Властители Шема. Канун Единства - Пол Пауэрс

Пол Пауэрс

Властители Шема. Канун Единства

— Да за кого они меня принимают?!!

Конан в раздражении толкнул миску, и жидкая разваренная каша плеснула через изящно чеканенный золотыми рисками край, на поднос черненого серебра. Если судить по изысканности посуды и обходительности — принимали его в Асгалуне все-таки именно за короля. Во всяком случае — принимали по-королевски.

На роскошнейшем и огромнейшем подносе с так называемыми мелкими утренними закусками Конан не углядел ни одной посудины не то что из дерева или простецкой глины, но даже и из весьма почитаемой и вполне приемлемой и за королевским столом благородной бронзы. Сплошное золото да серебро, украшенное каменьями и затейливой резьбой. Неудивительно, что четверо слуг с трудом втащили заставленный подобной утварью тяжеленный поднос в роскошную опочивальню, выделенную Зиллахом своим благородным гостям на все время праздничных торжеств.

И все-таки причины для гнева и удивления у Конана были, несмотря на всю вышколенность слуг, подобострастно склонившихся в ожидании дальнейших приказаний, и невзирая на просто-таки королевскую роскошь принесенной ими посуды. Для этого достаточно было посмотреть на то, что в ней содержалось…

Там было размазано нечто, разваренное до полного непотребства. Жидкая кашка непонятного происхождения, да растолченные овощи с ошметками полупрозрачного мяса. Своему бы повару, посмей он сотворить с едой такое непотребство, Конан бы все это самолично же и скормил. Да еще и мечом плашмя бы, пожалуй, добавил пару раз — от всей души, пониже спины, для пущего вразумления. Но — в гостях приходится мирится с чужими обычаями, это даже варвару понятно.

Подавив возмущенный рык, Конан сел в огромное кресло, покрытое желтым мехом. Принимали его действительно по-королевски — вон даже озаботились запастись шкурами вендийского кохаруса. С едой вот только выходила сущая нелепость…

Возмущенно сопя, он взял в руку неудобную двузубую вилку — не ковыряться же в этом месиве пальцами! Ткнул пару раз, пытаясь поддеть серебряным зубцом кусочек потверже.

Не вышло.

Вообще-то, запах от этой овощной бурды исходил очень даже вкусный, завлекательный такой, но внешний вид…

— Это кто-то уже ел? — фыркнула Лайне, скептически разглядывая содержимое миски.

Девчонка никогда не отличалась особой тактичностью. Правы Кром их раздери, те, кто считает — детей нельзя допускать к общему столу, ведь они и идолов капища способны вывести из себя.

— Пошли вон!!! — рявкнул Конан на замерших в глубоком поклоне прислужников, понимая, что еще разок ковырнет он серебряной вилкой с рукояткой из драгоценной кости элефантуса вот это на золотом блюде разложенное, — и знаменитая варварская выдержка, позволяющая с невозмутимой улыбкой переносить любые пытки, может ему и отказать.

— Гадость, — сказала Лайне, когда слуги вышли. И добавила еще парочку слов, знать о самом существовании которых маленькой девочке не полагается. Служанка охнула и испуганно прижала ко рту обе руки, глядя округлившимися глазами на взбешенного Конана. Надо бы еще раз напомнить Драконам о необходимости гнать взашей эту вездесущую малявку, когда начинают они травить свои похабные байки. Но это — потом.

А сейчас — сама напросилась.

Конан повернулся темным от бешенства лицом к младшей дочери.

Процедил сквозь зубы:

— Ты хочешь в первый же день расторгнуть нашу сделку?

— Так нечестно! — завопила было Лайне, но тут же сбавила тон под тяжелым взглядом отца, и продолжила уже почти жалобно. — Но мы же одни!

— Вот как? — Конан выгнул бровь. — Значит, честь и слово моей дочери зависят лишь от того, видит ли ее кто-нибудь из посторонних? Значит, если ее никто не видит, то моя дочь может совершить любую подлость и нарушить любое обязательство? Так, значит?..

Он говорил очень тихо, поскольку был слишком зол, чтобы кричать. У Лайне вытянулось лицо — она знала, признаком чего является его такой вот нарочито негромкий голос.

— А можно, я еще разок попробую? — спросила она уже почти не надеясь, — я буду очень стараться. Я просто не поняла сначала, что делать это надо все время…

В ее голосе звучала неподдельная боль, и Конан почти увидел, как она мысленно прощается с вожделенным арбалетом. Она ведь всерьез полагала, что это именно на нее он так разозлился.

— Нет! — рявкнул Конан, успокаиваясь. — То есть — да! Сегодня не считается, но если ты еще хоть раз!.. Ты должна быть хорошей девочкой! А хорошие девочки не сквернословят! Поняла?

— Ага!

Лайне заулыбалась.

Конан закрыл глаза и попытался положиться на запах. Пахнет-то ведь вкусно! Значит, откровенной гадостью быть не может. В конце концов, и не такое едать приходилось по молодости лет… Вон Атенаис же ест — и даже не морщится! Настоящий пример железной выдержки, положи перед ней на блюдо живого тритона — она всего лишь с невозмутимым видом поинтересуется, с каким соусом сие употребляют. Вот и бери пример с собственной дочери. Ты не у себя во дворце, где можешь быть самим собой. И если вдруг все эти миски со всей содержащейся в них бурдой окажутся расколотыми о стены или — Митра, убереги! — надетыми на чьи-нибудь головы… так ведь можно докатиться и до конфликта с соседней державой.

Конан глубоко вздохнул. Нет, проблемы с шемскими правителями ему не нужны. Особенно сейчас, когда начали они вроде как бы прислушиваться к голосу разума и даже решили выбрать главного владыку — неслыханное дело для страны, где правитель любого городишки считает истинным повелителем только самого себя, и единственно себя же только и достойным звания «верховного правителя всего Шема». Наличие такого разрозненного и потому не слишком надежного соседа короля Аквилонии не могло оставить равнодушным. Сколько времени было потрачено Конаном впустую на попытки объединить эту безумную страну при помощи меча, каким же молодым и глупым был он тогда, в самом начале своего царствования, двадцать четыре зимы назад… Сколько ему тогда было? Примерно сорок зим…

Ха!

Сопляк.

Ни одного седого волоса, — помнится, он тогда этим даже гордился. Не иначе, как по молодости мозги совсем отшибло. Ведь настоящий мужчина — и не мужчина вовсе, пока не обретет достойного количества благородной стали в волосах. Позже благородная сталь переплавится в благородное же серебро, и настоящий мужчина станет мудрым старцем. Если доживет, конечно. Жизнь у настоящего мужчины трудна и полна опасностей, потому-то до старости из них и доживают лишь самые мудрые. А пока ни стали, ни серебра нет в твоей бороде — ты просто мальчишка, скольких бы военных подвигов ни насовершал и скольких бы дев по углам ни перещупал.