Украденная ложь (ЛП) - Джей Монти

Но она побеждает. Борьба бессмысленна.

Я осторожно поворачиваю голову на верх лекционного зала и смотрю на неподвижного Алистера. Его взгляд не отрывается от моего, как будто он знает, что я посмотрю на него в ответ.

Ухмылка украшает его лицо, когда он поднимает руку, слегка шевеля пальцами в притворном прощальном жесте.

Отсюда, снизу, его глаза не такие темные. Они потрясающего карего цвета, и я считаю почти несправедливым, что у парней, заключающих в себе темную магию и жестокие намерения, всегда самые красивые глаза.

Глава 9

Алистер

Я ходил на терапию один раз.

Один раз в смысле, на один единственный прием, который длился, может быть, двадцать пять минут, прежде чем психиатры отказались работать со мной дальше.

Мне было двенадцать лет, я был на пять дюймов ниже ростом, чем сейчас, и пытался ударить ножом своего девятнадцатилетнего брата на нашей кухне во время рождественской вечеринки, после того как сломал ему нос и пальцы правой руки.

Забавно, но я мало что помню, кроме того, что мне рассказывали, и в идеальном видении я помню, как сидел на полу кухни и смотрел, как люди дергали за ниточки, вызывая лучших пластических хирургов и врачей, которых можно было купить за деньги.

Моя мать рыдала, держа лицо Дориана в своих руках, а он прижимал к лицу пропитанный кровью носовой платок, отмахиваясь от нее. Они поспешно вышли за дверь, вскоре после них все разошлись, и ни один человек даже не взглянул в мою сторону. Не для наказания. Не для беспокойства. Даже не спросили, почему я это сделал. Ничего. Единственная причина, по которой меня отправили на терапию, была в том, что моя бабушка настояла на этом, чтобы спасти имя Колдуэлл. Утверждала, что у меня временное взрывное расстройство; все, что угодно, лишь лучше выглядеть.

Они все прошли мимо кухни, где я сидел, сжимая в руке разбитые костяшки пальцев, наблюдая, как они смотрят сквозь меня, словно я был всего лишь стеклом. Чем-то, на что можно только смотреть, но не видеть. Не то, что Дориан, который был ничем иным, как чистым золотом.

Это был мой первый удар. Мой первый взрыв ярости, который я не смог сдержать. Я физически не мог больше это глотать, я должен был что-то сделать. Хотел причинить ему боль. Хотел убить его.

Я подошел к холодильнику и взял пакет замороженного горошка, зная, что холод поможет уменьшить отек. Рук научил меня этому еще до того, как мне исполнилось семь лет.

Дориан учился на втором курсе в Холлоу Хайтс и решил, что ему нужен кабинет, чтобы учиться, трахать девочек и прочую чушь, которую он сказал моим родителям. Вместо того чтобы занять одну из пятнадцати тысяч других свободных спален, он занял мою оранжерею. Он выбрал ее, потому что знал, что это единственное место в этом гребаном доме, где я могу находиться. Ему даже не нужен был кабинет, он просто хотел еще раз показать мне, что все в моей жизни принадлежит только ему.

Оранжерея находилась в западной части дома, это была небольшая круглая пристройка к первоначальному дому. Мой дед построил ее для моего отца, когда тот был в моем возрасте, и она никогда не использовалась, пока мне не исполнилось пять лет.

Я все время оставался там. Не выходил оттуда, если был дома.

Мне нравилось слушать, как дождь бьет по окружающему меня стеклянному, смотреть, как молнии бьют в деревья, а гром сотрясает маленький зеленый диванчик внутри. Кроме дивана, там мало чего было. Несколько мертвых растений и бесполезные книжные полки, но это было мое, и это было единственное место, которое у меня было.

И он забрал его у меня.

В том возрасте, в котором он был, когда я пытался его убить, я все еще не мог войти в ту комнату. Когда Дориан уехал в аспирантуру, они оставили там все его вещи, и, по правде говоря, она перестала быть моей в ту же секунду, когда он решил ее забрать.

Короткий список мест, куда я мог сбежать, в тот день стал еще короче. Он и сейчас такой же короткий.

«Кладбище» было только для выходных, я правил рингом. Ни разу не побежденный. Ни разу не задетый. Но это было не мое. Не совсем. Изредка я ходил в дом Тэтчера, но даже там я чувствовал себя не в своей тарелке со всеми этими уникальными скульптурами и викторианскими украшениями.

Единственное место, которое у меня теперь было, — это Спэйд Уан.

Тату-салон недалеко от Пондероза Спрингс, зажатый между старой парикмахерской и обычным магазином. Неоновая вывеска, прикрепленная сбоку к окну, жужжала и отбрасывала фиолетовый свет на витрины.

Два этажа: нижний — зал ожидания с черными кожаными диванами, стойка администратора и небольшая кладовка.

Верхний этаж был разделен высокими стеклянными пластинами, предоставляя каждому художнику свое собственное пространство, чтобы украсить его по своему усмотрению. В основном это были индивидуальные рисунки в рамках на стенах, наклейки и тату-оборудование. А в задней части находился деревянный стол, за которым я оставался, если только не убирался в магазине или не помогал.

Причина, по которой я был так зол на Дориана все эти годы, причина, по которой он подтолкнул меня нанести первый удар, чтобы по-настоящему пробудить во мне ярость, которая никак не хотела уходить, заключалась в том, что именно там я делал наброски.

Я не держал это в секрете, потому что моим родителям было наплевать на то, что я делаю. Поэтому я вешал их на стеклянные панели стен зимнего сада. Каждая из них была покрыта кремовым листом бумаги с каким-нибудь нарисованным мной рисунком. Дориан знал об этом. Он видел это.

К двенадцати годам я покрыл ими все пространство. Поэтому, когда они переделали комнату в его кабинет, я больше не видел этих рисунков. Все они были выброшены. Это был еще один гвоздь в мой эмоциональный гроб.

Не желая, чтобы он победил, не желая, чтобы мои каракули снова попали в их руки, я начал рисовать на себе. На моих пальцах, руках и бедрах. Везде, куда я мог дотянуться.

Я часто задавался вопросом, смотрели ли на меня отец и мать, видели ли они, что у меня действительно есть талант. Но я мог бы в десять лет окончить Массачусетский технологический институт с IQ, сравнимым с Эйнштейном, и этого все равно было бы недостаточно, чтобы сравняться с моим братом. Я никогда не мог сделать ничего такого, что было бы достаточно хорошо для них.

Думаю, лучше было узнать это в юном возрасте, чем всю жизнь добиваться их внимания, когда этого никогда не произойдет. У них было все, что им было нужно в ребенке, когда у них появился Дориан. Я был просто пустым местом.

С семнадцати лет я начал приходить сюда. Я нашел его однажды ночью, когда допоздна катался на своей машине, размышляя о том, чтобы перелететь в ней через популярный трамплин для прыжков. У меня не было ничего, ради чего я хотел бы жить.

Это не так печально, как вы думаете. Это происходит каждый день. Люди умирают, и ты с этим смиряешься.

Я хотел умереть с тех пор, как узнал причину, по которой мне вообще дали жизнь. Я имею в виду, что парни остались бы друг у друга. Я был не нужен, и я устал бороться за жизнь, которую ненавидел. И тогда я увидел салон.

Так что, если верить в голливудскую чушь вроде судьбы, можно было назвать это как-то так.

Когда я вошел, познакомился с владельцем, Шейдом, и начал появляться с поддельным удостоверением личности только для того, чтобы сделать татуировку, я понял, что наконец-то нашел действительно свое.

Не моего брата. Не моих родителей. Даже не парней.

Это было все мое, и никто не мог отнять это у меня.

Шейд позволял мне работать здесь, когда у меня было время, безвозмездно с моей стороны, и единственный раз, когда я добровольно использовал хоть один цент из денег моих родителей, это когда я подал заявление на стажировку здесь после того, как узнал, что останусь в Пондероза Спрингс на следующий год.

Первоначально, до появления Роуз, я планировал уехать в Нью-Йорк. Шейду понравилась моя работа, и он сказал, что устроит меня в салон на восточном побережье для прохождения практики. Казалось, что кто-то снял с моей груди груз, тяготивший меня всю жизнь, и я наконец почувствовал, что крылья, которые мне подрезали в детстве, начинают отрастать.