Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни - Мэри Габриэл

В свой 49-й день рождения Маркс получил первые листы верстки, а издатель разместил уведомление о готовящейся публикации книги Маркса в газетах. Дела, казалось, двигались в правильном направлении, и Маркса распирало радостное нетерпение {7}. Никаких трудностей не предвиделось. В Ганновере он поселился у самого настоящего «групи» — поклонника их с Энгельсом творчества (Маркс назвал его «фанатичным приверженцем»). Врач-гинеколог, доктор Людвиг Кугельманн открыл для себя труды Маркса и Энгельса еще во времена их первой совместной работы «Святое семейство» и с тех пор прилежно собирал все их публикации. Не вполне ясно, что именно привлекало Кугельманна в социализме, коммунизме или самом Марксе — доктор был буржуа до мозга костей. Однако что бы это ни было, Маркс испытал настоящее потрясение, обнаружив в библиотеке Кугельманна лучшее собрание их с Энгельсом сочинений — у них самих такого не было {8}.

Груз «Капитала» свалился с плеч, Кугельманн исполнял любую прихоть Маркса — и Маркс заявил о том, что здоровье его резко улучшилось. Вероятно, немало способствовало этому улучшению сердечное внимание 33-летней дамы, некой мадам Тенге, в девичестве Болоньяро-Кревена — эта супруга богатого немецкого землевладельца поселилась у Кугельманна во время визита Маркса {9}. Он описывает ее в письме к Женнихен, как «истинно благородную натуру, утонченно учтивую, с откровенным и простым характером. Безупречное образование. Она отлично говорит на английском, французском и итальянском (она сама итальянка по происхождению)… Атеистка и тяготеет к социализму, хотя и мало сведуща в этом вопросе. От всех прочих ее отличает удивительная доброта и отсутствие всяких капризов и претензий…»

Маркс послал Женнихен портрет мадам Тенге, спрятанный позади его собственной фотокарточки, но она, судя по всему, не стала делиться этой новостью с матерью или сестрами {10} (позднее, в письме к Лауре Маркс спрашивал, на кого похожа мадам Тенге, но Лаура карточки не видела) {11}. Женнихен могла сохранить фотографию в секрете, потому что ей было прекрасно известно, какой эффект раньше оказывало общение Маркса с другими молодыми дамами на ее мать. Маркс же простодушно болтлив, описывая свое «восхищение» мадам Тенге и намекая, что оно взаимно. Он описывает дочери эту «выдающуюся женщину» так откровенно, словно Женнихен является его поверенной в сердечных делах {12}.

Весь этот поток откровений полился только после отъезда мадам Тенге из Ганновера. Пока она жила у Кугельманна, женщины Маркса почти ничего не получали от него в течение месяца. Женнихен даже опасалась, что он арестован по приказу Бисмарка {13}. Лаура писала отцу: «Начинаю думать, что ты ушел по-французски, удрав из нашей компании раз и навсегда».

Вероятно, именно Лаура лучше всех понимала его молчание.

«Я понимаю, что есть нечто восхитительное в таком временном бегстве из привычного «мусора» нашей семьи… не говоря уж об обществе, в котором ты пребываешь. Есть некая дама, как я понимаю, занимающая большую часть твоих писем и мыслей: она молода? Она остроумная? Она хорошенькая? Ты сам флиртуешь с ней или предоставляешь это ей? Похоже, ты сильно ею очарован, и глупо было бы предполагать, что восхищение исходит лишь с одной стороны. На месте Мамы я бы уже ревновала». {14}

В каждом письме Марксу семья спрашивает, когда он вернется. Вскоре после отъезда мадам Тенге он это и сделал. Без нее в доме Кугельманна стало скучно. Ранее он писал Энгельсу, что останется в Ганновере до выхода книги, и в любом случае ему надо было работать над вторым томом. С возвращением в Лондон он примирился, несмотря на то, что, по его словам, ожидало его дома: «Пытки семейной жизни, домашние конфликты, постоянное преследование и навязчивое требование внимания — вместо того, чтобы без забот работать на свежую голову». {15}

Маркс покинул Лондон 10 апреля, а вернулся 19 мая, по пути задержавшись ненадолго в Гамбурге для встречи с Мейснером и для того, чтобы забрать всю верстку. Хотя вполне возможно, что он стремился вернуться к работе, домой он, казалось, не торопился. На пароходе, идущем из Гамбурга в Лондон, он познакомился с молодой немкой, чья несколько военная выправка привлекла его внимание. Это была ее первая поездка в Лондон, и по стране она планировала путешествовать на поезде, вместе с друзьями. Маркс отважно предложил проводить ее на вокзал. В Лондон они прибыли в два часа дня, но поезд уходил только в 8 вечера, и потому, вместо того, чтобы отправиться домой к ожидавшей его семье, Маркс провел 6 часов со своей случайной знакомой, гуляя по Гайд-парку, угощая ее мороженым в кафе и развлекая всеми возможными способами. В письме Кугельманну он описывает девушку, как милую, веселую и образованную — но аристократичную… и пруссачку до кончиков пальцев.

Оказалось, что эта девушка — Элизабет фон Путткамер, племянница Бисмарка, и Маркс пишет, что она нимало не встревожилась, попав «в лапы красного» {16}. (Когда Маркс был в Ганновере, Бисмарк отправил ему личное послание, в котором выражал желание, чтобы талант Маркса послужил во благо немецкого народа. Об этом абсурдном предложении Маркс не рассказал никому, кроме Энгельса.) {17}

Что касается Маркса и племянницы Бисмарка, то на вокзале они расстались друзьями. Поскольку ни одной другой молодой дамы на пути домой не встретилось, Маркс вернулся, наконец, к жене и дочерям, а также к ожидавшему его с самым, пожалуй, большим нетерпением Лафаргу.

В Лондоне он пробыл всего три дня, после чего уехал в Манчестер — отвезти верстку Энгельсу. Энгельс не читал готовую книгу, и Маркс с волнением ожидал его реакции. Он всегда считал Энгельса своим главным и самым важным критиком — к тому же самым непримиримым и трудным, поскольку Энгельс разбирался в вопросе так же хорошо, как и сам Маркс.

Показательный факт — перед отъездом в Гамбург Маркс рекомендовал Энгельсу книгу Оноре де Бальзака «Неведомый шедевр», которую назвал «произведением, полным восхитительной иронии» {18}. Это была новелла о художнике, который после долгих лет неустанного труда и надежд создал шедевр… который никто, кроме него, не мог видеть и оценить…

Первое впечатление Энгельса было смешанным. Он получил книгу частями, тетрадями по 16 страниц, и критиковать начал очень тактично, мягко заметив, что вторая часть «носит явные следы того, что твои карбункулы в тот момент одерживали над тобой верх, а не ты над ними». Он сказал, что «диалектика» выражена острее, чем в ранней работе «К критике политической экономии», однако некоторые моменты в «Критике» сформулированы лучше, чем в «Капитале». Если бы не это, сказал Энгельс, он читал бы все в полном восторге {19}.