообще возможна эта связь — зыбкая, ненадежная, многоступенчатая. Миал-Тмингу, сухонький, пожилой «Посвященный», передает его слова Вестнику Аламу. Это, как он говорит, легко, если все внутри одного Круга. Вот Аламу проткнуть силой своего духа Тонкий Вихрь уже гораздо сложнее. А там, на Земле, его слова ловит Гена и звонит с мобильника Насте. Голос, возможно, слегка и искажен, но чего взять с наших телефонных линий? Много и не поговоришь, буквально несколько фраз. «Привет! Много говорить не могу, тут к автомату очередь… Да, напал на след… продвигаемся. Откуда? Из Керженца, и мне сейчас бежать на обратную электричку. У тебя все путем? Если чего, Юрику звони. Ну давай, родная! Люблю, целую, жду…» И короткие гудки — ей. А ему — волны в серебряной чаше, почти такой же, как у Гены, и расплывается бородатое лицо Алама, и массирует виски усталый Миал-Тмингу. Больше пары минут он не выдерживает. Слабенький маг… Собственно, даже и не маг, а «хаграно», ученик. «Я не волшебник, я только учусь». Конечно, уже лет тридцать Миал-Тмингу не учится, с тех пор, как сбежал из Тхарана, до глубины души потрясенный единянской проповедью. Не то что Алам, дослужившийся до Великого Посвящения. Что характерно — оба терпеть не могут вспоминать свою прежнюю, тхаранскую жизнь. Оба презирают магическое искусство, обращаясь к нему лишь по крайней необходимости. Миал-Тмингу, похоже, не верит, будто общаться Вик-Тору с женой — такая уж насущная необходимость. «Все просто, — говорит он наставительно, — благочестивый муж отправился в поход, благочестивая жена сидит в горнице и ждет, и молит Единого. Обычное дело… ни к чему вам эти разговоры. Уж не обижайся, Вик-Тору, а странные вы, люди из Железного… Может, и Единый в вашем Круге воплотился, и все знание вам дано, не то что нам, кусочками, а вот же — простых вещей не разумеете».

Он вновь лег, накрылся шерстяной накидкой. Бесполезно — сна все равно ни в одном глазу. На смену сгинувшим в подсознании тараканам явились привычные уже мысли — тяжелые, шершавые… Лешка… Легко было говорить Насте «продвигаемся» — а шут его знает, чем все на деле кончится. Ну, да, продвигаемся, с каждым днем все ближе к замку Айн-Лиуси. Может, к завтрашнему вечеру и выйдем. А потом? Сколько придется штурмовать эту твердыню? Тем более, как? Хандара — это же легкая кавалерия, ни тебе осадных орудий, ни пушек. Какие пушки… тут баллиста считается вершиной технической мысли. Может, под стенами полгода придется провести… а тем временем Лешка… а Лешку… Да, Виктор Михайлович понимал — Хайяар вовсе не собирался губить ребенка. Но то Хайяар, а то князь Диу, о котором за пять дней пути уже довелось наслушаться всяких ужасов. Крестьяне в селах, где они останавливались запастись питьевой водой и продуктами, прямо-таки серели лицами при одном лишь упоминании этого имени. Мало кто вообще отваживался говорить, но все-таки говорили… И оборотень он, князь Диу, огнедышащим змеем оборачивается, и упырь, кровь сосет… детскую кровь, между прочим. И бессмертный он, ни огнем, ни железом его не взять, и злые духи ему служат… Да, разумеется, на девяносто девять процентов это фольклор, сказки — но каким же гадом надо быть, чтобы породить подобный фольклор!

Интересно, как все-таки Илси-Тнаури собирается брать замок? Сколько вчера с ним проговорили, а ясности — ноль. Пороха тут не знают, соответственно, о саперном деле понятие начисто отсутствует. Надеяться найти подземный ход в замок — глупо. Наверняка он есть, и, возможно, даже не один, но отыскать их невозможно. Местные крестьяне, ясное дело, ничего такого не знают, и знать не могут — в противном случае князь Диу был бы полным дураком. Перебежчик из замка? Откуда он, интересно, возьмется? Или… или у воеводы Илси-Тнаури есть там, в замке, свои люди? Но ни о чем таком улыбчивый служака не говорил.

Вообще с Илси-Тнаури было легко — примерно так же, как с государем Айлва. Нормальный мужик, типичный офицер, в меру насмешлив, в меру невоздержан на язык… и неглуп, весьма неглуп. Похоже, несмотря на общую дикость, все-таки какое-то понятие о тактике и стратегии у людей тут имеется. Илси-Тнаури любил поговорить на теоретические темы. Правда, Петрушко не считал себя особым специалистом в военном деле. Пехотное училище не в счет, сразу после выпуска была беседа с обаятельным майором — и работать по полученной специальности не довелось… а в органах он занимался отнюдь не армейскими вопросами. Хотя, конечно, умные книжки читать приходилось, военные мемуары опять же… Илси-Тнаури слушал жадно и многое, видимо, мотал на ус. Однако подкрепить теорию практикой пока не довелось — путь был на удивление мирный. Видимо, весть о пятитысячной хандаре распространялась со скоростью звука, и всякая шушера — придорожные разбойники, забредающие сюда племена кочевников, отряды местных владетельных кассаров — спешили на всякий случай убраться с дороги. Оно и понятно — заурядное по земным меркам войсковое соединение здесь, видимо, понимается как вся королевская конница, вся королевская рать…