Живый в Помощи(Записки афганца 1) - Виктор Николаев

Ты, батя, поставил достойный памятник своим ста восьмидесяти девяти «бачатам», сложившим за два года твоего командования батальоном свои молодые головы на афганской земле от Кабула до Кандагара. Хоть и велик этот скорбный список потерь, но они уменьшились в три раза по сравнению с твоими предшественниками. При том, что воевал батальон и чаще, и лучше. А памятник погибшим, не мудрствуя лукаво, изваяли из невесть откуда завезенного мрамора. Каменную фигуру солдата обрядили в настоящее боевое снаряжение, на пояс повесили шесть боевых гранат с чекой и через плечо перекинули ручной пулемет Калашникова.

Посмертный список славы открывали два героя, спасших ценой собственной жизни почти целую роту в одном смертельно-тяжелом разведвыходе. Тогда бандит Хоттаб родом из Таджикистана взял в заложники целый кишлак. Ночью к бате приползли два истощенных до последней степени дехканина с мольбой о помощи. В их еле слышном шепоте переводчик только и смог разобрать: «Во имя детей и Аллаха!…»

Бойцы «Чайки» жестоко наказали наркомана Хоттаба, вырвав кишлак из лап уголовника.

Зажатая в тиски четырьмя штурмовыми отделениями «Чайки» в маленькой глинобитной деревеньке, бандгруппа яростно огрызалась в течение трех часов. Бой, превратившийся в поножовщину за каждый дувал, окно, крышу, постепенно сжимался к центру кишлака, дав возможность добраться до Хоттаба. Главарь, прикрываясь щитом из женщин с детьми, скалясь и воя «элляя-бисмалляя», стал выбрасывать в сторону спецназа по одному ребенку с отрезанной головой.

Протаранив задом БТРа самую близкую к бандитам стену, из люка машины выскочили два командира штурмовиков. Хоттаба искромсали ножами, как в мясорубке. Тех бандитов, кто успел упасть на землю, сдаваясь в плен, оставили в живых, остальных — вынесли на штыках.

Одного пытавшегося сбежать хоттабовца долго и молчаливо гнали бэтээром. А когда, наконец, обезсилевший «дух» рухнул на землю, его «заасфальтировали» колесами машины.

Под одиноким деревом выли женщины, рвали на себе волосы в скорби по своим малолетним детям. В этом бою смертники из охраны Хоттаба сожгли себя напалмом вместе с местными ребятишками и двумя русскими офицерами. Позже на обелиске у штаба «Чайки» засветились имена этих старших лейтенантов из Сибири и Псковщины, получивших за тот бой звание Героя. Посмертно.

Уникальная врачебная методика

Добравшись до «Чайки» уже глубокой ночью, Виктор почти на ощупь пробирался по длиннющему коридору жилого модуля. Единственная светившаяся лампочка-сиротка у входа в сортир подсказывала путь к Аркашиной комнате. Аркадий, заместитель командира батальона по всем мыслимым и немыслимым вопросам, в момент визита больного «ремесленничал». Стоя одной ногой на табуретке, он что-то пилил, водя рывками вверх-вниз тупую ножовку и поминутно ее кляня.

— Что творишь, Аркаша? — просипел Виктор.

— Не видишь разве? — будто минуту назад расстались откликнулся он.

Аркаша из черепахи делал пепельницу.

— Витек, присядь, где сможешь, сейчас доделаю посудину для «бычков» и займусь тобой. Мне уже сообщили по спецсвязи ваши мужики, что ты скоро говорить перестанешь.

Все! — Довольно произнес «мастер». — Ох, и крепкая у этой твари кора. Минут двадцать пилить надо, пока распилишь.

Местные черепахи пользовались особым спросом у бойцов ограниченного контингента. Из них делались плошки, экзотические пепельницы и симпатичную лакированную посуду. Этим и занимался сейчас Аркаша, выковыривая остатки нутра штык-ножом из отпиленной половины несчастного животного.

— Ситуация ясна, — хирургически важно произнес Аркадий, покончивший с черепахой и с помощью фонарика изучивший затем ротовую полость пациента. — Надо поднимать Игорька, одному не обойтись.

Анестезиолог батальона Игорь, двадцатичетырехлетний старший лейтенант, был известен своей безотказностью, врачебным мастерством и платонической любовью к сорокавосьмилетней жене представителя советского посольства в областном центре. В связи с тем, что сегодня Игорек был в стельку пьян, «скальпель» — прокаленный зажигалкой и протертый спиртом, чтобы не занести инфекцию, ритуальный кинжал взял в руки Аркаша. Еле ворочающий языком безотказный Игорек ассистировал ему, неудачно подсвечивая фонариком.

— Рот-то разинь пошире и не дергайся! — вошел в раж Аркаша. — Игорек, держи ему голову! И-я-я-х!

Виктор почувствовал, как что-то во рту хрустнуло, лопнуло и моментально стало легче. Слегка протрезвевший Игорек произнес мудреную медицинскую фразу, выражающую, видимо, диагноз пациента.

— А теперь все сплюнь и выпей вот это. От «вот этого», выпитого залпом, стали видны необъятные российские просторы и салют победы над ненавистным врагом.

— Ху-у-у… — минуту спустя, вытирая густую слезу, уже внятно выдохнул Виктор.

— Предупреждать надо, хирурги!

— Тебя предупреди — эффекта не будет и цена лечения приблизится к нулю, — тоном ректора мединститута изрек Аркадий. — Ладно, не скули. Девяностошестипроцентный спирт еще никого на тот свет не отправил, а пользу получили от него ощутимую, — продолжал лекцию эскулап.

— Через полчаса идет почтовый борт на «Скобу», — сказал Игорь. — Мы сейчас тебя проводим и посадим, а то сам не дойдешь.

Виктора быстро и жарко развезло. Появилось желание до «почтовика» дотанцевать вприсядку. Выйдя на улицу, едва не наступили на огромного флегматичного лейтенанта, дежурного по части, который левой рукой помешивал прекрепкий чай, а правой, почти не целясь, отстреливал черепах из снайперской винтовки с глушителем. Их неторопливо с интервалом в один метр выставлял новичок-бача, вытаскивая из коробки, в которой предусмотрительно заготовленные еще днем «мишени» лежали горкой.

— А что ты думал? — спросил Аркаша. — Две пользы одновременно: и гарнизон очищается и в навыках стрельбы совершенствуешься.

Через два дня вся «Скоба» с восторгом палила по черепахам из всех видов стрелкового оружия. Причем, за девять попаданий из десяти победителю причиталась банка пива из городского дукана, купленная на деньги из общей казны спорщиков. И то дело. Особенно, если горло не болит и пиво можно пить холодненьким.

И снова полеты. И днем и ночью. И снова разведвыходы. Для кого они выходы и возвращения, а для кого — уходы в вечность.

Пятнадцать часов тридцать минут. Две «восьмерки» и две «двадцатьчетверки», болтаясь в кильватерном строю, стелются над землей. Идут в сторону дома. Жуткий зной, от которого нет спасения даже на скорости двести километров в час при всех открытых блистерах. Горячий плотный ветер топчется по разморенному телу, как хочет.

Вдруг борттехник показывает пальцем чуть правее. Точка обнаружения, стремительно надвигаясь, превращается в странный холмик с несколькими шестами и лентами на них. Четверка вертушек в тридцатиградусном крене проносится над ними и заходит левым разворотом на второй круг для посадки. На душе какое-то смутное нехорошее предчувствие. Высадившаяся группа «Чайки» из десяти человек кольцом прикрыла тройку Виктора, которая, петляя, бежит к привлекшему внимание месту.

В жизни есть случаи, остающиеся в памяти навсегда. То, что увидели десантники, было из этого разряда, так называемых «ужасов войны». На песке, под воткнутыми шестами-флагами, лежал полузасыпанный песком человек. Он, вернее, то, что осталось от человека, на языке «духов» называлось «красным тюльпаном». Это адское блюдо готовилось только из пленных советских солдат.

Отрезанная голова, с вырезанной звездочкой на лбу, была привязана между ног. Кожа, нарезанная полосками по всему телу, завязана венчиком там, где была голова. Этот дурно пахнущий, перемешанный с песком мясной ком десантники, плохо понимая, что делается, отнесли на борт.

Все полетное время, тридцать восемь минут, он, лежал между спецназовскими ногами на полу рядом со своей головой. И в памяти Виктора он до сих пор лежит там, в вертолете, как и лежал в тот проклятый Богом день. Все смотрели только на него, боясь взглянуть друг другу в глаза.

Как выяснилось позже, погибшего звали Михаилом и родом он был с Вологодчины. В плен попал в безсознательном состоянии около месяца назад, когда шел замыкающим одной из маленьких колонн. Его долго искали, используя все разведывательные каналы. Он был старшим лейтенантом, командиром взвода, и свою маленькую колонну сохранил. Хоть и потрепанная, до цели она дошла. Себя — не уберег.

Ночью пришел «почтовик». Если одну из маленьких радостей войны — баню можно хоть приблизительно ожидать, то письмо из дому — это вечно ожидаемая и всегда непредсказуемая радость. Сначала письмо, проделавшее путь в тысячи километров, но все же сохранившее запах семьи и отчего дома, благоговейно обнюхивается, потом внимательно рассматривается, и наконец — медленно, со сладостным сердечным замиранием вскрывается, Перечитывается эта весточка по многу раз, и каждый раз — как первый.