Благородный дом. Роман о Гонконге. - Джеймс Клавелл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А как же они? — вполголоса спросила Кейси, кивнув в сторону Флер и Орланды.
Бартлетт на миг задумался, а потом решительно сказал:
— Прыгай первой и жди внизу!
— Поняла!
Она тут же передала ему свою маленькую сумочку. Бартлетт засунул её в карман и быстро зашагал туда, где была Орланда. Кейси тем временем скинула туфли, расстегнула «молнию» на своем длинном платье и сбросила его. Она тут же скрутила легкую материю в жгут, обвязала его вокруг пояса, аккуратно перемахнула через поручни, замерла на мгновение, балансируя на краю, точно прикидывая, где войдет в воду, и прыгнула «ласточкой». Горнт с Данроссом провожали её взглядами, забыв о близкой опасности.
Бартлетт был уже рядом с Орландой. Увидев, что Кейси чисто вошла в воду, он, прежде чем Орланда смогла что-либо предпринять, поднял её над поручнями, сказал: «Задержи дыхание, милая», — и осторожно отпустил. Все следили за ней. Она стремительно падала ногами вперед и вошла в воду в нескольких ярдах от Кейси, которая успела сориентироваться и подплыла к нужному месту под водой. Она без труда поймала Орланду, вынырнула вместе с ней, и та уже дышала, даже не успев понять, что покинула палубу. Надежно держа её и рассекая воду мощными гребками, Кейси поплыла к шлюпке, ни на минуту не потеряв самообладания.
Горнт и Данросс громко выражали свое одобрение. Корпус ресторана ещё больше накренился, они чуть не свалились с ног, а Бартлетт, спотыкаясь, направился к чете Марлоу.
— Питер, как вы плаваете?
— Так себе.
— Доверите мне её? Я работал спасателем на пляже много лет. Прежде чем Марлоу успел сказать «нет», Бартлетт поднял Флер на руки, перебрался через поручни на выступ борта и на мгновение изготовился.
— Просто задержите дыхание!
Флер обняла его одной рукой за шею, другой зажала нос, и он, крепко и надежно сжимая её в руках, шагнул в пустоту. Бартлетт вошёл в воду ровно, защищая Флер от удара о воду ногами и телом, и благополучно вынырнул. Её голова находилась под водой считанные секунды, она даже не барахталась, хотя сердце бешено колотилось, и через несколько мгновений уже была у шлюпки. Флер ухватилась за борт, и они оглянулись.
Замершее сердце Питера Марлоу снова забилось, когда он увидел, что жена в безопасности.
— Ох, как замечательно, — пробормотал он.
— Вы видели, как нырнула Кейси? — спросил Данросс. — Просто фантастика!
— Что? О нет, тайбань.
— В одном бюстгальтере и трусиках с крепящимися к ним чулками — никаких железяк, а прыжок — просто мечта. Господи, а какая фигура!
— О, это колготки, — рассеянно проговорил Марлоу, глядя вниз на воду и собираясь с духом. — Они только появились в Штатах, все на них помешались...
Данросс почти не слушал.
— Боже милосердный, какая фигура.
— О да, — отозвался Горнт. — И сколько cojones — мужества. Лопнул последний швартовочный трос, и корпус заскрежетал. Палуба опрокинулась под головокружительным углом.
Оставшиеся трое как один ринулись за борт. Данросс и Горнт прыгнули вниз головой, а Марлоу — «солдатиком». Проделали они это красиво, но понимали, что до Кейси им далеко.
38
23:30
На другой стороне острова, развалясь, как пьяный, на заднем сиденье старого такси, тащившегося по узкой улочке высоко над Вест-Пойнт в Мид-Левелз, ехал Суслев. Ночь была темная, и он — галстук на боку, пиджак сброшен, рубашка в пятнах от пота — напевал обливающемуся потом водителю грустную русскую песню. Сгустившиеся облака висели совсем низко, влажность становилась невыносимой, было нечем дышать.
— Matyeryebyets! — пробормотал Суслев, проклиная жару, и улыбнулся, довольный изощренным ругательством. Он выглянул из окна: через пелену клочковатых туч далеко внизу просматривался город и огни бухты, а Коулуна было почти не видно. — Скоро пойдет дождь, товарищ, — обратился он по-английски к водителю, глотая слова: ему было все равно, поймет тот или нет.
Древняя машина, пыхтя, ползла вперед. Двигатель неожиданно чихнул, и этот звук, похожий на покашливание «Артура», напомнил о предстоящей встрече. Возбуждение Суслева росло.
В это такси он сел у терминала «Голден ферриз», и теперь, преодолев все подъемы до Мид-Левелз — района на полпути к самой верхней точке Пика, — машина повернула на запад, огибая Дом правительства, где жил губернатор, и ботанический сад.
«Когда, интересно, на пустом флагштоке у губернаторского дворца взовьется флаг с серпом и молотом? — рассеянно думал Суслев, проезжая мимо. — Скоро, — удовлетворенно заключил он. — С помощью „Артура" и „Севрина" — очень скоро. Не пройдет и нескольких лет».
Русский посмотрел на часы. Он немного задерживался, но это его не волновало. «Артур» никогда не приходил вовремя, вечно опаздывал не меньше чем на десять минут и не больше чем на двадцать.
«Опасно быть человеком привычек в нашей профессии, — рассуждал Суслев. — Но опасно это или нет, „Артур" — агент очень ценный, а созданный им „Севрин" — блестящий, крайне необходимый инструмент в арсенале КГБ, глубоко законспирированный, терпеливо ждущий своего часа, как и другие „севрины" по всему миру. Нас, офицеров КГБ, всего девяносто с лишним тысяч, а мы почти что правим миром. Мы уже изменили его, изменили навсегда, уже владеем его половиной... И это за такое короткое время, всего лишь с семнадцатого года.
Нас так мало, а их так много. Но теперь наши щупальца протянулись во все уголки. В каждой стране у нас целые армии помощников: осторожно вербуемые информаторы, глупцы, паразиты, предатели, сознательно вводящие себя в заблуждение извращенцы и те, кто верует в туманные, неверно понятые идеалы. Они пожирают друг друга, как черви, — а они черви и есть, — подогреваемые собственными нуждами и страхами, и от них всех рано или поздно можно избавиться. И во главе каждой сети стоит один из нас, офицеров КГБ, который контролирует, направляет, убирает. И так сеть за сетью, вплоть до Президиума Верховного Совета, все они прочно вплетены в тело матери России, чтобы противостоять любой разрушительной силе. Современная Россия — это мы, — с гордостью думал он. — Мы — передовой отряд Ленина. Без нас, без наших методов и налаженного применения террора не было бы ни советской России, ни советской империи, ни той движущей силы, которая делает всемогущими партийных правителей, и ни одного коммунистического государства на земле. Да, мы — лучшие из лучших».
Он расплылся в ещё более широкой улыбке.
Такси кружило по жилому району, где тянулись один за другим большие многоквартирные дома без садиков, стоявшие на небольших, отвоеванных у склона холма участках земли. Все окна в машине были открыты, но все равно Суслев изнывал от жары и духоты. Он вытер скатившуюся по щеке струйку, все тело было липким от пота.
«Под душ бы сейчас, — мечтал он, отдаваясь своим мыслям. — Под грузинскую водичку, прохладную, пресную, а не эту соленую мерзость, что течет по трубам в Гонконге. На dachu бы под Тифлисом, вот было бы здорово! Да, снова оказаться на dache с отцом и матерью, поплавать в речке, что протекает через наш участок, и чтобы в воде остужалось великолепное грузинское вино, а рядом виднелись горы. Если рай существует — он там. Горы, пастбища, виноградники, уборка урожая и такой чистый воздух».
Он фыркнул, вспомнив легенду о своем прошлом, рассказанную Травкину.
«Паразит этакий! Ещё один глупец, ещё один инструмент, который нужно использовать и выбросить, когда придет в негодность».
Его отец был коммунистом с самых первых дней, сначала служил в ЧК, потом, со времени его основания в 1917 году, в КГБ. Теперь ему далеко за семьдесят, и он, такой же высокий, с прямой спиной, живет, как князь в старые времена, на заслуженной пенсии в окружении слуг, лошадей и телохранителей. Суслев был уверен, что со временем эта же dacha, эта же земля и эти же почести перейдут по наследству ему. Потом их унаследует его сын, пока ещё зеленый юнец, если служба в КГБ у него пойдет так же превосходно. Сам же он своей работой это заслужил, послужной список у него очень впечатляющий, а ведь ему всего пятьдесят два.
«Да, — уверенно говорил он себе, — через тринадцать лет мне на пенсию. Ещё тринадцать великих лет мне вести это наступление, никогда не ослабляя усилий, что бы ни предпринимал противник.
А кто же противник, настоящий противник?
Все, кто нам не повинуются, все, кто отказываются признавать наше превосходство — превосходство нас, русских, в первую очередь». И он громко расхохотался.
Водитель, усталый мрачноватый китаец, бросил на него быстрый взгляд в зеркало заднего вида и снова стал смотреть на дорогу, надеясь, что пассажир достаточно пьян, чтобы не разобрать сумму на счетчике и отстегнуть солидные чаевые. Он остановил машину по названному ему адресу — Роуз-Корт на Коутуолл-роуд.
