Дневники св. Николая Японского. Том ΙII - Николай Японский

Вечером, с семи часов, Иоанн Акимович Кавамото устроил на втором этаже у семинаристов волшебный фонарь с пением. Я рассказал им Ветхозаветные истории по четырем картинам: о Давиде и Голиафе, о Давиде, в которого Саул мечет копье, о Соломоновом суде и о погибели Иезавели. Пение не дурно. Кончилось в девять часов.

31 декабря 1896/12 января 1897. Вторник.

Григорий Камия, катихизатор в Циба, просит дать ежемесячную помощь в 3 ены старику–врачу, но не имеющему никакой практики, Иову Акияма; если не дать, то Иов уйдет в деревню, чтобы добывать себе пропитание; а между тем он с таким усердием отыскивает слушателей для Камия! — Нельзя платить за это усердие, иначе пришлось бы платить всем, приводящим слушателей к катихизатору, а таковые есть почти в каждой Церкви. Нельзя давать 3 ены и по бедности, пришлось бы раздавать весьма многим, на что средств Миссии не хватит. А сказал я о. Фаддею побыть в Циба и испытать Иова, не может ли он помогать по проповеди Григорию Камия? Если может, то в качестве «денкёо–ходзё» может получать 3 ены.

По совету с «Кочёо», с Иваном Акимовичем Кавамото, сказал я еще о. Фаддею, чтобы он написал катихизатору Филиппу Узава удержать дома ученика Катихизаторской школы Канасуги — не пускать его сюда: человек совсем не пригодный для катихизаторства, хоть бы и окончил курс. Сам же о. Фаддей говорит, что он, когда выпьет, делается сумасшедшим. Да и в трезвом виде он иногда сумасшествует, как тогда, когда без всякой причины наделал самых грубых дерзостей врачу нашему Оказаки.

Совсем нет людей для Катихизаторской школы. Ныне остается в низшем классе четыре человека, из которых один язычник еще. Другой — язычник, только что исключенный за неспособность, брат катихизатора Григория Котака, несмотря на исключение, на днях опять явился в школу, и не только явился, но вчера побил Кочёо, бедного Ивана Акимовича, — зачем–де исключили его.

Как не бережешься, а от простуды не спрячешься: горло болит; завтра, дай Бог, служит; сегодня на всенощной на Литию и Величание не выходил — больно говорить громко.

Вчера скончалась вдовствующая Японская Императрица, мать нынешнего Императора.

1897–й год

1/13 января 1897. Среда.

Ночью — грохот и «денпоо!» Хоть мертвый проснется; телеграмма из Нагасаки от Петра Павловича Моласа, командира «Адмирала Корнилова»: «Поздравляю с Новым Годом!» и прочее. Посмотрел на часы: четверть второго. — Опять грохот и «денпоо!» От кают–компании «Адмирала Корнилова» поздравление; четверть третьего. Если бы не поздравляли добрые и милые моряки, то было бы лучше, тем более, что от простуды и невыхождения из комнаты горло и голова болели, и сон был дорог.

С девяти часов Литургия в сослужении с четырьмя иереями, из коих о. Павлу Сато, служащему иереем почти двадцать лет, сегодня дан набедренник. На Литургии из русских были: посланница, мадам Шпейер, и Устинов, консул хакодатский. После Литургии зашли ко мне все служившие сегодня священники и диаконы поздравить с Новым Годом; предложил им чай; пришли также старосты Собора, — тоже угощены чаем; после сего я уехал в Посольство, куда приглашен был на завтрак. После завтрака у посланника дал восьмую дневную молитву новорожденному сыну секретаря Сомова, Сергею.

Потом были у меня с визитами: слепец Антон Антонович, князь Лобанов с супругой, офицеры с «Димитрия Донского», потом доктор и офицер с «Корейца», просидевшие до семи часов с весьма интересными рассказами про Амурский край (грубость нравов поселенцев), про Корею и прочее.

По случаю смерти вдовствующей Императрицы школам объявлено не учиться пять дней, начиная с вечера, то есть до субботы включительно. Стало быть, завтра у нас начала уроков не будет.

2/14 января 1897. Четверг.

Утром вид из окон оказался такой, что хоть бы в России: глубокий снег кругом, и снег все еще шел; садовник, вооруженный каким–то драколом, ходил около ограды и стряхивал снег с деревьев, чтобы не обломались ветки от тяжести его.

Скоро, впрочем, снег перестал и начал таять.

Церковь в Коморо просит отдельного катихизатора, но где же его взять? Подтверждено, чтобы Григорий Сугамура из Уеда имел в своем заведывании.

Николай Ока, катихизатор Дзёогецудзуми и прочих, неожиданно является.

— Зачем?

— Просить о Мироне Сео.

— В чем просьба?

— Взять его опять на службу.

— Разводить курей разве перестал?

— Перестал.

— Отчего?

— Убыточно.

— А голова его что?

— Теперь болей не чувствует.

— Совсем выздоровел?

— «Синкей–бёо» (нервная болезнь) еще есть.

— Если принять его на службу, согласны ли вы взять его сотрудником, так как у вас много деревень и помощник нужен.

— Ни в коем случае: он здесь служил прежде, и опять служить ему здесь неудобно.

— Как же вы просите за него?

— Он мне товарищ по Семинарии.

— Если он у вас негоден, то не годен и нигде. Посмотрим, однако, будет ли он согласен поступить в Катихизаторскую школу в старший курс, как для испытания, способен ли он к службе, так и для повторения вероучения?

— Думаю, что будет согласен. Вы привели его с собой?

— Привел.

— Позовите его сюда.

Приходит Мирон Сео, — и, увы! Прежде во все время учения в Семинарии он был похож на теленка, теперь — на полуубитого теленка! Едва ли годен будет для церковной службы. Условились мы с ним, что войдет он в Катихизаторское училище, но при первом же обнаружении головных болей он пойдет не к доктору, а к себе в Акита, где найдет для себя какой–нибудь телесный труд, например, в рудокопнях, которыми изобилуют окрестности его родины. Призван был Кавамото и сдан ему Сео для помещения в первый номер Катихизаторской школы.

Фома Михора, семинарист старшего курса вернулся со святочного отдыха из Вакуя, своей родины; жалуется тамошняя Церковь на неспособность своего катихизатора Алексея Имамура, почти лишенного способности говорить по болезни горла; вот уж года три в Церкви никакого приращения из–за того; а Церковь — большая, живая, родина лучшего из наших священников, о. Бориса Ямамура, жена и много родных там… Боже, правда! Но где взять? И на Соборе мы много толковали, как бы заменить Имамура? Никого не придумали. Пошли, Господи, делателей на жатву Твою! Жатва все уширяется, а готовых на делание убывает.

3/15 января 1897. Пятница.

Утром раздосадовало требование из Хакодате прислать деньги на пищу Агафии Мори, вдовы о. Никиты, поехали туда гостить к родной сестре; там же большая Церковь, где прежде Никита Мори, еще будучи катихизатором, долго трудился на пользу ее. И при всем том требуют с Миссии, то есть с русских жертвователей, иногда очень бедных, — «корми, дай денег!». Послал по 3 ен в месяц, но очень больно стало за Японскую Церковь, точно она мертвая, — и ни мысли, ни чувства нет в ней.