Проданная замуж - Самим Али

У меня не было выбора, на моей стороне была только Мена. Ночью в спальне или в кухне после того, как меня били, она спрашивала, болит ли моя рука или нога. Я никогда не признавалась в этом, даже если при каждом движении конечность пронизывала жгучая боль. Я никогда не рассказывала сестре, как мне больно. Иногда, когда я садилась, боль отдавала в спину. Я вздрагивала, но ничего не говорила. Единственным способом избавиться от боли было поплакать, но, постоянно находясь рядом с Меной, я редко имела такую возможность. Иногда я плакала за туалетом, иногда слезы стекали по моим щекам, когда мы шли в школу и холодный ветер хлестал меня по лицу. Глаза становились влажными, и я открывала их как можно шире, чтобы слезы потекли сильнее и я могла освободиться от страха и печали, не тревожа Мену. Думаю, я хотела защитить ее, хотя себя защитить была не способна.

Я так много хотела! Я хотела помогать по дому, я хотела убирать, готовить, даже относить мамин ночной горшок в туалет, поскольку думала, что угождать близким — это правильно. Я думала, что так и должно быть. Я не ощущала себя такой же, как мои братья и сестры, я чувствовала себя другой. Я делала все, что могла, но по-прежнему сомневалась в себе. Я говорила себе, что не знаю всего, что следует знать. Мне велели привыкнуть к этой еде, потому что они так питались, мне велели носить эту одежду, потому что они так одевались. Мне один раз показывали, как делать что-то, и называли хорошей, когда я осваивала новую работу, но потом я должна была выполнять ее только правильно, и, если у меня не получалось, на меня кричали и даже били. И я все это принимала, мне даже нравилось это. Я хотела стать членом семьи, я хотела, чтобы ко мне относились как к сестре, и думала, что добиться этого можно, только угождая всем. Мне так хотелось, так невыносимо, ужасно хотелось, чтобы мать любила меня и считала, что я молодчина. Я хотела, чтобы она смотрела на меня, а не направляла отсутствующий взгляд в пространство за мной, как это обычно бывало. Я делала для нее все, и этого всегда было мало.

7

Только лежа ночью в постели в своей дневной одежде, я могла как следует поразмышлять о чем-нибудь, находясь в доме. Все остальное время мне постоянно давали указания, и я всегда опасалась, что кто-либо может сказать — или сделать — мне что-нибудь. Поэтому только ночью я могла расслабиться и дать волю воображению. В этих мечтах я свободно жила где-то, быть может, в Чейзе, в парке, или на холмах возле дома. Я все время была с другими детьми, только не с братьями и сестрами и не с одноклассниками. То были мои друзья, и мы делились всем, принесенным с собой и найденным в лесу.

Я была маленькой девочкой, и мне хотелось играть, но в доме матери у меня никогда не было на это времени. Даже если у меня появлялась такая возможность, нам с Меной не с чем было играть, поскольку чемодан, который я привезла из детского дома, так и не нашелся, а в доме были только игрушки Салима.

Однако субботние утренние часы, когда мать и Ханиф уходили в город за покупками, стали для меня небольшой отдушиной. Мы с Меной смотрели по телевизору «Тизвас»[10] и хохотали над Крисом Таррантом, Салли Джеймс и Лэнни Генри. Потом переключали канал и смотрели мультики. Лежа вот так на полу, перед телевизором, я чувствовала себя почти прежней маленькой девочкой, живущей в детском доме, ожидающей, пока в столовой накроют обед. Только я, конечно, не была той маленькой девочкой, и Тара всегда напоминала об этом. Она заходила в комнату и говорила, что выключит телевизор, угрожала рассказать матери, если мы не послушаемся, но мы не обращали на нее внимания, потому что знали, что она сядет смотреть вместе с нами. В конце концов, она тоже была еще подростком.

Если нам улыбалась удача — матери не было дома, удавалось посмотреть что-то другое, например «Ангелов Чарли». Все любили этот сериал, и мы с Меной подражали главным героиням, а иногда даже уговаривали Тару присоединиться к нашей игре. Когда она стала постарше, то всегда отказывалась, но какое-то время ее легко было вовлечь в игру. Я говорила сестрам, что спрятала что-то в саду, скажем расческу, которая для нас превращалась в пистолет, а им нужно было отыскать спрятанное. Я всегда хотела быть Сабриной, девушкой с длинными черными волосами. Когда Тара немного повзрослела и охладела к играм, я могла спрятать ее школьную тетрадку, и ей приходилось выходить с Меной в сад хотя бы для того, чтобы иметь возможность выполнить домашнее задание.

Но стоило нам заслышать, что мать с Ханиф возвращаются, идут через сад к парадному входу, различить их голоса возле двери, мы бросались выключать телевизор или стремглав бежали в кухню. Я становилась у раковины и делала вид, будто все утро готовила для них обед.

Да, утренние часы по субботам проходили весело, но в воскресенье все было наоборот. Ханиф поднимала меня с постели, и мне приходилось стирать вместе с ней белье.

— Сэм, собери всю одежду, сегодня день стирки, — говорила Ханиф, тряся меня за плечо.

Мне приходилось стучать в двери спален («Уйди!» — вопил Сайбер) и собирать у всех одежду, относить ее вниз и складывать у жестяной бадьи, что стояла в маленькой пристройке рядом с кухней.

Ханиф тем временем наполняла бадью водой, а потом стирала каждую вещь руками и передавала мне. Мне нужно было тщательно выполоскать мыло под краном с холодной водой, который находился рядом с бойлером (вода в жестяной ванне была горячей), и выжать белье. Это означало болезненную для рук процедуру скручивания одежды снова и снова, пока она не была готова к развешиванию на веревке. Поскольку вода была холодной, к тому времени как я заканчивала, мои руки коченели до боли и даже плечи болели от холода. Если была хорошая погода, я выносила белье на улицу и развешивала его там. Если было сыро, одежда высушивалась на бельевой веревке, натянутой вдоль бойлера.

Шли недели и месяцы, а я все надеялась, что кто-нибудь из моей семьи заметит, как я стараюсь, как тяжело тружусь. Да, я обижалась на них за холодное отношение, но по-прежнему больше всего хотела, чтобы они приняли меня.

Роль незваной гостьи, которую я исполняла, значила, кроме всего прочего, что у меня не было своей одежды — я всегда донашивала за Тарой. Кроме того, мне не позволяли аккуратно складывать вещи в шкаф, я могла только сваливать их в кучу на дне шкафа. Мне приходилось вытаскивать весь ворох из шкафа, а потом, когда я находила подходящий шальвар-камиз, запихивать все обратно. Я носила старые, изношенные туфли, которые натирали мозоли.

А еще я иногда разговаривала сама с собой, делая вид, будто у меня есть подруга. Она могла приласкать меня после того, как меня били, или поцеловать, когда слишком сильно болели синяки.

В ту зиму мы с Меной и Сайбером однажды, возвращаясь из мечети, проходили мимо обезьяньих холмов и разговаривали о том, чего бы нам на самом деле хотелось. Я мечтала пойти в магазин и накупить сладостей и шоколадок, поэтому сказала:

— Вот чего я хочу, прямо сейчас. Честно говоря… — И тут меня осенило, я посмотрела на брата и сестру: — А почему бы нам не попеть рождественские гимны? Так мы сможем собрать денег и купить конфет.

Мена и Сайбер посмотрели на меня как на сумасшедшую. Я объяснила: у христиан дети в это время года ходят по домам, поют песни, которые называют рождественскими гимнами, и люди дают им за это деньги. Мы делали так в детском доме, когда были маленькими, хотя деньги шли на благотворительность, а не в наши карманы. Сайбер решил, что это хорошая идея. Мена, конечно, немного встревожилась. Но оба сошлись в одном:

— Мы не знаем рождественских гимнов, мы не можем петь.

Я сказала, что буду петь сама, а им нужно только гудеть для поддержки. Мы потренировались, держа путь к кварталу красивых новеньких зданий, где, как мы знали, не жили выходцы из Азии (так что мать не узнала бы об этом), и спели — точнее, я спела — «Иисус в яслях» перед шестью или семью домами. Должно быть, зрелище было ужасное, но мы заработали по десять пенсов на каждого. Свои деньги я потратила на пачку «Снэпов»[11] и горы «Блэкджеков»[12] и «Фруктовых салатов»[13] — по четыре на пенни, и мы жевали всю дорогу домой. Возможность полакомиться восхитительными сладостями компенсировала мне отсутствие праздничного угощения на день рождения в этом году. Конфеты казались нам еще вкуснее оттого, что мы сами на них заработали и купили их без ведома матери.

В этом году я перешла в следующий класс, и мой новый учитель, мистер Роу, отвечал за постановку рождественской пьесы. Он очень серьезно взялся за дело и даже сам рисовал декорации. Мы должны были поставить пьесу про Ноев ковчег, и мне очень хотелось сыграть одного из животных, которых вел Ной, тогда как все мы пели:

— Животные зашли, попарно, попарно, ура, ура!