Звезды смотрят вниз - Арчибальд Джозеф Кронин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но на следующий день небо было синее, сияло солнце, и Дэвид душой и телом ринулся в битву. Когда первая смена выходила из «Нептуна», он был уже наготове у ворот, стоял с открытой головой на грузовике, а рядом с ним Гарри Огль, Уикс – контролер от рабочих – и Билл Сноу. В качестве добровольца-шофера впереди восседал Ча Лиминг.
Дэвид произнес сильную, острую речь, умышленно сократив ее, насколько можно. Он понимал, что рабочие голодны, спешат обедать, и не хотел их задерживать. Роско, никогда не выходивший голодным из шахты, мог бы не понять, а он понимал. И речь его имела успех.
Программа Дэвида была проста, скромна, но тем не менее на такую программу крепко можно было опереться. Она гласила: справедливость к шахтерам! И шахтеры знали, что без национализации рудников им этой справедливости никогда не добиться. Дэвид намерен был бороться за национализацию как за единственный выход. Он был вполне подготовлен к борьбе за то, что всю жизнь было для него символом веры.
В конце первой недели Том Геддон приехал из Тайнкасла, чтобы «сказать слово» за Дэвида. Во всех своих речах Дэвид не касался личности второго кандидата, так как и Роско сражался честно и они не пытались забрасывать друг друга грязью. Но Геддон оставался Геддоном, и, несмотря на то что Дэвид перед собранием просил его быть корректным, Том не пожелал щадить противника. С хмурой усмешкой он начал:
– Слушайте, ребята, что я скажу. На этих выборах выставлено два кандидата – Роско и Дэвид Фенвик. Теперь послушайте меня. Когда Роско в Интоне или Херроу, в своем фланелевом костюмчике, гонял мяч на крикетном поле, а его папаша, и мамаша, и сестрица стояли тут же под нарядным зонтиком и хлопали ему, Дэвид Фенвик работал под землей, в «Нептуне», голый до пояса, весь в поту и грязи, катал проклятые вагонетки с углем, как все мы делали в свое время. Теперь ответьте мне, ребята, за кого же из двух вы будете голосовать? За того, кто гонял проклятые вагонетки, или за того, кто гонял мяч?
Так он ораторствовал с полчаса. Сочная, ловко состряпанная и вовремя сказанная речь пришлась слушателям по душе. Позднее Том по секрету сказал Дэвиду:
– Такая речь – неважное кушанье, Дэвид. Меня самого от нее мутит, но если она принесла тебе хоть какую-нибудь пользу, то я очень рад.
Если бы Том Геддон был более одаренным человеком, он мог бы претендовать на место в парламенте; и он это понимал. Но так как Том ничем не блистал, ему оставалось, по крайней мере, быть бескорыстным. Впрочем, его бескорыстие не спасало его от минут глубокой горечи, тайных терзаний, более мучительных, чем терзания грешников в аду.
Выборы были назначены на субботу, 21 сентября, а 20-го, в пятницу вечером, Дэвид выступил на последнем предвыборном собрании в слискейлской ратуше. Зал был полон: люди стояли в три ряда в проходах, толпились у широко открытых дверей, так как вечер был жаркий. Все сторонники Дэвида собрались на эстраде: тут был и Том Геддон, и Гарри Огль, и Уикс, и Кинч, юный Брэйс и старый Том Огль, Питер Вилсон и Кэрмайкл, специально приехавший из Уоллингтона, чтобы провести два свободных дня с Дэвидом.
Когда Дэвид вышел вперед, наступила мертвая тишина. Он стоял у столика с засиженным мухами графином воды, которой никто никогда не пил. В зале было так тихо, что можно было услышать слабый плеск волн, набегавших на «Снук». Перед ним – бесконечные ряды людей, все лица обращены к нему. В падавшем с эстрады ярком свете они казались трагически бледными, их взгляды, казалось, смутно молили о чем-то. Среди этой массы Дэвид различал отдельные лица, и все они были знакомы ему. В первом ряду он увидел Энни, с напряженным вниманием смотревшую на него, рядом с нею – Пэга, и Неда Синклера, и Тома Таунли, Ча Лиминга с Джеком Риди, мрачным и озлобленным, Вудса, Слэттери и десятки других рабочих «Нептуна». Он знал всех их – углекопов, своих товарищей. Он чувствовал глубокое смирение, сердце его было полно любви к ним. Он заговорил с ними просто, от всей души, без штампованных слов, политической казуистики, трескучей риторики.
– Я знаю большинство тех, кого я вижу здесь сегодня, – начал он, и голос его дрожал от волнения. – Многие из вас работали в «Нептуне» в одно время со мной. И сегодня я, если бы и мог, не хочу ударяться в красноречие. Я вижу в вас друзей. И буду говорить с вами, как говорят с друзьями…
Тут из задних рядов раздался ободряющий голос:
– Говори, Дэви, товарищ, мы все тебя слушаем!
Его поддержали громкими криками. Потом все стихло. Дэвид продолжал:
– Ведь если вдуматься, то станет ясно, что жизнь всех мужчин и женщин в этом зале тем или иным образом связана с шахтой. Все вы – шахтеры или жены, сыновья, дочери шахтеров. Всем вам от шахты никуда не уйти. И вот именно о ней, о том, что имеет для вас очень важное значение, я хочу говорить с вами сегодня…
Голос Дэвида, звучавший страстной серьезностью, одиноко раздавался в душном зале. Дэвид внезапно ощутил уверенность в своих силах, в том, что сумеет овладеть вниманием слушателей, убедить их. Он принялся излагать свои мысли. Он говорил о системе частной собственности, при которой пренебрегают охраной труда, о системе, которая зиждется на погоне за прибылями, при которой на первом месте интересы акционера, интересы же рабочего – на самом последнем. Он перешел к вопросу о королевских патентах на разработку недр – этому недопустимому, несправедливому закону, по которому у каждой области в пользу частного лица отнимаются огромные суммы, и не за услуги, оказанные обществу, а исключительно в силу монопольных прав и привилегий, пожалованных сотни лет тому назад. Потом он стремительно принялся излагать слушателям ту новую систему, которой надо добиваться. Национализация! Слово, которое годами оставалось гласом вопиющего в пустыне. Он просил их вдуматься в значение этого слова. Национализация – это, прежде всего, объединение всех копей под одним управлением, усовершенствование методов работы и новый порядок распределения угля между потребителями. Во-вторых, национализация означает безопасность шахтеров. В Англии имеются сотни шахт с
