Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга первая - Сен ВЕСТО

Аккуратно собрав все не догоревшие уголья и побросав остальной мусор в костер, Штиис, принеся воды, залил пепелище и начал укладывать на их прежнее место полосы сырого дерна, где сейчас располагался костер, на шипевшие и плевавшиеся дымом угли. Ему, быстро и ловко, помогал Гонгора, с той же тщательностью уничтожая всякие следы человеческого присутствия.

Лис, мучительно отзевавшись, преодолел себя, поднялся, шумно встряхнулся и решительным шагом отправился вслед за дедом. Взгромоздив контейнер на плечо, Гонгора поглядел на пристегнутый к локтю высотный цайгер, бросил затем взгляд вокруг озера и пошел за Штиисом к деду. Весь заплечный балласт должны были сюда доставить Штиис с дедом, Гонгора, как всегда, предпочел перестраховаться и взял кое-что с собой. Дальше, в диких предгорьях Огамы брала начало западная и самая глухая оконечность Великих озер, по меньшей мере два из которых, холодных, высокогорных и мало приспособленных к пешим экскурсиям, предстояло пройти пешком. Здесь, как и встарь, в силу естественных особенностей местного ландшафта единственным полезным транспортом оставались лодка и вертолет, солярка и бензин стоили тут сумасшедших денег. У Гонгоры с собой было только самое необходимое – в самом наиоблегченном варианте. У Штииса тоже было только самое необходимое плюс основной запас продуктов. Гонгора разгрузил рюкзак деда, уравновесил рюкзак свой и Штииса и прикинул, на сколько всего этого могло хватить. На первое время хватит, решил он. Ежели с рыбкой да сурками. Он, удивляясь тишине и природному покою, еще раз бросил взгляд вокруг и наверх, на застрявший в синеве небес дырявый ломоть прозрачной больной луны, прижал мягким колечком рукоять ножа на поясе и щелчком сбил с плеча согнувшегося рядом Штииса подвижную крошку клеща, целенаправленно лезшего к воротнику. Штиис поинтересовался, втискиваясь в широкие плотно подбитые толстенными поролоновыми прокладками лямки рюкзака, поправляя перекрутившиеся подвязки и настраивая все зажимчики:

– А интересно, место это как-нибудь называется?

– Называется, – откликнулся дед эхом. – Кют Яип. По крайней мере, язычники зовут это так.

Штиис попытался сделать глубокий вдох, тяжело попрыгал, проверяя, достаточно ли хорошо рюкзак сидит, одобрительно похлопал ладонью по мускулистому гнедому крупу мерина, с хрустом щиплющего, периодически дергая мохнатыми длинными ушами, травку, и стал помогать деду закреплять у седла контейнер.

– А это как-нибудь переводится?

Дед выглядел задумчивым и, кажется, не слышал. Одну сторону лица у Гонгоры свело, словно до того он собирался жутко, до ломоты в костях чихнуть, но в последний момент смог справиться, сделав усилие и взяв себя в руки, дед, возясь с подпругой, вознес осоловело брови на новую высоту, помедлил и ответил:

– Ну, в общем… что-то вроде того, что «тихое, пустое место, где можно, расстелив задницу на мягких лезвиях травы, наблюдать закат солнца, вспоминая свежую тропу луны».

Штиис посмотрел на Гонгору, который с отекшим лицом проверял крепления у пояса на своем рюкзаке.

– Как, – тихо изумился он, – именно так и называется?

– Значит так, отцы, – озабоченно сказал дед, упираясь коленкой в старый заезженный ремень под необъятным животом мерина. – Рекомендации такие. Сейчас курс прямо по берегу и до конца, до лысой скалы, там еще такие большие камни будут с левой руки, не ошибетесь, увидите, если не унесли, потом возьмете чуть севернее, за болотце, под горелый моховушник, кончатся сосны – еще севернее будет холмик такой крутой с урочищем, под темный камушек, горка – горка на горке в общем, пройдете все, выйдете на лужок, там выселки будут, старики холерой называют, Клопий Мед, или не выселки даже, ни хрена там, поди, нет уже, зовется так просто, надо же как-то звать. Нигде не засиживайтесь, ни с кем не спорьте, ни у кого в долг не берите, без последнего останетесь, дорогу не спрашивайте, сами должны знать, поменьше вообще болтайте, поменьше слушайте, кто что вам тут начнет рассказывать, и не надо кричать с каждой сосны, что без оружия, здоровее будете, а в разговоре, как бы к слову, лучше упомяните калибр побольше, это – хорошо, народ это любит, но в разумных пределах, конечно, и никогда не говорите название полностью, как в карте, – говорите сокращая, только чужак станет говорить название полностью, у язычников, скорее всего, это зовется по-другому. В общем, ковбои, ушами не хлопайте – разденут и ощиплют. За выселками будет одно гиблое место, гарь, так вам надобно его, понятно, обогнуть, через день-два выйдете, случай даст, к ущелью. Гнилое урочище дальше. Вопросы есть? Вопросов нет…

– Ничего себе, – неприятно удивился Штиис. – Так хорошо все было… А нельзя нам это ущелье это… тоже обогнуть? И что это за гиблое место? Вы ничего про него раньше не рассказывали.

Вот, подумал Гонгора. Сейчас получишь. И с боку, и снизу. Дед поддел контейнер, желая ощутить вес ладонью, попробовал покачать, стряхнул себе на ноги еловые иголки и спрятал под ремешок торчавшую тесемку крепления.

– Расскажу, – с готовностью согласился дед. – Зачем не рассказать. Вам в первую очередь надо рассказать. Есть проклятое поселение, говорю вам, и там нечего делать ни с разведкой, ни без. Проклятье на том поселении, – пояснил дед со значением, помолчав.

Скучая, он оставил возню с контейнером, замер на пару секунд, словно заинтересованный новой пришедшей мыслью, и вдруг со всего маху опустил безжалостную пятерню на крутой лошадиный круп, что-то там аккуратно смахивая полусогнутыми пальцами и снова берясь за подпругу. Вскидывая поджарой мордой и не прекращая жевать, гнедой дородный мерин дернулся было в сторону, снимая диким глазом окружающую обстановку, но, по-видимому, не найдя в ней ничего криминального и достойного внимания, снова вернулся к траве. Дед совсем помрачнел.

– Село там одно, так оно, есть такая информация, вымирает, обычное дело. Вымерло уж, должно быть, как раз по пути получится, за выселками, и не за выселками даже, какие там выселки с одной охотничьей избой, никого там уже не ждут, смотреть там тоже ничего не нужно, нечего там смотреть, а нужно, значит, держаться от тех мест как можно дальше, нехорошие эти места, босые. Их так и зовут: Босые, значит, места. Босяк, рассказывают, какой-то – не то монах на Тропе, не то еще кто-то, – словом бежал кто-то к лесу из лесу, не добежал чего-то, споткнулся на околице, сел то есть и сидит. Бабка мимо шла, он и спрашивает ее, бабку, ответь, дескать, старая, какая вот самая голубая мечта у местного населения, – ну старая возьми сдуру и ляпни, в смысле, обрыдло все, охренело до невозможности, жизни нет, престо словами не рассказать, как все охренело, но народ, батюшка, тут терпеливый, молодец народ, веры в чудо не теряет. Только какое чудо бабка имела в виду, уточнить забыла. И все. Как подменили тихую деревеньку, невозможно там стало жить, как проклятье какое, то вода у всех в чайниках по весне стоя на огне позамерзает – то есть, как знающие люди объясняли, выходило так, что чтобы огонь грел, горел и не гас, окружавшее пространство то и дело норовило забрать столько тепла, что то, что сверху, просто на ходу мерзло, – то вдруг бани неделями не простывают. Рaз, понятно, натопят, хорошо натопят – и моются неделями. Чего только, говорят, с ними не делали, с банями: и сквозняк устроят, и печь вынесут, и гуся зарежут – нет, не стынет баня, не стынет и без воды потеет. Народ уж засомневался было, не конец ли света, но нет, кесарь всех собрал, успокоил, объяснил населению в доступной форме, что такое флюктуации поля, народ погудел, поплевался, почесался и начал потихоньку пользоваться, тем более что много ума тут было не нужно. Но какие-то сомнения тогда оставались весьма глубокие. Как-то само собой возникло и долго ходило мнение, что это сам Черт снимает пробу, проверяет, значит, достаточно ли народ в этих местах крепок в вере. Или вот еще дрова эти: бывало, станут рубить – не кончаются дрова. То есть не то чтобы совсем, но если вот, скажем, с утра начать, то к ночи, случалось, управлялись. Значит, берет это мужик нормальную сосновую чурку, рубит, рубит еще, пополам, глядит – половина сосновой дровни в руках, ну, треть – самое большее, причем никто не понимает, как это получается, какой-то один сплошной дефект глаз. Ладно. Рубит он, в общем, дальше – никакого толку, половина двора у него уже завалено дровами, а он рубит, ругается, а рубит, поскольку не рубить никак нельзя, пахнуть они тогда начинают, если не рубить, совсем нехорошо, дышать, рассказывают, совершенно невозможно – так пахнут. Но это бы еще туда-сюда, это бы ладно. Только малорубленные дровни смолой исходить начинают, и странной какой-то смолой, не сосновой; испаряется это она то есть на солнышке, пахнет себе – и становится тогда человек от нее дремотный, нехороший, начинает он тогда смотреть чье-то будущее в натуре, и ладно бы там будущее соседа или там, скажем, соседки, нет, лицезреет он свое будущее, без подробностей, а так, в общем, с таким философским подтекстом – и с нехорошим, надо сказать, подтекстом, на баб вот, говорят, не действует, ни хрена они там не видят, их, я так понимаю, спасает тут природное отсутствие всякого воображения, а вот мужику этого лучше бы и не видеть. Бросает он тогда это занятие, перестает рубить и молча идет собирать дрова, складывать штабелями. Народ, рассказывают, первый раз как присутствовал, так потом полдеревни по лесу собирали. Ну кто ж такое долго выдержит. Только толку от них, от дров, никакого, не горят они. Никакого смеху – грех один. Пробовали со скуки даже ими печи выкладывать, ничего, работают печи, рассыхаются, правда, быстро… Огнеупорные дрова. Тени еще говорящие были. Тоже надо рассказать. А еще повадились одно время стаи каких-то молчащих попугаев, сам видел. Из теплых стран, говорят. Прилетят и молчат, мать их, да страшно так молчат, с подтекстом – до жути… Ну ладно, я говорю, занесла тебя нелегкая, со всяким может случиться, ну не молчи ты, скажи пару слов – нет, как воды в рот набрали. Ладно там одни попугаи. В погребах простокваша сама собой в сливки сгущалась – это уже после меня было, мне только сливки приносили, без простокваши, так что сам не видел. До чего дошло, как радио туда в тайгу провели, так народ сразу о смысле жизни задумался. Теперь только в таком аспекте. Что самое интересное во всей этой истории: сам Магистр-Дьявол, мучимый жестоким насморком, сморкаясь, лично сделал краткий обзор международной жизни. Выступает, значит, по приемнику и учит, как надо жить. И где, такое случается, там всё – прекращает свое историческое развитие прошлое и настает будущее. Вот только никто там уже не живет. Не могут.