С мечтой о Риме - Борис Джонсон

при Пол Поте.

А для понимания привившейся культуры жестокости вспомним, что, когда голова Цицерона была доставлена в Рим для пригвождения к ораторской трибуне Форума, ее схватила Фульвия, первая жена Антония. Ее бывший муж, Клодий, также пострадал от словесных атак Цицерона. Фульвия положила голову Цицерона себе на колени, плюнула на нее, открыла рот, вытащила язык и стала втыкать в него булавки.

Сам Гораций сражался в битве при Филиппах в 42 году до н. э. (на неправильной стороне), но он нигде не дает описания кровавого побоища. В этом не было нужды – все и так знали, что произошло.

Тем не менее наш циничный современный слух улавливает что-то необычайное и неприятное в том панегирическом языке, который используется поэтами Августа для изображения императора и его достижений. Но о них не нужно думать как о предтечах советских лизоблюдов. Поэты были чистосердечны.

Они жили в обществе, в котором нарастал страх перед ним самим, перед его могуществом и неуправляемостью армии и полководцев. В римском мире и вне его ширилось ощущение не только политической, но и духовной неопределенности. Укреплялась мысль о том, что заканчивается одна мировая эпоха и начинается другая с новым абсолютным самодержцем, который будет вершить правосудие и предоставит защиту страдающим народам Земли.

В Иудее некоторые ждали нового мессию. Но римское общество традиционно питало отвращение к единоличному правлению. Разве они не прогнали своих царей? Но теперь римляне, жаждущие мира, были готовы признать, что их император – живой бог, как и говорили поэты Августа.

Несомненно, Август сам желал таких слов. Иногда он делал заказы напрямую, но обычно пользовался посредничеством Мецената. Он обогатил поэтов и владел четким представлением, чего он от них ждет. Если мы посмотрим на поэзию об Акции, мы заметим, как авторы Августа достигали двух пропагандистских целей, необходимых для создания духа единства в римском мире, – единства, добытого Августом и длившегося так долго, как не удавалось никому в постримское время.

Во-первых, превозносится центральная фигура императора. Одна из тем данной книги заключается в том, что крайне трудно сформировать единое европейское политическое сознание без схожей фигуры.

Во-вторых, присутствует понятие чужака, внешней угрозы. Вот почему поэты поднимают такой шум из-за тревожащей инородности Клеопатры. Подобно многим другим авторитарным правителям правого фланга, Август стремился оправдать чрезвычайные полномочия, непрестанно напоминая обществу, что только он сможет справиться с двойственной угрозой, как дома (гражданская война), так и за рубежом (Клеопатра, парфяне, Арминий, волосатые германцы и т. п.).

Повторюсь, они – великие поэты, а не дребезжащие пропагандисты. В оде I, 37 Горация есть нечто большее, чем налет восхищения Клеопатрой, когда он описывает ее самоубийство, отказ спастись бегством. А гениальность «Энеиды» Вергилия во многом обусловлена сочувствием к тем, кому приходится умереть ради строительства Рима. Это и Дидона, царица Карфагена, которую полюбил и бросил Эней, и Турн, царь рутулов, которого Эней убивает в поединке в последних строках эпоса. Предполагается, что нас потрясет их трагедия. Так и происходит.

Но, усиливая трагизм жертв Рима, Вергилий достигает своей первоочередной задачи – возвеличения значимости Рима. По сути, он предоставляет манифест мирового господства. Как говорит Анхиз своему сыну Энею, герою эпоса и основателю Рима:

Тu regere imperio populos, Romane, memento(hae tibi erunt artes) pacisque imponere morem,parcere subiectis et debellare superbos.Римлянин! Ты научись народами править державно —В этом искусство твое! – налагать условия мира,Милость покорным являть и смирять войною надменных![28]

И им все было понятно.

В конце XIX века лорд Брайс обнаружил в Вергилии идеальное воплощение духа либерального империализма. Он был «национальным поэтом, в ком дух империи получил свое наивысшее выражение». И все же Вергилий настолько многослоен, что американские студенты, читая его в 1960-х, могли решить, что он каким-то образом был против вьетнамской войны. Турн погиб ради мира, прикинь. Отцы раннего христианства считали Вергилия провидцем, чудесным образом предсказавшим Евангелие. Длительное время к серьезным изъянам христианства относилось то, что язычнику Вергилию не нашлось места в раю. Данте сделал его своим проводником по загробному миру. Для Т. С. Элиота он был скалой, на которой выстроилась европейская цивилизация.

Этот мантуанский поэт настолько почитался, что на протяжении веков был обычай sortes Vergilianae – «вергилиевых прорицаний» – гаданий по смыслу наудачу выбранного места из «Энеиды». Карл I использовал sortes перед сражением при Нейзби, и предсказания были мрачными. Чем же так примечателен Вергилиев язык, что многие были убеждены в волшебстве, таящемся в его переплетениях?

Трудно придумать, как убедить человека, не знающего латынь, к числу каковых людей я дерзко отношу читателя. Но попробуйте оценить эту строку из книги VI «Энеиды», где поэт описывает Энея и Ко, направляющихся в царство мертвых: Ibant obscuri sola sub nocte per umbram. Даже не зная латыни, вы можете приблизительно понять, о чем речь. «Шли вслепую они под покровом ночи безлюдной сквозь тени» – таков буквальный перевод, но он не может воздать должное неспешному, леденящему душу оригиналу.

Было время, когда каждый образованный человек в Европе знал эту строку. В XIX веке Вергилий не сходил с уст в британском парламенте. Вот лорд Брум извергает знаменитое описание чудовища Молвы:

Parva metu primo, mox sese attollit in aurasingrediturque solo et caput inter nubila condit.Жмется робко сперва, но потом вырастает до неба,Ходит сама по земле, голова же прячется в тучах[29].

Он говорил о недавнем изобретении, названном подоходным налогом, который, как пророчествовал Брум с Вергилиевой точностью, будет расти все больше. Ха-ха-ха.

Если такое общее понимание поэта все еще было живо сто лет назад, подумайте о размахе его влияния на Римскую империю. Вергилий и другие поэты Августа были сеятелями латинского языка, но ими распространялась не только их главная тема, гордость за Рим. Они упрочивали саму языковую среду, латынь, с ее приятной и незабываемой слаженностью, будто у идеально подогнанных каменных блоков. Подумайте, как работает латынь с ее безжалостными законами флексии и согласования, как она неизбежно становилась средством культурной интеграции и ассимилировала процессы мышления народов Европы. Для превращения людей в римлян было важно не только то, что говорил Вергилий, но и то, как он это делал.

Я вспоминаю свое обучение в Европейской школе в Брюсселе и полное отсутствие общей программы как по истории, так и по литературе.

Как ни взглянуть, Ватерлоо всегда будет означать разное для британца и для француза.

А по всему римскому миру слово «Акций» определяло одно и то же. У него было единственное, ясное, неизменное политическое значение, и в том было достижение Вергилия и других поэтов Августа, но прежде всего самого Августа.

Что же можем сделать в современной Европе мы, лишенные гения пропаганды, сравнимого с Августом, и давно утратившие единое