Королева Марго - Александр Дюма

– Ла Моль! Мой дорогой Ла Моль! – прошептала Маргарита.

– Аннибал! Аннибал! – воскликнула герцогиня Неверская. – Такой красивый, такой гордый, такой храбрый! Ты больше не ответишь мне!..

Из глаз у нее хлынули слезы.

Эта женщина, в дни счастья такая гордая, такая бесстрашная, такая дерзновенная, эта женщина, доходившая в своем скептицизме до предела сомнений, в страсти – до жестокости, эта женщина никогда не думала о смерти.

Маргарита подала ей пример. Она спрятала в мешочек, вышитый жемчугом и надушенный самыми тонкими духами, голову Ла Моля, которая на фоне бархата и золота стала еще красивее и красоту которой должны были сохранить особые средства, употреблявшиеся в те времена при бальзамировании умерших королей.

Анриетта завернула голову Коконнаса в полу своего плаща.

Обе женщины, согнувшись под гнетом скорби больше, чем под тяжестью ноши, стали подниматься по лестнице, бросив прощальный взгляд на останки, которые они покидали на милость палача в этом мрачном складе трупов обыкновенных преступников.

– Не тревожьтесь, ваше величество, – сказал Кабош: он понял этот взгляд, – клянусь вам, что дворяне будут погребены по-христиански.

– А вот на это закажи заупокойные обедни, – сказала Анриетта, срывая с шеи великолепное рубиновое ожерелье и протягивая его палачу.

Они вернулись в Лувр тем же самым путем, каким из него вышли. У пропускных ворот королева назвала себя, а перед дверью на лестницу, которая вела в ее покои, сошла с носилок, поднялась к себе, положила скорбные останки рядом со своей опочивальней – в кабинете, который должен был с этой минуты стать молельней, оставила Анриетту на страже этой комнаты и около десяти часов вечера, более бледная и более прекрасная, чем когда бы то ни было, вошла в тот огромный бальный зал, где два с половиной года назад мы открыли первую главу нашей истории.

Все глаза устремились на нее, но она выдержала этот общий взгляд с гордым, почти радостным видом: ведь она же свято выполнила последнюю волю своего друга.

При виде Маргариты Карл, шатаясь, пошел к ней сквозь окружавшую его раззолоченную волну.

– Сестра, благодарю вас! – сказал он и тихо прибавил:

– Осторожно! У вас на руке кровавое пятно...

– Это пустяки, государь! – отвечала Маргарита. – Важно то, что у меня на губах улыбка!

Глава 12

КРОВАВЫЙ ПОТ

Через несколько дней после ужасной сцены, о которой мы уже рассказали, то есть 30 мая 1574 года, когда двор пребывал в Венсенне, из спальни короля внезапно донесся страшный вопль; королю стало значительно хуже на балу, который он пожелал назначить на день казни молодых людей, и врачи предписали ему переехать за город на свежий воздух.

Было восемь часов утра. Небольшая группа придворных с жаром обсуждала что-то в передней, как вдруг раздался крик, и на пороге появилась кормилица Карла; заливаясь слезами, она кричала голосом, полным отчаяния:

– Помогите королю! Помогите королю!

– Его величеству стало хуже? – спросил де Нансе, которого, как нам известно, король освободил от всякого повиновения королеве Екатерине и взял на службу к себе.

– Ох, сколько крови! Сколько крови! – причитала кормилица. – Врачей! Бегите за врачами!

Мазилло и Амбруаз Паре сменяли друг друга у постели августейшего больного, но дежуривший в тот день Амбру аз Паре, увидев, что король заснул, воспользовался этим забытьем, чтобы отлучиться на несколько минут.

У короля выступил обильный пот, а так как капиллярные сосуды у Карла расширились, то это привело к кровотечению, и кровь стала просачиваться сквозь поры на коже; этот кровавый пот перепугал кормилицу, которая не могла привыкнуть к столь странному явлению и которая, будучи, как мы помним, протестанткой, без конца твердила Карлу, что кровь гугенотов, пролитая в Варфоломеевскую ночь, требует его крови.

Все бросились в разные стороны; врач должен был находиться где-то поблизости, и все боялись упустить его.

Передняя опустела: каждому хотелось показать свое усердие и привести искомого врача.

В это время входная дверь открылась и появилась Екатерина. Она торопливо шла через переднюю и быстрым шагом вошла в комнату сына.

Карл лежал на постели; глаза его потухли, грудь вздымалась, все его тело истекало красноватым потом; откинутая рука свисала с постели, а на конце каждого пальца висел жидкий рубин.

Зрелище было ужасное.

При звуке шагов матери, видимо, узнав ее походку, Карл приподнялся.

– Простите, ваше величество, – сказал он, глядя на мать, – но мне хотелось бы умереть спокойно.

– Сын мой! Умереть от кратковременного приступа этой скверной болезни? – возразила Екатерина. – Вы хотите довести нас до отчаяния?

– Ваше величество, я чувствую, что у меня душа с телом расстается. Я говорю вам, что смерть близка, смерть всем чертям!.. Я чувствую то, что чувствую, и знаю, что говорю.

– Государь! – заговорила королева. – Самая серьезная ваша болезнь – это ваше воображение. После столь заслуженной казни двух колдунов, двух убийц, которых звали Ла Моль и Коконнас, ваши физические страдания должны уменьшиться. Но душевная болезнь упорствует, и если бы я могла поговорить с вами всего десять минут, я доказала бы вам...

– Кормилица! – сказал Карл. – Посторожи у двери, пусть никто ко мне не входит: королева Екатерина Медичи желает поговорить со своим любимым сыном Карлом Девятым.

Кормилица исполнила его приказание.

– В самом деле, – продолжал Карл, – днем раньше, днем позже, этот разговор все равно должен состояться, и лучше сегодня, чем завтра. К тому же завтра, возможно, будет уже поздно. Но при нашем разговоре должно присутствовать третье лицо.

– Почему?

– Потому что, повторяю вам, смерть подходит, – продолжал Карл с пугающей торжественностью, – потому что с минуты на минуту она может войти в комнату так, как вошли вы: бледная и молчаливая, и без доклада. Ночью я привел в порядок мои личные дела, а сейчас наступило время привести в порядок дела государственные.

– А кто этот человек, которого вы желаете видеть? – спросила Екатерина.

– Мой брат, ваше величество. Прикажите позвать его.

– Государь! – сказала королева. – Я с радостью вижу, что упреки, которые, по всей вероятности, не вырвались у вас в минуту страданий, а были продиктованы вам ненавистью, изгладились из вашей памяти, а скоро изгладятся и из сердца. Кормилица! – крикнула Екатерина. – Кормилица!

Добрая женщина, стоявшая на страже за порогом, открыла дверь.

– Кормилица! – обратилась к ней Екатерина. – Мой сын приказывает вам, как только придет господин де Нансе, сказать ему, чтобы он сходил за герцогом Алансонским.