Шапка, закинутая в небо - Эдишер Кипиани

В кабинете у прокурора сидел какой-то старичок. Сначала он с любопытством принялся меня разглядывать, водрузив на нос очки, потом так же внезапно потерял к моей персоне всякий интерес и, сцепив руки на животе, завертел большими пальцами.

— Что нового, Заал? — бодро спросил прокурор и, не дожидаясь ответа, широким жестом указал в сторону своего посетителя. — Ты, конечно, знаешь нашего уважаемого Левана Антоныча?

Я еще раз поклонился старичку и только сейчас сообразил, что передо мной — заслуженный юрист республики, в свое время снискавший славу лучшего знатока права, Леван Андриадзе. Он снова поглядел на меня сквозь очки и не спеша протянул мне легкую старчески сухонькую ручку, которую мне пришлось самому нащупать, чтобы заключить в рукопожатие.

— Знаю, — поспешил я загладить свое замешательство.

Старичок, довольный, заулыбался.

— Ничего, дружок, скоро и тебя будут знать. Ты еще молод…

— Заал скоро заставит говорить о себе весь мир, — позволил себе сыронизировать прокурор.

— Не сомневаюсь. Сейчас за любое дело возьмись — оно громкое, — серьезно, словно не поняв шутки, подхватил Андриадзе.

— Не надо преувеличивать, нарушений всегда хватало, — мягко возразил прокурор.

— Но такого, как сейчас, не было никогда! Во всем мире людей охватила какая-то лихорадка, они все себе позволяют… Я получаю судебный бюллетень, так хронику просто читать не могу, не по себе становится. А ведь меня удивить не так просто. Впрочем, это разговор длинный, а я спешу. Меня в президиуме ждут, я ведь у них почетный член.

— Если вы подождете буквально пять минут, я вас подвезу, — пообещал прокурор, и старичок снова опустился в кресло.

— Так что новенького, Заал? — повторил свой вопрос прокурор.

— Вчера я был в школе. Говорил с ребятами. Накануне того дня они собирались на экскурсию…

— Что из этого следует? — рассеянно спросил прокурор, роясь в бумагах.

— Паата очень обрадовался и сказал, что непременно пойдет на Тбилисское море…

— Ты знаешь, Заал, над твоей версией собираются тучи. Ты составил протокол школьного допроса?

— Я их не допрашивал. Я просто с ними беседовал.

— Нам не беседы нужны, а документы. Дальше? — он явно куда-то спешил и хотел побыстрее меня спровадить.

— Я должен вызвать министра и его жену, — я почувствовал на себе пристальный, удивленный взгляд.

— Это обязательно?

— Да. Во всяком случае, жену…

— Так вот, вызывай жену, а министра оставь в покое. Впрочем, это, возможно, еще хуже…

— Вызвать их сюда или мне самому подъехать?

— Дело твоей тактичности.

— Вызову так, как всех, на общих основаниях.

Прокурор смотрел на меня с любопытством и немного сердито.

— Министр никуда не убежит, успеешь его вызвать. Лучше займись делом, оно у тебя пока с места не сдвинулось… Я понимаю, что тебе не терпится похвастать: такое, мол, дело веду, что самого министра допрашиваю. Зачем тебе, в конце концов, министр понадобился?

— Иродион Менабде — его подчиненный, в той же системе работает…

— Знаю, — отрезал прокурор.

— Как же дело может сдвинуться, если самых необходимых свидетелей я не могу допросить…

— Каких это — самых необходимых?

— Мать Пааты, например… Ей очень плохо. Я бы не хотел сейчас ее тревожить.

— Твое джентльменство до добра не доведет. Ну, допустим. Кого же еще ты хотел бы допросить?

— Иродиона Менабде вы мне рекомендовали не трогать — собираем материал. Когда налицо будет состав преступления, мы его не только вызовем, но и под стражу возьмем… Если и семью министра не трогать, то мне делать нечего.

Леван Андриадзе поднял руку и зашевелил губами, собираясь что-то сказать.

— Послушай-ка меня, дружок, — наконец заговорил он, стараясь не утерять мысли, — вызывай своего министра и допрашивай, ничего с ним не случится.

Я направился к выходу.

— Зайдешь в конце дня! — крикнул мне вслед прокурор.

Еще издали я увидел — возле моего кабинета нервно прохаживался Иродион Менабде. Завидев меня, он ухватился за ручку двери и попытался ее открыть.

— Вас вызывал кто-нибудь? — вежливо осведомился я, отпирая дверь.

— Пока нет, но, кажется, собираются, — дерзко ответил он и следом за мной, без приглашения, вошел в кабинет.

— Кто же это собирается?

— Если не ошибаюсь, вы!

— Откуда у вас такие сведения?

— Мир не без добрых людей.

— Садитесь, раз уж пришли. Но я не собирался вас вызывать, мы пока собираем материал, расследуем.

— Интересно, что же вы расследуете? И кто вам дал право копаться в моих личных делах?! Расследуют! Как будто я что-то скрываю.

— Вот мы и выясняем, скрываете или нет.

— Но почему именно я? Почему не другой, не третий?

— Потому что не другой, не третий, а именно вы — отчим Пааты Хергиани.

— Удивляюсь я вам, молодой человек! Вы как-никак юрист, а позволяете себе прислушиваться к бабьим сплетням. Если меня спросить, я тоже мог бы многое порассказать.

— Придет время — и вас спросят.

Он откинулся на спинку стула и посмотрел на меня с жалостью и презрением, как на глубоко заблуждающегося человека.

— Меня спрашивать нечего, тут все ясно: мальчишка во сне перепутал дверь с окном…

— Надел брюки, ботинки — и все это во сне?

— Ничего он не надевал, а заснул одетый, зачитался…

— Странно. У меня есть справка из поликлиники, где лечился Паата. Врачи считают его абсолютно здоровым и нормальным…

— Вполне возможно, — недоверчиво пожал плечами Менабде.

— И припадками он не страдал, и лунатиком не был. Обычно дети, если встают по нужде, не просыпаясь, то повторяют тысячу раз пройденный путь и ни в коем случае не вываливаются из окон.

— Тогда, может, вы скажете, что же все-таки случилось? — насмешливо предложил Иродион.

— Пока я могу сказать только то, что подтвердили эксперты и медики: мальчик разбился при падении. Но что? как? и почему? Пока не выяснено.

— А ваше личное мнение? — он почему-то сам испугался своего вопроса.

— Сейчас рано об этом говорить.

Мой ответ придал ему смелости.

— Не такому, как вы, следователю в этом деле разбираться…

— Почему же? Объясните подробнее.

— А чего объяснять!.. Вы ко всякой болтовне прислушиваетесь. Как можно верить этой потаскушке, как?! Мне вы не верите, а ей поверили, почему? Что она — с выражением говорит или голос у нее приятный?

— О ком вы говорите?

— О соседке своей, Этер Муджири, — он деланно рассмеялся. — Обидел, видите ли, в жены не взял! Оказывается, я должен на всякой уличной девке жениться! Вот она и мстит, да как мстит; чуть ли не в убийстве меня обвиняет. Так мне, дураку, и надо, с кем связался! Сам себя погубил…

— Я не знаю, какого поведения гражданка Муджири, но жениться на ней вы все-таки собирались?

— Кто вам это сказал? — он так вздрогнул, словно невидимый великан тряхнул его за шиворот.

— Вы сами только что говорили. С первой женой вы разошлись потому, что у нее не было детей…

— Это тоже я сказал только что? — Великан продолжал трясти Иродиона Менабде, и слова срывались с его непослушных губ против его воли.

— Потом вы сблизились с Этер Муджири, своей соседкой, собирались на ней жениться, но в решающий момент раздумали: она была в разводе и за три года жизни с мужем…

— Ясно! Это все она наболтала.

— А вы мечтали о наследнике и не хотели бездетную жену…

— Доложила, со всеми подробностями!..

— …И вы женились на Маке Хергиани. Правда, у нее был ребенок, но это ли не гарантия, что она и вам родит наследника…

Я хотел было продолжить, но передумал. Еще представится случай, тем более, что моя версия не содержала ничего приятного для слуха Иродиона Менабде: шло время, а Мака все не беременела. Тогда Иродиона охватило сильнейшее подозрение, которое, к ужасу его, подтвердили врачи. Жены, ни первая, ни вторая, не были виноваты в его несчастье — бездетным был он сам. Теперь не оставалось ни сомнений, ни надежд. Примириться с этим было трудно. Как? И за что?! Такая несправедливость, такая суровая кара! Когда у всякого проходимца, ничтожества есть дети, он, человек обеспеченный, солидный, неглупый, обречен на оскорбительное бесплодие.

И гнев обиженного судьбой Иродиона Менабде обрушился на пасынка, самое существование которого он воспринимал как напоминание о собственном бессилии…

— На что это похоже! — поднял голову Менабде. — Мальчику угрожает смерть, а вы… вы терзаете родителей, как будто нам своего горя мало. Можно подумать, что вы только и ждали этого, чтобы накинуться на меня, когда я убит горем, подавлен…

Я насторожился:

— Говорите яснее. Чего я ждал?

— Ну, этого… — он замялся, и я не углядел, как втекло и побледнело его большое мясистое лицо.