Хитмейкер. Последний музыкальный магнат - Томми Моттола

– Сядь.

Да, вот так просто: «Сядь».

Дядя был опрятным крупным мужчиной целых шести футов росту, но широким в плечах и мощно сложенным. Габариты были лишь одной из составных частей его авторитетного облика. Он был крайне авторитарной и самоуверенной личностью… и крайне нетерпеливой тоже. Никаких хождений вокруг да около – дядя словно заколачивал гвозди.

– Слушай, – начал он. – Тебе надо завязывать с этим твоим пением. Ничего хорошего из этого не выйдет. Ты, конечно, можешь пытаться снова и снова тратить свое время впустую. Но поверь мне, тебе нечего делать в этом ремесле. Я знаю кучу парней в этом роде, можно сказать, всю их породу перевидал. И я видел, что они приходят и уходят. Бессмысленные крысиные бега.

И вот эти последние слова он произнес с таким выражением, что можно было практически почувствовать себя одной из этих самых крыс… Такое едва ли забудешь.

– На самом деле ты должен стать профессионалом, – продолжал дядя. – Хочешь заниматься бизнесом своего отца. Это бы обрадовало его, и он смог бы научить тебя своему делу. Посмотри, чего он добился – сумел прочно обеспечить семью. А ты сможешь приумножить капитал в десять раз! Но если ты этого не хочешь – стань врачом или адвокатом. Но с пением нужно прекращать. Это даст тебе отличные шансы, и родители тебя поддержат.

По правде говоря, это вовсе не было беседой, и дядя явно не планировал тратить много времени.

– Хорошо. Спасибо, дядя Вик, – сказал я, поднимаясь. – Большое вам спасибо.

– Ты меня понял? – спросил он в ответ. Это он так прощался. – Ты меня понял?

Я кивнул и вышел из кабинета. Голова кружилась. Должен делать это. Обязан делать то. Но ни мой разум, ни мое тело, ни моя душа не хотели ни «этого», ни «того». Они хотели творить музыку.

Издалека снова донесся голос дяди Вика:

– Ты меня понял?

Вокруг меня делались стремительные карьеры. Я видел, как мои друзья осваивали бизнес своих отцов – строительство, розничную торговлю, текстильное дело и, конечно, финансовые операции. Мои друзья детства становились мужчинами. Это наводило меня на мысли о том, что, возможно, я должен был послушать дядю Вика. Возможно, я должен был бросить музыку, как и сказал Сэм Кларк. Это ведь не означало, что я обязан вовсе покинуть мир шоу-бизнеса? Чем больше времени я проводил с Лизой, тем чаще встречался с ее родителями и их удивительными друзьями. Не было, например, ничего странного в том, что на ужин мог зайти Сидни Пуатье. В течение нескольких месяцев я проделал путь от выступления на разогреве у мисс Чесночные Пальцы до встречи с Софи Лорен.

Но для меня в этом был один неловкий момент – Сэм будто бы возводил между нами невидимую стену, причем сразу в нескольких измерениях. В пространстве: «Не ходи в эту часть дома!», а также в социальном положении: «Вот наш «мерседес», а вот твой «шевроле». Так что у них дома я всегда чувствовал себя, так сказать, «на птичьих правах». Мне нужны были деньги. Нужно было настоящее дело. Если уж я не мог подкатить к ним на «мерседесе», то я, по крайней мере, должен был заняться чем-то таким, что приведет к успеху.

Успех в глазах семьи Кларк был всем. Родители Лизы только о нем и говорили: успех, успешные люди и преимущества успеха.

Все это наводило меня на мысли о бизнесе отца. Он всегда мечтал передать мне свое дело. Когда я был юнцом, он часто брал меня к себе на работу в южную часть Манхэттена и старался развлечь меня тем, что там делалось, чтобы я в будущем захотел сам заниматься подобными вещами. Но я на это, конечно, не покупался. В те дни, о которых я пишу сейчас, он только что продал свою фирму, но условия сделки были таковы, что все еще приглядывал там за делами. Было уже поздно требовать наследство, но его замысел состоял в том, чтобы научить меня вести бизнес, подготовить к созданию своего собственного дела. Ну а сам я, конечно, хотел заполучить Лизу.

В те дни я каждое утро садился с отцом на поезд и ехал в Нью-Йорк. Там меня ждало первое потрясение. Помните, это был конец 60-х – никаких iPod. Плеер Sony Walkman станет популярен десять с лишним лет спустя. В семь утра между Вестчестером и Центральным вокзалом Нью-Йорка… никто не слушал даже радио. Я сидел рядом с молчаливым коммерсантом, читавшим «Нью-Йорк таймс». Весь путь состоял из объявлений проводника:

«Следующая Маунт-Вернон… Сто двадцать пятая улица… Центральный вокзал, конечная!»

Тут начиналась лихорадочная давка и гул метрополитена – предстояло еще добраться до Боулинг-Грин.

Я сидел за столом в открытом помещении рядом с отцом – там не было этих ужасных офисных ячеек, просто куча народу кругом, – и все занимались своим делом. Это была брокерская фирма, и если вы там не начальник, то суть вашей работы состоит в том, чтобы заполнять для импортеров бланки, которые потом надо было отправить для проверки на таможню. Не так уж и сложно, но еще как скучно – как и все, что связано с документооборотом. Именно мастерство моего отца в этом деле позволяло нашей семье роскошно отдыхать в Майами-Бич. Однако, когда сам делаешь нечто подобное, то Summer Wind, которую там ставили в баре, почему-то не играет.

Я ковырялся в этих бюрократических формах около полугода. Но внезапно в моем однообразном графике произошла необычная перемена. Скорее всего, это был обычный выходной день, так как отгулов я никогда не брал. Мы с Лизой гуляли по Пятой-авеню, и погодка была та еще. Как только начался дождь, мы спрятались под навесом, и я посмотрел ее в глаза. По ее щекам текли слезы.

– Что такое? – спросил я.

– Мы… мы больше не можем встречаться!

– Что?

Ничто не предвещало беды. Собственно, у нас все было отлично – и именно поэтому она плакала.

– Что с тобой, Лиза? Я тебя обидел?

– Нет, конечно! Дело не в этом. Дело в том, что ты… ну… ты не исповедуешь нашу веру.

– Не исповедую иудаизм? Конечно. Но ведь ты знала об этом и раньше.

– Томми, ты не понимаешь. Из-за этого родители тебя никогда не примут! Никогда не согласятся с тем, что я встречаюсь с неевреем. Это безнадежно!

В этот момент внутри меня столкнулось так много разнообразных чувств, что я на минуту потерял равновесие. И я отреагировал, не рассуждая, мгновенно и от всего сердца:

– А если я обращусь в иудаизм?

В тот момент я чувствовал, что вновь оказался в седле. Эх, если бы я знал, что эти слова обеспечат меня приключениями на три десятка лет вперед!

В том-то все и дело… Произнести эти слова было не очень трудно. Их было легко произнести. Помните, мой лучший друг был воспитан в еврейских традициях? А ведь его отцом был католик-итальянец, а еврейкой была только мать. Его отец пошел с ним в синагогу, нацепил талит и подпевал в течение всей церемонии. А мама моего друга научилась неплохо готовить ригатони. Я с ним вместе отмечал бар-мицву, а он посещал со мной рождественскую мессу. Ронни Парлато был примером того, как все может хорошо сложиться, если два человека на самом деле близки. А ведь я определенно любил Лизу. Во всяком случае, я так думал. Мне исполнилось девятнадцать, и я был считай что ребенком. Что я вообще мог знать о любви?