Наперегонки со смертью - Андрей Воронин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом он пытался мыть машину в каждом более или менее большом городе, но когда уже в Элисте инспектор заговорил с ним про местный налог, которым, видите ли, облагаются все транзитные автомобили с объемом двигателя больше полутора литров, нервы у Сашки сдали окончательно, и, обменяв на десятидолларовые купюры две сотни баксов, Банда продолжал свой путь спокойно и без проблем, с легкостью утрясая все экологические, аварийно-транспортные и прочие проблемы, заодно помогая местным властям поддерживать уровень жизни их инспекторов ГАИ на должном уровне.
Настоящий праздник начался только тогда, когда Сашка пересек границу Украины.
Хохлы, и на самом деле оказавшиеся довольно хитрым народом, все же умели поддерживать в своей стране порядок, к тому же не были избалованы ни жуткими взятками, ни вездесущим, казалось бы, на просторах бывшего СССР духом баксов. Украинские гаишники спокойно и невозмутимо объясняли Бондаровичу его нарушения (которые, честное слово, на самом деле были!) и действительно начинали составлять самый что ни на есть настоящий протокол. Нет, их, конечно же, можно было уговорить пяти- или десятидолларовой бумажкой, но однажды под Белой Церковью с Бандой приключился случай, который надолго остался в его памяти, в самом лучшем свете выставив образ украинского гаишника.
Дело было так. На лесном участке шоссе Сашка заметил знак «Дорожные работы» и сразу же ограничение скорости сначала до шестидесяти, а затем и до сорока километров в час. Сбросив слегка скорость, парень присмотрелся и совершенно резонно решил, что дорожные работы, видимо, кончились асфальт лежал новый, обочины разровняли, — а потому прибавил газу, доведя стрелку спидометра на этом прекрасном новом покрытии километров до ста сорока.
«Вот ведь, — еще подумал он тогда, — все везде одинаково — работы окончены, а временные знаки не убраны!»
Но не успел он толком насладиться кайфом быстрой езды, как на очередном повороте заметил желтую с синей полосой «восьмерку» и парня в форме, поднявшего жезл.
— Превышаете скорость, водитель, — строго произнес сержант, проверив и возвращая Бондаровичу документы и права. — Сколько шли? Только честно!
— Километров сто тридцать, — вздохнул Банда, на всякий случай чуть приврав, и привычным жестом полез в карман за очередной купюрой.
— Да, классная машина — мечтательно протянул тем временем гаишник, обходя со всех сторон «мицубиси».
— Понимаешь, сержант, смотрю — вроде ремонт окончен, а знаки снять забыли, — привычно начал оправдываться Банда, одновременно размышляя, сколько же лучше дать.
— Знаки действительно забыли снять, вы правы, — неожиданно согласился с ним инспектор и, взяв под козырек, произнес совершенно удивительную тираду:
— Вы свободны, водитель. Но я вам делаю замечание — для закрытых поворотов скорость вы выбрали все Же слишком высокую.
И, улыбнувшись, добавил:
— А на такой тачке и в самом деле — не грех разогнаться!..
Он повернулся и пошел к своей «'канарейке», а Банда еще несколько мгновений удивленно смотрел ему вслед, сжимая в руках десятидолларовую бумажку. За все время своей долгой дороги он впервые видел такого странного стража порядка.
* * *Банда давно уже, еще в Бухаре, решил, что первым делом съездит к Вострякову. У него можно было перевести дух, собраться с мыслями и решить, что делать дальше. У него в конце концов можно было спрятать на время оружие, не показываясь в Москве с таким арсеналом…
Весь последний день пути Банда шел без остановок, с каждым километром чувствуя приближение заветной цели своего путешествия и не желая терять ни минуты, мечтая поскорее достигнуть Сарнов.
Конце концов он даже боялся, что если остановится, расслабится, то может просто не найти в себе сил продолжить путь.
Он уже пересек границу Ровенской области оставалось проехать километров сорок — минут двадцать пять езды! — когда машину вдруг подбросило и мелко-мелко затрясло. Руль буквально рвался из рук, не помогал даже отличный гидроусилитель. Подвеска вся ходила ходуном, и Сашка почувствовал, как плохо на скорости сто тридцать километров в час вдруг стала держать дорогу его «мицубиси» — через каждые пятьдесят метров она подлетала, как на мини-трамплинах, а потом внезапно ныряла вниз и в сторону, чуть ли не вылетая на обочину.
Бондарович резко сбросил скорость.
Он шел на запад, и низко висящее заходящее солнце слепило его, не давало совершенно никакой возможности разглядеть дорогу. Последний час он вел автомобиль практически на ощупь, только по блеску металла замечая встречные и впереди идущие машины.
И вот теперь эта свистопляска доконала его. Не было больше сил удерживать руль, не было желания всматриваться воспаленными глазами в блестящее полотно шоссе, щурясь от нестерпимо ярких лучей солнца.
Сашка нажал на тормоза и выключил двигатель, всей грудью подавшись вперед и положив голову на скрещенные на рулевом колесе руки.
Тишина немного успокоила его Он вышел из машины и чертыхнулся, уразумев причину такого резкого изменения в поведении джипа — асфальт кончился, и он ехал теперь по совершенно уникальной брусчатке: дорога была выложена плоскими огромными камнями, довольно плотно подогнанным ми друг к другу. Впрочем, это «довольно плотно», может, и годилось для начала века, но сегодня такое покрытие совершенно не позволяло хоть на сколько-нибудь реализовывать скоростные возможности современных машин.
Банда закурил и обессиленно сел прямо на дорогу, на теплые еще камни, привалившись спиной к грязному колесу своего джипа и вытянув ноги поперек шоссе.
«Все, здесь меня и найдут. Может, предсмертную записку накорябать?» — невесело пошутил сам с собой Сашка, разглядывая белесое и чуть розоватое вечернее небо, ровный ряд деревьев вдоль дороги и бесконечные шеренги виноградников, тянувшихся до самого горизонта.
Но, перекурив минут пятнадцать и собравшись с силами, парень встал и снова уселся в машину, с ненавистью берясь за вконец опостылевшее рулевое колесо…
* * *Честно говоря, свой первый вечер в Сарнах он вспоминал впоследствии довольно смутно.
Все разрывалось на какие-то отдельные, оторванные друг от друга кусочки.
Вот он колесит по городу, с трудом соображая, какого цвета сигналы на светофорах…
Вот он вроде бы находит улицу с таким избитым, но как нельзя лучше подходящим в данном случае названием — Садовую…
Вот он спрашивает у деда, сидящего на лавочке у ворот, как найти дом номер такой-то, а в ответ дед интересуется, кого именно Банда ищет, потому как тут все знают друг друга по имени, а не по номерам, и при имени Олежки Вострякова уверенно машет вдоль улицы, тыча пальцем в крону большущего дерева: «Вон там, под тем вязом ихний дом…»
Вот Сашка стучит уже в высоченные ворота с навесом, и лай собаки прерывается сердитым и таким знакомым окриком бывшего лейтенанта…
Вот калитка открывается, и парень чувствует, как сильные руки сдавили его в объятиях, отрывая от земли, и закружили на месте как мальчишку…
«Мамо, подывися, хто приихав!.. То ж Банда!..
Это же он меня от смерти тогда спас, мамо! Я же тебе рассказывал про него тысячу раз…»
Он помнил, как встревоженно Олег расспрашивал, здоров ли он, испуганный видом своего бывшего командира.
Помнил, как мать Олежки, Галина Пилиповна, звала его за стол, а услышав отказ, участливо поинтересовалась, стелить гостю в хате или в саду, под яблоней…
Помнил, как попросил Олежку, загнавшего машину с улицы во двор, старательно закрыть все двери…
А больше он ничего не помнил — только дотронувшись головой до подушки, Банда сразу же уснул крепким и тяжелым сном — тем сном, который принято называть мертвым, в который человек проваливается, как в колодец, и спит тихо и беспробудно — без сновидений и без движений…
* * *— Рота, подъем! Тревога!
Крик ворвался в сон неожиданно и резко, сразу же напомнив что-то очень далекое и одновременно очень привычное…
«Ты что — охренел совсем?! «Духи!» А ты дрыхнешь!» — мелькнуло в голове у Банды, и он вскочил с кровати, не успев толком даже открыть глаза.
— Отбой тревоге! Товарищ гвардии старший лейтенант, разрешите доложить — завтрак готов! — ржал, стоя перед ним, сверкая белозубой улыбкой, Востряков в десантном тельнике и с полотенцем на плече. — Ну не злись, не злись… На, держи, Банда, рушник, пошли мыться. А то ж ты на черта как две капли воды смахиваешь.
— Сам ты черт! Такой Сон прогнал, — попробовал возмутиться Банда, но, вспомнив, что ему в эту ночь так ничего и Не приснилось, взглянул на солнце и на часы — «Ого, ничего себе — двенадцать!
Полсуток продрых!» — и сладко потянулся. — Ох, красота-то какая!
