Бойцовский клуб (перевод А.Егоренкова) - Чак Паланик

«Где все?»

— Это и есть хорошая новость, — говорит Большой Боб. — Группу распустили. Только я заглядываю сюда, чтобы рассказать об этом парням, которые могут тут показаться.

Я валюсь с закрытыми глазами на одну из клетчатых кушеток из магазина недорогой мебели.

— Хорошая новость в том, — рассказывает Большой Боб. — Что открылась новая группа, но первое ее правило — не упоминать о ней.

Ох.

Большой Боб продолжает:

— И второе ее правило — не упоминать о ней.

Вот черт. Я открываю глаза.

Дерьмо.

— Группа называется бойцовский клуб, — говорит Большой Боб. — И она собирается в ночь каждой пятницы в закрытом гараже за городом. По ночам в четверг есть еще один бойцовский клуб, который собирается в гараже неподалеку.

Мне незнакомы оба эти места.

— Первое правило бойцовского клуба, — говорит Большой Боб. — Не упоминать о бойцовском клубе.

По ночам в среду, четверг и пятницу Тайлер работает киномехаником. Я видел его выручку за прошлую неделю.

— Второе правило бойцовского клуба, — говорит Большой Боб. — Не упоминать нигде о бойцовском клубе.

В ночь субботы Тайлер ходит в бойцовский клуб со мной.

— В бою участвуют только двое.

Воскресным утром мы приходим побитыми и спим весь день.

— Бои идут один за другим, — говорит Большой Боб. По ночам в воскресенье и понедельник Тайлер обслуживает столы.

— Драться без обуви и рубашек, — ночью в четверг Тайлер дома, готовит мыло, оборачивает его в бумагу с тиснением и отправляет заказчикам. Мыловаренная Компания на Пэйпер-Стрит.

— Бой продолжается столько, сколько нужно. Эти правила придумал парень, который изобрел бойцовский клуб.

Большой Боб спрашивает:

— Ты его знаешь? Я сам никогда его не видел, — говорит Большой Боб. — А зовут его — Тайлер Дерден.

Мыловаренная Компания на Пэйпер-Стрит.

Знаю ли я его. «Черти…», — говорю, — «Может и знаю».

Глава 13.

Когда я добрался до Отеля Риджент, Марла стояла в вестибюле, одетая в халат. Марла позвонила мне на работу и спросила, не пропущу ли я тренажерный зал и библиотеку, или прачечную, или куда я там собирался после работы, — и вместо этого наведаюсь к ней.

Марла позвонила потому, что ненавидит меня.

Она не сказала ни слова о своем коллагеновом фонде доверия.

А сказала она — не сделаю ли я ей услугу? Марла лежала в постели этим днем. Марла жила на продуктах, которые служба «Еда на колесах» привозила для ее умерших соседей, — Марла забирала их продукты и говорила, что сейчас они спят. Так вот, сегодня Марла валялась в кровати в ожидание доставки «Еды на колесах» между полуднем и двумя часами дня. У Марлы пару лет не было медицинской страховки, поэтому она забросила осмотры, но сегодня утром она проверялась и обнаружила что-то похожее на гниль и узелки у себя в груди, около руки, и сгусток какой-то одновременно твердый и мягкий, и она не может рассказать об этом никому из тех, кого любит, чтобы не напугать их, и она не может позволить себе пойти по врачам, а вдруг это ничего страшного, но ей нужно рассказать об этом кому-то, и кто-то другой должен посмотреть и проверить.

Карие глаза Марлы цветом напоминают животное, которое нагрели в печи и потом бросили в холодную воду. Такой цвет называют вулканическим, гальваническим или каленым.

Марла говорит, что простит мне выходку с коллагеном, если я помогу ей проверить.

Мне ясно, что она не позвонила Тайлеру, потому что не хочет пугать его. А я с ее точки зрения не мужчина, и я ее должник.

Мы поднимаемся в ее комнату, и Марла рассказывает мне, что в дикой природе не найдешь старых животных, потому что они не доживают до старости. Стоит им заболеть или утратить быстроту рефлексов — их убивает более сильное. Животным не положено стареть.

Марла укладывается на кровать, развязывает пояс халата и говорит, что наша культура сделала из смерти что-то неправильное. Старые животные — неестественное исключение.

Уроды.

Марла дрожит и потеет, а я рассказываю ей, как однажды в колледже у меня вскочила бородавка. На пенисе, — правда, я сказал — «на члене». Я пошел в медпункт, чтобы ее убрали. Эту бородавку. Уже потом я рассказал об этом отцу. Это было годы спустя, и мой папа посмеялся и сказал мне, что я был дураком, потому что такие бородавки — как природный презерватив с рифлением. Женщины их любят, и Бог оказал мне услугу.

Я на коленях у кровати Марлы, мои ладони по-прежнему холодны, я прощупываю ее холодную кожу понемногу за раз, протирая немного Марлы в пальцах на каждом дюйме, и Марла говорит, что эти бородавки, которые как природный презерватив с рифлением, вызывают у женщин рак матки.

Так вот, я сидел с бумажным поясом в комнате обследования в медпункте, пока студент-медик опрыскивал мой член из канистры с жидким азотом, и еще восемь студентов-медиков пялились на это. Вот так ты закончишь, если у тебя не будет медицинской страховки. Правда, они не называют его «член», — они говорят — «пенис»; но как ты его не называй, — когда обрабатываешь его жидким азотом, можно с тем же успехом прижечь его щелоком, — это настолько больно.

Марла смеется над рассказом, пока не замечает, что мои пальцы застыли. Будто я что-то нащупал.

Дыхание Марлы замирает, ее живот напрягается как барабан, и ее сердце колотит кулаком в этот барабан из-под тонкой кожи. Нет-нет, я остановился, потому что рассказываю, и потому, что на минуту мы оба исчезли из спальни Марлы. Мы оказались в медпункте, за много лет в прошлом, где я сидел на липнущей бумаге с горящим от жидкого азота членом, когда один из студентов-медиков увидел мою голую ступню и вылетел из комнаты в два больших шага. Он вернулся следом за тремя вошедшими в комнату настоящими врачами, и доктора оттеснили человека с канистрой жидкого азота в сторону.

Настоящий врач схватил мою голую правую ступню и поднял ее к глазам остальных настоящих врачей. Те трое повертели ее в руках, установили на месте и нащелкали «поляроидом» снимков ступни, как будто остальной моей личности, полуодетой с полузамороженным Божьим даром, просто не существовало. Только ступня, — и остальные студенты медики протиснулись посмотреть.

— Как давно, — спросил врач. — Это красное пятно появилось у вас на ступне?

Доктор имел в виду мое родимое пятно. На моей правой ступне есть родимое пятно, которое, как шутил мой отец, напоминает темно-красный силуэт Австралии с маленькой Новой Зеландией прямо рядом. Я сказал это им, и все резко выпустили пар. Мой член оттаивал. Все, кроме студента с азотом, ушли, — да и ему был смысл уйти; он был настолько расстроен, что не решался глянуть мне в глаза, когда брал мой член за головку и вытягивал его на себя. Из канистры вырывалась тоненькая струя, попадая на то, что осталось от моей бородавки. Настолько острое ощущение, что даже если закрыть глаза и представить свой член длиной в милю, все равно больно.

Марла смотрит на мою руку и шрам от поцелуя Тайлера.

Я говорю студенту-медику — «Вы что тут — родимых пятен никогда не видели?» Это не так. Студент сказал, что все приняли мое родимое пятно за рак. Была такая новая разновидность рака, поражавшая молодой организм. Молодые люди просыпались с красным пятнышком на ступне или голени. Пятна не сходили, — они распространялись по всему телу и приводили к смерти.

Студент сказал, что доктора и все остальные были в таком восторге, потому что думали, что у тебя этот новый рак. Пока им болеют очень мало, но число заболеваний растет.

Это было годы и годы назад.

«Рак будет вроде того», — говорю я Марле, — «Могут быть ошибочные диагнозы, и, возможно, смысл в том, чтобы не забывать обо всем остальном себе, когда испортился лишь маленький кусочек».

Марла отвечает:

— Может.

Студент с азотом завершил операцию и сказал, что бородавка окончательно сойдет через несколько дней. На липкой бумаге возле моей голой задницы лежал невостребованный поляроидный снимок моей ступни. Я спросил — можно забрать фото?

Этот снимок по-прежнему висит у меня в комнате, приклеенный в углу зеркала. Каждое утро я расчесываю волосы перед тем, как пойти на работу, и вспоминаю, как однажды у меня был рак на десять минут, — даже что-то пострашнее рака.

Я рассказываю Марле, что в День благодарения в том году мы впервые не пошли с дедом кататься на коньках, хотя лед был почти в шесть дюймов толщиной. Моя бабушка носила повязки на лбу и на руках, где у нее были родинки, которые портили ей всю жизнь. Родинки вдруг разрастались неровными краями, или из коричневых становились синими или черными.

Когда моя бабушка в последний раз вернулась из больницы, дедушка нес ее чемодан, и тот был таким тяжелым, что дед пожаловался и сказал, что его перекосило. Моя французско-канадская бабушка была настолько скромной, что никогда не носила купальник на публике, а в ванной всегда открывала воду в раковине, чтобы скрыть любой произведенный в ванне звук. Возвращаясь из больницы Богоматери Лурдес после частичной мастэктомии, она переспросила в ответ: