Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни - Мэри Габриэл

Давит на него и недописанный «Капитал». Маркс говорит о нем другу: «Этого достаточно, чтобы свести человека с ума! {32}».

Отец и дочери вернулись в Лондон в середине апреля, и почти сразу Маркс был сражен сильнейшей зубной болью, тошнотой и ревматизмом, что вынудило его снова принимать опий и лечиться с помощью эфира {33}. Домой Маркс вернулся, но к работе приступить не смог.

Маркс и Энгельс внимательно наблюдали за ситуацией в Германии. Бисмарк, премьер-министр, который с лета 1863 года активно восстанавливал реакционное правление в Пруссии, практически заткнул рот любым критикам режима, запретив любые политические дискуссии, введя жесткую цензуру прессы, угрожая либеральным политикам репрессиями; теперь, казалось, он пытался спровоцировать войну с Австрией. Бисмарк мечтал о единой Германии — но главной в ней должна была стать Пруссия, а Австрию он рассматривал как главное препятствие на пути достижения этой цели {34}.

Как и в Париже против Наполеона — в Берлине начались выступления студентов против Бисмарка. В мае 1866-го 24-летний студент пытался убить премьер-министра, когда тот путешествовал по Унтер-ден-Линден — убийца выстрелил в Бисмарка 5 раз… и не попал… Звали этого студента Фердинанд Коэн, это был пасынок Карла Блинда и друг детства Муша во времена их жизни в Сохо. Коэн был немедленно арестован, а на следующий день, предположительно, покончил с собой в тюрьме {35}.

Энгельс попытку покушения осудил, сказав, что Коэн оказал Бисмарку большую услугу своим необдуманным поступком. Однако Маркс выказал симпатию и сочувствие Коэну {36}. Он писал Энгельсу: «Коэн был очень хорошим парнем (хотя и не особенно одаренным), и я отношусь к нему особенно, потому что он был другом моего Муша». {37}

Смерть Коэна не могла не напомнить Марксу о сыне; наверняка он думал о том, кем мог бы стать в 24 года его Муш, и совершил ли бы он нечто столь же безрассудное, исповедуя радикальные идеи собственного отца. Действительно, в письме Энгельсу Маркс яростно обвиняет Блинда в «его проклятой цареубийственной болтовне», которая привела его мальчика в качестве жертвы «на алтарь свободы» {38}.

Пруссия вступила в войну с Австрией в июне, как и хотел Бисмарк. Маркс решил использовать этот конфликт в качестве возможности для Интернационала еще раз подчеркнуть необходимость соблюдения нейтралитета трудящимися всех стран — перед лицом войны государств за территорию и власть; он не хотел видеть, как рабочих будут приносить в жертву капитализму.

В середине июня был созван Генеральный совет Интернационала, чтобы обсудить официальный ответ организации на конфликт. Общая политика была выработана давно — рабочие не должны сражаться с другими рабочими. Однако теперь, когда война разгорелась по-настоящему, на поверхность вышли националистические предрассудки делегатов.

Лафарг поднялся на трибуну и заявил, что любые разговоры о национальностях и нациях реакционны, государства не должны существовать, их нужно разрушить и превратить в коммуны или небольшие местные муниципальные образования с самоуправлением. В своей пылкой речи он подчеркнул, что весь мир ждет, когда же Франция возглавит подобную революцию, которая затем охватит весь мир.

Маркс вызвал одобрительный смех среди собравшихся, заметив, что отменить национальности и нации Лафарг предлагает на французском — языке, который не понимают 9/10 собравшихся. Затем он саркастически заметил, что отрицание национальности по Лафаргу подразумевает поглощение любой нации «идеальной французской нацией» {39}.

В конце концов, Генеральный совет рекомендовал рабочим соблюдать нейтралитет в прусско-австрийском конфликте {40}, который закончился, к слову, очень быстро, уже 3 июля, после решающего сражения, в котором Бисмарк одержал победу.

Насмешка Маркса над Лафаргом на самом деле была беззлобной. Он чувствовал расположение к молодому человеку и высоко ценил его верность Интернационалу (даже учитывая некоторую путаницу во взглядах), кроме того, ему хотелось иметь в семье врача (хотя Лафарг был еще студентом). И вот в августе, казалось, Лафарг смог привлечь внимание Лауры и сломить ее сопротивление. 7 августа Маркс пишет Энгельсу: «Со вчерашнего дня Лаура практически помолвлена с мсье Лафаргом, моим креолом-медиком. Она третирует его так же, как и остальных, однако вспышки, которым так подвержены эти креолы, внушают некоторое опасение, что этот мальчишка (ему 25) может покончить с собой, да и некоторая любовь к нему, всегда такому кроткому с Лаурой (он симпатичный, умный, энергичный парень атлетического сложения), привели к некоему подобию компромисса». {41}

Женни тоже казалась довольной, хотя и немного удивленной таким развитием событий, учитывая недавнее равнодушие Лауры к Лафаргу {42}. Даже Энгельс не знал толком, настало ли время поздравлять семейство Маркс — но все равно сделал это на всякий случай {43}. На самом же деле единственным, кто занимался этим делом с полным рвением, был сам Лафарг. Его пылкая влюбленность по отношению к Лауре привела к тому, что он заработал второй и гораздо менее игривый упрек от Маркса.

«Если вы хотите продолжать отношения с моей дочерью, вы должны изменить свою нынешнюю манеру «ухаживания». Вы прекрасно знаете, что о помолвке еще не объявлено и ничего до конца не решено. И даже если бы Лаура уже была обручена с вами, вам должно быть понятно, что все это занимает достаточно много времени. Практика чрезмерной близости особенно неуместна, когда влюбленные достаточно много времени проводят вместе, чтобы испытать себя и свое терпение. Я с тревогой наблюдал, как день ото дня меняется ваше поведение, как изменились ваши отношения всего за неделю. На мой взгляд, истинная любовь выражается в сдержанности, скромности, даже в некоторой робости влюбленного по отношению к объекту своего поклонения и уж во всяком случае, не допускает давать волю своей страсти и преждевременной демонстрации фамильярности. Если вы собираетесь использовать в качестве оправдания свой креольский темперамент, то мой долг — поставить мой здравый смысл между вашим темпераментом и моей дочерью. Если в ее присутствии вы не способны вести себя так, как это принято в Лондоне — значит, будете любить ее на расстоянии. Я уверен, что вы правильно поймете этот намек». {44}

Поучения Маркса очень походили на описание его собственного долгого ухаживания за Женни, и, возможно, именно это и привело его в мрачное расположение духа, поскольку вслед за нотациями следует редчайшее признание Маркса в собственных неудачах. Он честно описывает Лафаргу свое финансовое положение, прежде чем согласиться на помолвку: «Вы знаете, что всей своей судьбой я пожертвовал ради революционной борьбы. Я не жалею об этом. Совсем наоборот. Если бы я мог начать жизнь сначала, я бы делал все точно так же. За одним исключением: я не женился бы. И насколько это теперь в моей власти, я хочу оградить свою дочь от тех рифов, на которых была разрушена жизнь ее матери». {45}