Певерил Пик - Вальтер Скотт

Но короли отнюдь не являются исключением и разделяют участь всех людей, и среди монархов Сегед Эфиопский не единственный пример того, что тщетно было бы рассчитывать на день или даже на час полнейшего спокойствия. В залу вошел камергер и доложил, что некая дама, называющая себя вдовой пэра Англии, просит аудиенции у их величеств.

— Нет, это невозможно, — поспешно возразила королева. — Даже вдова пэра Англии не имеет на это права, не сообщив прежде своего имени.

— Готов поклясться, — сказал один из придворных, — что это шутки герцогини Ньюкаслской.

— Мне тоже кажется, что это герцогиня, — сказал камергер. — Необычность просьбы и неправильное произношение дамы обличают в ней иностранку.

— Пусть это безумие, но позволим ей войти! — вскричал король. — её светлость — целый ярмарочный балаган, универсальный маскарад или даже своего рода Бедлам в одном лице, ибо голова её набита вздорными идеями, как больница — пациентами, помешавшимися на любви и литературе, каждый из которых воображает себя Минервой, или Венерой, или одной из девяти муз.

— Желание вашего величества всегда будет для меня законом, — ответила королева, — но, надеюсь, вы не станете настаивать, чтобы я приняла эту странную женщину. Ты ещё не возвратилась тогда из нашего любимого Лиссабона, Изабелла, — продолжала она, обращаясь к одной из своих португальских фрейлин, — когда герцогиня в последний раз была при дворе. Её светлость почему-то вообразила, что может являться ко мне со своим пажом. А когда ей этого не разрешили, как ты думаешь, что она сделала? Сшила себе платье с таким шлейфом, что добрых три ярда шитого серебром атласа, поддерживаемые четырьмя девушками, оставались в прихожей, тогда как сама герцогиня представлялась мне в противоположном конце залы. Целых тридцать ярдов прекрасного шёлка ушло на такую безумную выходку!

— А какие прелестные девушки несли этот феноменальный шлейф, который можно сравнить только с хвостом кометы шестьдесят шестого года! — воскликнул король. — Седли и Этеридж потом рассказывали об этих красавицах премиленькие истории. Вот вам и преимущество моды, введённой герцогиней: дама не может видеть, как ведет себя её хвост и его носительницы в другой комнате.

— Угодно ли будет вашему величеству принять незнакомку? — спросил камергер.

— Разумеется, — ответил король, — то есть, если она действительно имеет право на эту честь. Неплохо было бы все-таки узнать её имя. На свете много разных сумасбродок, кроме герцогини Ньюкаслской. Я сам выйду в приемную, и там вы сообщите мне её ответ.

Но не успел ещё король дойти до половины залы, как камергер удивил собравшихся, произнеся имя, которого не слышали при дворе уже много лет: «Графиня Дерби!»

Величественная и высокая, старая, но не согнувшаяся под бременем лет, графиня направилась к государю такой поступью, какой шла бы навстречу равному себе. В ней не видно было ни надменности, ни дерзости, неприличной в присутствии монарха; но сознание оскорблений, испытанных ею за время правления Карла, и превосходство обиженного над теми, кем или во имя кого была нанесена обида, придавали особенное достоинство её виду и твердость её поступи. Графиня была одета во вдовий траур, сшитый по моде того далекого времени, когда взошел на эшафот её супруг, моде, которой за все тридцать лет, прошедших со дня его казни, они ни разу ни в чём не изменили.

Ее неожиданное появление не доставило никакого удовольствия королю, но, проклиная себя в душе за то, что он опрометчиво позволил впустить эту особу в залу весёлого пиршества, он в то же время понимал, что ему необходимо принять графиню, не роняя своей репутации и в соответствии с её положением при английском дворе. Он двинулся ей навстречу и с изящным радушием, столь ему свойственным, начал по-французски:

— Chere Comtesse de Derby, puissante Reine de Man, notre tres auguste soeur![108]

— Говорите по-английски, государь, если я могу позволить себе просить о такой милости, — сказала графиня. — Я вдова — увы! — пэра Англии и мать английского графа. В Англии провела я короткое время моего счастья и долголетнее печальное вдовство. Франция и её язык — лишь сны моего туманного детства, и я не знаю другого языка, кроме языка моего покойного супруга и моего сына. Позвольте мне, вдове и матери графов Дерби, выразить сим способом достодолжное почтение королю Англии.

Она хотела было опуститься на колени, но король не допустил этого и, поцеловав её в щёку по тогдашнему обычаю, сам представил королеве.

— Ваше величество, — сказал он, — графиня наложила запрет на французский язык, язык галантности и любезности. Надеюсь, ваше величество, что хотя вы, как и графиня, по рождению иностранка, но сумеете уверить нашу гостью на добром английском языке, что мы с большим удовольствием видим её при дворе после столь долгого отсутствия.

— По крайней мере, я постараюсь это сделать, — ответила королева, ибо графиня произвела на неё гораздо более благоприятное впечатление, чем те многочисленные чужеземцы, которых по просьбе короля она должна была принимать особенно любезно.

— Любой другой даме, — снова заговорил Карл, — я задал бы вопрос: почему она так долго не появлялась при дворе? Боюсь, что графиню Дерби я могу только спросить, какой счастливый случай доставил нам удовольствие её видеть?

— Причину моего приезда, государь, хотя и весьма вескую и настоятельную, нельзя назвать счастливой.

Это начало не предвещало ничего доброго. По правде говоря, с момента появления графини король предвидел неприятные объяснения и поспешил предупредить их, выразив на лице участие и интерес.

— Если эта причина, — сказал он, — такого рода, что мы можем быть вам полезны, то я не стану вас расспрашивать о ней теперь. Петиция, адресованная нашему секретарю или, если угодно, прямо нам, будет рассмотрена немедленно — и, надеюсь, мне не нужно этого добавлять — самым благосклонным образом.

— Мое дело действительно очень важно, государь, — с достоинством поклонившись, ответила графиня, — но оно коротко и отвлечет вас от более приятных занятий всего лишь на несколько минут. Однако оно не терпит промедления, и я боюсь отложить его даже на секунду.

— Конечно, это несколько против правил, — сказав Карл, — но графиня Дерби — такой редкий гость, что может располагать моим временем. Угодно вам говорить её мною наедине?

— Что касается меня, — ответила графиня, — то я могу объясниться в присутствии всего двора; но, быть может, ваше величество предпочтет выслушать меня в присутствии двух-трёх ваших советников?

— Ормонд, — позвал король, оглянувшись, — пойдемте с нами, и вы, Арлингтон, тоже.