Власть и наука - Валерий Сойфер

Мудрый и лукавый царедворец хорошо знал, что надо писать властителю державы. Зачем, спрашивается, ему, президенту ВАСХНИЛ и директору "Горок Ленинских", испрашивать у 1-го Секретаря ЦК ВКП(б) разрешения, проводить или не проводить ему в его хозяйстве посев пшеницы?! Равным образом, какое, казалось бы, дело Сталину до того, сеять ветвистую на десяти или на двадцати гектарах?! Но какой же властитель запретит взращивать курочку, которая понесет золотые яички! Несись, курочка! Озолачивай!

Лукавство Лысенко простиралось дальше. Он давал понять, что если всё получится, то на лавры вовсе не претендует, скромен до предела и свое место знает. Вот каким замечательным пассажем заканчивал он свое 2-страничное послание человеку, никогда в жизни никакого касательства ни к агрономии, ни к селекции не имевшему13, но которого теперь Лысенко благодарил за учебу и за то, что он открыл ему глаза на тонкие научные вопросы:

"Дорогой Иосиф Виссарионович! Спасибо Вам за науку и заботу, преподанную мне во время Вашего разговора со мной в конце прошлого года по ветвистой пшенице.

Этот разговор я все больше и больше осознаю. Вы мне буквально открыли глаза на многие явления в селекционно-семеноводческой работе с зерновыми хлебами.

Детально изучая ветвистую пшеницу, я понял многое новое, хорошее. Буду бороться, чтобы наверстать упущенное и этим быть хоть немного полезным в большом деле -- в движении нашей прекрасной Родины к изобилию продуктов питания, в движении к коммунизму" (121).

Напомню: была осень 1947 года, осень, принесшая самый жуткий голод населению страны. Каким "просветленным цинизмом" нужно было обладать, чтобы писать о движении к изобилию продуктов! Нет, примитивным жуликом и простым циником Трофим Денисович не был. Хорошо он понимал, что надо написать вождю коммунистов!

С тем же пониманием умонастроения вождя подходил Лысенко к описанию природы своих разногласий с научными противниками.

"Смею утверждать, что менделизм-морганизм, вейсманистский неодарвинизм, это буржуазное метафизическое учение о живых телах, о живой природе разрабатывается в западных странах не для целей сельского хозяйства, а для реакционных целей евгеники, расизма и т.п. Никакой связи между сельскохозяйственной практикой и теорией буржуазной генетики там нет.

Подлинная наука о живой природе, творческий дарвинизм -- мичуринское учение строится только у нас, в Советском Союзе... Она детище социалистического, колхозного строя. Поэтому она... так сильна по сравнению с буржуазным лжеучением, что метафизикам менделистам-морганистам, как зарубежным, так и в нашей стране, остается только клеветать на нее, с целью торможения развития этого хорошего действенного учения.

Дорогой Иосиф Виссарионович! Если мичуринские теоретические установки... в своей основе правильны, то назрела уже необходимость нашим руководящим органам... сказать свое веское слово...

Прошу Вас, товарищ Сталин, помочь этому хорошему, нужному для нашего сельского хозяйства делу" (122).

Этот призыв к главному палачу страны ввести идеологический запрет на всё, что не соответствовало устремлениям главного "мичуринца", был услышан. В своем ответном письме, написанном срочно (Сталин находился вне Москвы, но уже через три дня пространное ответное послание "Уважаемому Трофиму Денисовичу" было подписано), вождь не только клюнул на лысенковскую наживку и стал давать ему советы по агрономии и селекции, но и сурово высказался о научных противниках Лысенко:

"...я считаю, что мичуринская установка является единственно научной установкой. Вейсманисты и их последователи, отрицающие наследственность приобретенных свойств, не заслуживают того, чтобы долго распространяться о них. Будущее принадлежит Мичурину.

С уважением И. Сталин

31.Х. 47" (123).

Таким образом Лысенко заручился поддержкой Сталина в вопросе, который вождь считал идеологически важным: о роли прямого приспособления наследственности организмов к внешней среде. В науке эта идея была отвергнута много десятилетий назад, но малообразованным людям и Сталину в их числе казалось, что наследование благоприобретенных признаков существует.

Тем не менее никаких конкретных погромных решений в отношении врагов Лысенко не последовало. Спустя еще месяц, Сталин разослал записку Лысенко всем членам Политбюро и секретарям ЦК (а также академику Цицину, которого видимо Сталин считал сторонником Лысенко), добавляя, что "В свое время поставленные в записке вопросы будут обсуждаться на Политбюро" (124). Поэтому проблема противостояния Лысенко и генетиков разрешения не получила, но одно отрицательное действие записка Сталина оказала: те в верхних эшелонах власти, кто готов был принять меры против засилия Лысенко в советской науке и, напротив, помочь генетикам, решили за благо отмолчаться и подождать, чем конкретно завершится интерес Сталина к Лысенко. К новому витку репрессий против ученых это пока не привело, но и энергию тех на верхах, кто собирался поддержать генетиков, пригасило.

Митин продолжает восхваление Лысенко в "Литературной газете"

Ставший заведующим отдела "Литературной газеты" Митин не прекращал усилий по пропаганде лысенкоизма. 18 ноября 1947 года в газете было опубликовано интервью с Лысенко, который под видом осуждения буржуазных ученых Запада откровенно предупреждал своих оппонентов, что их действия могут быть расценены как политически вредные (125). Специальные вопросы биологии Лысенко рассматривал через призму категорий извращенной политэкономии и опять вел речь о том, почему мировая наука придерживается мнения о наличии внутривидовой борьбы в природе:

"Все человечество принадлежит к одному биологическому виду. Поэтому буржуазной науке и понадобилась выдуманная внутривидовая борьба. В природе внутри видов, говорят они, между особями идет жестокая борьба за пищу, которой не хватает, за условия жизни... То же самое происходит, мол, и между людьми: капиталисты якобы умнее, способнее по своей природе, по своей наследственности... Но внутривидовой борьбы нет и в самой природе. Существует лишь конкуренция между видами: зайца ест волк, но заяц зайца не ест, -- он ест траву" (126)14 .

Захлестнутый политическими страстями, Лысенко утверждал, что и те, кто выдвинул понятие "внутривидовая борьба" (значит, Дарвин), равно как и те, кто придерживается этого понятия сейчас, есть придатки и слуги растленной буржуазной науки, приспешники буржуазии:

"Буржуазная биологическая наука, по самой своей сущности, потому что она буржуазная, не могла и не может делать открытия, в основе которых лежит непризнанное ею положение об отсутствии внутривидовой конкуренции. Поэтому и гнездовым севом американские ученые заниматься не могли. Им, слугам капитализма, необходима борьба не со стихией, не с природой... Выдуманной внутривидовой конкуренцией, "извечными законами природы" они силятся оправдать и классовую борьбу, и угнетение белыми американцами черных негров. Как же они признают отсутствие борьбы в пределах вида?" (128).

Заканчивая статью, Лысенко давал ясно понять, против кого в первую очередь направлены его тирады. Обвинения буржуазной науки были затеяны для устрашения своих же коллег в Советском Союзе:

"Но я знаю, что внутривидовую конкуренцию еще и у нас признают некоторые биологи, например, профессор П.М.Жуковский. Я отношу это к буржуазным пережиткам. Внутривидовой конкуренции в природе нет, и нечего ее в науке выдумывать. Идет острая борьба идей, а новое всегда встречает сопротивление старого. Но у нас, в Советском Союзе, новое всегда побеждает" (129).

Значимость высказываниям Лысенко придавало то, что Митин, подписавшийся как корреспондент "Литературной газеты", возвеличивал Лысенко ("...главное -- Ваши научные доклады не просто "точка зрения": они подтверждены богатейшей практикой"), а Лысенко, в свою очередь, убежденно заключал: "...у нас, в Советском Союзе, новое всегда побеждает".

Это интервью появилось ровно через две недели после того, как в МГУ крупнейшие ученые -- академик И.И.Шмальгаузен, профессора А.Н.Формозов и Д.А.Сабинин -- аргументированно, логично и без малейшего налета демагогии рассмотрели взгляды Лысенко на дарвинизм, выступив с докладами на специально созванной научной конференции. Интерес к ней был огромным. Заседания шли в самой большой -- Коммунистической аудитории МГУ, и зал, тем не менее, был переполнен. Как позже была вынуждена признать даже "Литературная газета", в зале находилось более 1000 человек (130). Председательствовавший несколько раз приглашал сидевших в зале сторонников Лысенко выступить с ответом на критику, но те отмалчивались. В том же году Издательство МГУ выпустило сборник со статьями, опровергающими точку зрения Лысенко. Вынуждена была и "Литературная газета" напечатать большую статью ученых из МГУ (131). Но сделала она это своеобразно. Рядом со статьей И.И.Шмальгаузена, Д.А.Сабинина, А.Н.Формозова и С.Д.Юдинцева была помещена ответная статья А.А.Авакяна, Долгушина, Глущенко и других лысенковцев, в которой разговор был снова переведен в плоскость политических обвинений. Оппонентов Лысенко они обзывали "мальтузианцами" (132) (все знали, что Мальтуса критиковали Маркс и Энгельс, и, значит, мальтузианцы -- враги марксизма; это было нешуточное обвинение в годы сталинского террора), а затем "неучам" из Московского университета был дан такой совет: