Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга первая - Сен ВЕСТО

Вблизи лошадь оказалась на редкость рослой, недоверчивой как ртуть, даже пугающей, каким и должен быть, по идее, хороший лесной конь – горячим, почти черным, опасным для постороннего. Это было не какое-нибудь там хмурое плюнувшее на все создание, от рождения спроектированное под стать оглобель и определенное к перетаскиванию телеги с места на место, сей неприветливый профиль уже наперед знал все возможные поползновения, угощения и фальшивые напутствия, глазом блестящим и злобным, мохнатыми ноздрями, всем своим негостеприимным рельефом ясно давая понять, что взятые тут высоты занятыми будут оставаться недолго и особо много с них не насмотришь, – пахнущий мрачный зверь был достаточно высок, чтобы глядеть на него снизу вверх.

Торчавшая прямо у старого отполированного седалища удобная для хватания штука, туго спеленутая кожаными аккуратными стежками, как бы приглашала попробовать себя в новом качестве, – этим всем явно пользовались, буднично и без всяких внешних аффектов. Гонгора просто не мог упустить редчайшую возможность, просто не простил бы себе потом, он всегда прямо до боли в пояснице мечтал занести в анналы личного опыта что значит одномоментно, единым простым и естественным рывком вынести тренированное послушное тело с земли прямо в седло – и затем уже устало, непринужденным прищуренным взором окинуть открывшиеся оттуда перспективы, трогая перед собой свободной рукой поводья, на ходу пробуя пяткой огромный упругий горячий бок. Всякие там канадские индейцы и ловкие по будням холоднокровные рыцари делали это, он был убежден, спокойно и не задумываясь только потому, что у них в распоряжении в свое время был свободным целый день и оснащение наработать соответствующие рефлексы, ничего принципиально невыполнимого тут не было. Все, что нужно, он был уверен, это лишь тренированные руки и ноги.

Уже берясь обеими руками крепко и осторожно за торчавшую луку седла, выправляя дыхание и определяя кратчайшую траекторию, ведущую прямо наверх, к неувядающим лаврам, он примерно мог оценить масштабы работы, проделанной до него за тысячелетия другими, но он не мог до конца представить себе все, что его ждет. В продолжение какого-то времени Улисс, мучительно решавший для себя, что все это могло значить, чтобы как-то определиться потом на будущее, с нервным выражением следил неподвижными глазами за всеми трансмиграциями и переговорами, потом за торчком стоявшей травой его стало почти не видно, но слышно было хорошо. Гонгора не засиживался, успевая напряженными пятками, обеими коленями ощутить все необъятные объемы местного внедорожного транспорта, сразу же прыжком возвращался на землю, принуждая память сполна проникнуться логикой простого движения, давая прочувствовать телу всю слаженную последовательность действий и оценить ее мышцам. Он запоминал, не отпуская рук, чтобы все повторить сначала: одним коротким рывком, на выдохе вознося тело в седло, отсутствие практики стремясь возместить усидчивостью, эпохальную несвоевременность своего появления на свет компенсируя трудолюбием, превзойдя терпением даже лошадь, – он не давал себе задерживаться в удобном седле, полагая, что будет еще у него время обозреть все с новых высот, выпрямив мускулистую спину, разнеся колени на запредельный угол и несильно сминая перед собой в пальцах одной руки собранные поводья. Главное, как он это видел, наработать рефлексы.

– Что вы делаете? – спросил, невозмутимо ковыряя в зубе кончиком спички и появляясь на крыльце, полуодетый лесной отец, загорелый крепкий мужчина достаточно уже преклонных лет.

– Проверяю, – пробормотал Гонгора, делая наконец паузу и немножко задыхаясь, – ускорение свободного падения у поверхности земли.

Хозяин помолчал, словно оценивая.

– И как?

Отец лесов смотрел, не меняя выражения и положения спички.

Гонгора постоял, делая акцент и упор на ноги и все также держась крепко обеими руками за торчащую луку седла.

– Поразительно, – покачал он головой, чуть восстановив дыхание. – Все время остается постоянным.

Где-то совсем неподалеку в зелени за заборами кто-то вдруг жутко заорал голосом Штииса, загоготали гуси и нудно загундел подвешенный на шее чьей-то буренки колокольчик. Становилось как будто прохладнее.

Штиис с Гонгорой спорили по поводу человеческой глупости, наблюдая призрачный сизоватый ворс горной тайги, словно из иллюминатора самолета. Обоих немного раздражала убежденность мирных обивателей недосягаемых порогов, что техника рано или поздно вывезет там, куда успело проникнуть их вожделение, бывают такие места, куда есть надежда добраться только на своих двоих, и бывают места, куда можно проникнуть, лишь изменяясь. Лесам не было видно конца. Труднопроходимые джунгли составляли основу главных достопримечательностей местности и гордость охотников. До перевала странникам пришлось выслушать несколько версий истории о безуспешной попытке некой зарубежной экспедиции пройти здесь на многомощных джипах-вездеходах. Версии, отклоняясь в сюжете, сходились в главном: пусть каждый занимается своим делом. После знакомства с местными шумными ручьями в притчи вроде этой верилось легко, вездеходы тут вязли уже на подступах к реке. Потом их неторопливо смывало и уносило в неизвестном направлении. Рассказывали, что путешественники, вконец отчаявшись, побросали тут все, включая дорогостоящую профессиональную камеру, с просьбой сохранить на время, но народ-то темный, грубый, что с него взять. Ее и выбросили от греха в реку.

Гостеприимные дяги, отправляя отдохнувших странников в путь, разрешали ни о чем особенно не беспокоиться. Правда, добавляли, места дальше не очень спокойные, дикие, тут уходили до вас трое сыроедов – скалолазов, так их до сих пор не могут найти. Не спокойные места. Было не совсем ясно, зачем их надо искать, но уточнять никто не стал; дорога шла по обрыву лесом, пару раз возникавшие как из-под земли смуглые, хайрастые и тихие сыны лесов вежливо осведомлялись, не согласились бы им странники подарить «капрон», как дяги называли любую крепкую веревку, и узнав, что нет, не согласились бы, так же вежливо исчезали. Толстые белые увесистые мотки туго свернутого кольцами троса, притороченные по правому боку плотно и высоко, выше голов набитых и затянутых рюкзаков, неизменно привлекали внимание, и Штиис с Гонгорой уже подумывали, не прикрыть ли трос чем-нибудь.

Штиис настоятельно рекомендовал пошевеливаться, «не будить змей сознания собственной значимости», сократить привалы и убираться отсюда к чертовой матери, пока не съели, Гонгора придерживался того же мнения. Хотя, в общем-то, за прошедшие трое суток, как они оставили нагретые седла и распрощались с провожатым, охотники больше не встречались, а попавшийся однажды пастух был немногословен, доброжелателен и внимателен, с ним было выпито несколько долгих кружек горячего чая, обсуждены достоинства крупных пород собак применительно к поимке и ловле медведей, отмечена некоторая странность трюков современного политического руководства, рекомендовано соблюдать на этих лужайках повышенную осторожность, поскольку змей в этот год расплодилось что-то более обычного. Шагалось легко. Глаз, созерцая угрюмые пейзажи, не уставал радоваться. Темные леса в верхнем течении беспокойной приблудной речки, на какие сейчас, может быть, и случалось наткнуться только в акватории Великих озер, уходили в самое сердце скалистых мрачных возвышенностей с голыми обрывистыми склонами, посещаемые теперь разве что только беркутом, и все тянулись и тянулись к далеким полупрозрачным снежным глыбам. Погода стояла великолепная, дорога оставалась временами обременительной, временами просто непроходимой, но к этому были готовы, общий рабоче-приподнятый настрой экспедиции не покидал норм приличия, но за болтовней ночами не давал уснуть, дяги больше не попадались, контакт легко налаживался и с загадочным и не внушающим особого доверия чухарем, и с весьма общительным – общительно-настороженным челночником с давно не чищенными зубами, представлявшимся новым канадцем, разговорчивости которого сильно способствовал отягченный содержимым внутренний карман просторного черного дождевика, и с молчаливым странствующим аскетически худощавым монахом с древним кожаным рюкзачком за плечом и спокойным взглядом неподвижных умных глаз, который мог быть здесь загадочнее и опаснее всех остальных, вместе взятых, и становилось ясно, что до каньона дошагается без особых приключений. «Мы будем дышать воздухом моей родины… Ты знаешь, дорогой, насколько прекрасен воздух моей родины? – вопрошал, качая головой и мечтательно заводя глаза, сильно расторможенный крупный мужчина в тяжелой длиннополой накидке не то из пуленепробиваемой шкуры яка, не то мамонта и с кривоватым грубым посохом в руках, бутоном распуская у носа сложенные щепотью крепкие волосатые пальцы. – И чем же будет пахнуть тогда сильнее всего? Петерзильенвурцльзуппе, дорогой…»