Сага о Форсайтах - Джон Голсуорси

«Он совсем не такой, как прежде, – подумала она. – Он никогда не будет таким, как был! Но какой же он будет?»

– Хорошо, – сказал он и пошел к двери. Он даже двигался иначе – как человек, который утратил все иллюзии и не уверен, стоит ли ему вообще двигаться.

Когда он вышел и Уинифрид услышала, как в ванной зашумела вода, она достала и разложила на кровати в его комнате полную смену белья и верхней одежды, потом спустилась вниз и принесла виски и корзину с печеньем. Снова надев жакет и секунду постояв, прислушиваясь у двери ванной, она тихонько спустилась и вышла из дому. На улице она остановилась в нерешительности. Восьмой час! Где сейчас может быть Сомс – у себя в клубе или на Парк-лейн? Она направилась на Парк-лейн. Вернулся! Сомс все время боялся этого, а она – надеялась, иногда. Вернулся! Это так похоже на него – сущий клоун – появляется: «А вот и мы!» И всех оставляет в дураках: и суд, и Сомса, и ее самое! Но развязаться с этим судом, знать, что эта угроза не висит больше над ней, над ее детьми! Какое счастье! Ах, но как примириться с его возвращением? Эта девка выпотрошила его, выбила из него пламя такой страсти, какой он никогда не проявлял к ней, на какую она даже не считала его способным. Вот что самое обидное! Ее себялюбивого, самоуверенного клоуна, которого она никогда по-настоящему не волновала, растоптала, опустошила другая женщина! Унизительно! Слишком унизительно! Просто невозможно, неприлично пустить его к себе! Но ведь она же добивалась этого, суд может теперь заставить ее! Ведь он все еще ее муж, как прежде, – она теперь ничего не может требовать от суда. А ему, разумеется, нужны только деньги, чтобы у него были сигары и лавандовая вода! Ах этот запах! «В конце концов, я же ведь не старуха, – подумала она, – ведь не старуха же я!» Но эта девка, которая довела его до таких слов: «Я столько вытерпел! Я уже напуган, достаточно напуган, Фредди!» Уинифрид подходила к дому отца, так и не совладав со всеми этими раздиравшими ее противоречивыми чувствами, но форсайтский инстинкт настойчиво и неотступно внушал ей, что как бы там ни было, он все же ее собственность, которую она должна оберегать ото всех, кто осмелится посягнуть на нее. В таком состоянии она вошла в дом Джемса.

– Мистер Сомс? У себя в комнате? Я поднимусь к нему; не говорите, что я здесь.

Брат ее переодевался. Она застала его перед зеркалом, он стоял и завязывал черный галстук с таким видом, словно глубоко презирал его концы.

– Алло! – сказал он, увидев ее в зеркало. – Что случилось?

– Монти, – каменным голосом сказала Уинифрид.

Сомс круто повернулся.

– Что?

– Вернулся!

– Попались на свою же удочку! – пробормотал Сомс. – Ах, черт, почему ты не дала мне сослаться на жестокое обращение? Я с самого начала знал, что это страшно рискованно!

– Ах, не будем говорить об этом! Что мне теперь делать?

Сомс ответил глубоким-глубоким вздохом.

– Ну что же? – нетерпеливо сказала Уинифрид.

– Что он говорит в свое оправдание?

– Ничего. У него один башмак рваный.

Сомс молча уставился на нее.

– А, – сказал он, – ну конечно! Промотал все, что мог. Теперь все опять начнется сначала! Это просто прикончит отца.

– Нельзя ли это как-нибудь скрыть от него?

– Невозможно! У него удивительный нюх на всякие неприятности. – И Сомс задумался, заложив пальцы за свои голубые шелковые подтяжки. – Нужно найти какой-нибудь юридический способ его обезвредить.

– Нет! – вскричала Уинифрид. – Я больше не желаю разыгрывать из себя дуру. Я скорей уж примирюсь с ним.

Они стояли и смотрели друг на друга – у обоих чувства били через край, но они не могли выразить их: для этого они были слишком Форсайты.

– Где ты его оставила?

– В ванне. – У Уинифрид вырвался горький смешок. – Единственное, что он привез с собой, это лавандовую воду.

– Успокойся, – сказал Сомс, – ты на себя не похожа. Я поеду с тобой.

– Какой в этом прок?

– Попробую поговорить с ним, поставлю ему условие…

– Условие! Ах, все опять пойдет по-старому, стоит ему только прийти в себя: карты, лошади, пьянство и…

Она вдруг замолчала, вспомнив выражение лица своего мужа. Обжегся мальчик, обжегся! Кто знает…

– Прийти в себя? – переспросил Сомс. – Он что, болен?

– Нет, сгорел; вот и все.

Сомс снял со стула жилет и надел его; потом надел сюртук, надушил платок одеколоном, пристегнул цепочку от часов и сказал:

– Не везет нам.

И хотя Уинифрид была поглощена своим собственным несчастьем, ей стало жалко его, точно этой ничтожной фразой он открыл ей свое глубокое горе.

– Я бы хотела повидаться с мамой, – сказала она.

– Она, наверное, с отцом в спальне. Пройди незаметно в кабинет. Я позову ее.

Уинифрид тихонько спустилась по лестнице и прошла в маленький темный кабинет, главной достопримечательностью которого был Каналетто, слишком сомнительный для того, чтобы его можно было повесить в другой комнате, и прекрасное собрание отчетов о судебных процессах, не раскрывавшееся много лет. Она стала спиной к плотно задернутым портьерам каштанового цвета и, не двигаясь, смотрела в пустой камин, пока не вошла мать и следом за ней Сомс.

– Ах, бедняжка моя, – сказала Эмили, – какой у тебя ужасный вид. Нет, в самом деле, как это возмутительно с его стороны!

В семье так тщательно воздерживались от проявления каких бы то ни было интимных чувств, что Эмили казалось совершенно невозможным подойти и обнять дочь. Но от ее мягкого голоса, от ее все еще полных плеч, сквозивших из-под дорогого черного кружева, веяло утешением. Собрав всю свою гордость, Уинифрид, не желая расстраивать мать, сказала самым непринужденным тоном:

– Все благополучно, мама, и волноваться не из-за чего.

– Не понимаю, – сказала Эмили, поворачиваясь к Сомсу, – почему Уинифрид не может сказать ему, что подаст на него в суд, если он не удалится? Он взял ее жемчуг, и если не привез его назад, этого уже достаточно.

Уинифрид улыбнулась. Они все теперь будут строить всякие предположения, давать советы, но она уже знает, что ей делать: просто – ничего. Чувство, что она в конце концов одержала какую-то победу, сберегла свою собственность, все сильнее и сильнее овладевало ею. Нет! Если захочет наказать его, она сделает это дома, без свидетелей.

– Ну что ж, – сказала Эмили, – идемте как можно спокойней в столовую, ты должна остаться пообедать с нами. И, ты уж предоставь это мне, я сама скажу папе.

И, когда Уинифрид направилась к двери, Эмили выключила свет. Тут только они заметили, какая беда их ждет в коридоре.

Там, привлеченный светом, пробивавшимся из комнаты, которая никогда не освещалась, стоял Джемс, закутанный в свой верблюжий плед песочного цвета, из которого он не мог высвободить рук, так что казалось, словно