Владычица небес - Дункан Мак-Грегор

И Бенине рассказал все то, что поведал ему рыцарь.

— Ну и ну-у-у! — протянул Маршалл, и не пытаясь скрыть изумление. — Так значит, старина Сервус подозревал нас всех? Ах, я дурень! И что меня дернуло поехать сюда? Ведь не хотел же, клянусь пышной грудью Иштар, владычицы нашей, не хотел! Ах!

— А что ж поехал? — грубо спросил философ.

— Да по письму же и поехал. «Не медли! — писал мне Сервус. — Я готов предложить тебе такую вещь, какой ты в жизни не видывал!» И что за вещь такая, подумал я, бросил все дела и поехал.

— И что за вещь?

— Тьфу! Ваза из цельного розового агата! На кой она мне нужна, эта ваза? У меня самого подобных полдюжины!

— Гм-м… — Гвидо смущенно посмотрел на гостей. — Лумо толковал, мол, досточтимый Сервус писал дяде, что продаст ему нечто невиданное, дядя обрадовался и послал нас сюда. А приехали, рыцарь показал нам колет, расшитый сапфирами и мелкими бриллиантами, и боле ничего не предложил…

— Интере-есно, — протянул философ, в глубине души недовольный таковым поведением лучшего друга. — Значит, он вытянул вас всех сюда посредством обмана? Не удивлюсь, если Заир Шаху вместо «невиданного сокровища» он пытался подсунуть золотое яблоко или еще какую подобную чепуху.

— Все это еще раз подтверждает твой рассказ, Бенино, — сказал Гвидо, улыбаясь. — Он и в самом деле решил любым путем собрать всех, на кого падало подозрение. Вот только странно, что он все-таки не уберегся. Как говорят, предупрежденный об опасности почти спасен… Он же получил клинок в спину — ночью, когда всяк бережется вдвойне! Нет, пока не могу этого уяснить. Ладно, идемте отдыхать, друзья. Все устали — нынче был тяжелый день… Вон уж сумерки давно наступили…

Только поднявшись, Пеппо понял, что действительно устал. Взяв брата под руку, он повис на нем и так доехал до своей комнаты. А там Бенине уложил его в кровать, накрыл покрывалом и удалился. Спустя несколько мгновений юноша уже спал.

Пробуждение было не из приятных. Дикий вопль, примерно такой, какой издал Ламберт, обнаружив хозяина мертвым, раздался перед самой утренней трапезой.

Пеппо вскочил, холодея от одной мысли о том, что его брат мог оказаться следующей жертвой злокозненного убийцы. Вылетев в коридор, он нашел там Леонардаса, который, квохча как испуганная курица, бегал взад-вперед и всплескивал длинными руками.

— Что случилось? — крикнул Пеппо, загораживая ему дорогу.

— Не знаю! — истерично взвизгнул в ответ офирец. — Кто-то орал! Я не могу больше! Я уеду! Уеду!

Юноша плюнул и побежал вниз, надеясь застать там кого-либо более здравомыслящего. Там оказался один Маршалл, с отсутствующим видом попивавший вино из серебряного кубка и, кажется, не слыхавший никакого шума. Он единственный не уходил отдыхать, а просидел тут с утра до утра — сначала с остальными гостями, а потом один.

— Ты слышал? — и ему крикнул Пеппо, дрожа от ужаса.

— Что? — меланхолично спросил шемит.

Не ответив, юноша развернулся и бросился снова наверх. Но на лестнице он столкнулся с Бенине — тот мчался, как раненая волчица к своему волчонку. Едва он завидел Пеппо, как глаза его радостно вспыхнули. Схватив брата в охапку, он так сильно прижал его к себе, что юноша чуть не задохнулся.

— Мальчик мой! — закричал Бенино, срываясь на фальцет. — Где ты был? Я обшарил твою комнату и десяток других! Я искал тебя!

— Я тоже искал тебя! — задушевно пробормотал Пеппо в отворот его куртки. — Там орали, я испугался, я побежал…

— Ах, какая трогательная картина! — издевательски пропел за спиной философа Заир Шах. — Прямо-таки больно смотреть!

— А ты не смотри! — Уже не первый раз в этом доме Бенино позволял себе грубости — наверное, уже чувствовал себя хозяином. — Иди вниз, сейчас я найду Гвидо…

— Зачем еще? — недовольно фыркнул старик.

— Разберемся, что к чему, — туманно ответил философ, увлекая брата за собой.

Гвидо встретился им в одном из рукавов коридора. Он был так же бледен, как тогда, когда нашли тело Сервуса Нарота.

— Ты слышал крики? — спросил его философ. — Где-то там, в правом крыле дома.

— И слышал и… видел… — хмуро ответил маленький дознаватель. — Теренцо убили.

— Что?! — разом воскликнули братья Брассы, непроизвольно подаваясь назад.

— Это Лавиния кричала… Они уснули, а проснулась она уже одна. То есть Теренцо лежал рядом, но был мертвее мертвого: горло перерезано от уха до уха.

— А… оружие? — Глотка философа пересохла, и теперь он скрипел, как несмазанная телега.

— Кинжал… мой…

Гвидо тоже говорил с трудом, но Пеппо отлично понимал его чувства. Сначала рыцаря закололи кинжалом Лумо Деметриоса, а теперь Теренцо зарезали кинжалом Гвидо Деметриоса. Все это было очень странно.

— Все это очень странно…

Бенине настороженно смотрел на бледное лицо маленького дознавателя, вдруг обнаруживая в нем неприятные изъяны: хитрые глаза, чей взор ускользал, как у человека с нечистыми помыслами, слишком вздернутый нос, веснушки… Ну разве у честного мужа могут быть веснушки?

Философ понимал, что несправедлив сейчас, но ничего с собою поделать не мог.

— Да, все это очень странно, — с нажимом повторил он, отталкивая брата себе за спину.

— Подумай же, Бенино. — Гвидо умоляюще посмотрел в глаза философа — теперь его взор никуда не ускользал, а, напротив, был прям и открыт. — Подумай, зачем бы я стал оставлять свой кинжал в комнате, где только что убил человека? Я бы унес его и спрятал или выбросил бы…

— Ты хитер, — отворачиваясь, сказал Бенине. — Кто тебя знает…

— Он не виноват, Бенино, — вступился за малыша Пеппо. — Убийца нарочно подбросил его кинжал в комнату Теренцо.

— Помолчи! — сурово остановил его брат. — Иди к себе, запрись на засов и никого не пускай. Я приду позже.

Юноша с укором посмотрел на Бенино, но перечить не стал — сие было бесполезно, ибо упрямее заупрямившегося философа мог быть только раздраженный осел.

Когда Пеппо скрылся за дверью своей комнаты — а Бенино с Гвидо проводили его туда, — они пошли успокаивать Лавинию, которую, по словам младшего Деметриоса, вряд ли успокоил придурковатый Леонардас. Так оно и было. Рядом с трупом несчастного толстяка, вся перемазанная в его крови, сидела девушка, а офирец примостился чуть ли не у нее на коленях. Кажется, пыталась утешить его она: рыдая в полный голос, он визжал, что никогда больше не выедет из родного Офира, чем бы его ни заманивали. Он клялся, что продаст всю свою коллекцию задешево, а лучше отдаст ее первому встречному нищему, лишь бы не бояться за свою жизнь, коя, безусловно, дороже всяких там самоцветов и золотых побрякушек.