Черная тропа - Иван Головченко

— Наконец-то мы подходим к самому главному событию этих дней, — сказал Павленко. — Я уверен, что целый ряд других происшествий, расследованием которых мы сейчас заняты, примыкают к этому главному. Но кто же мог это сделать — внести коррективы в чертежи?

Бутенко внимательно следил за мыслью полковника. А тот неторопливо продолжал:

— Чертежи совершенно секретны. Доступ к ним имели кроме конструкторов Зарубы и Якунина инженеры Ясинский и Зубенко. Ясинский копировал чертежи для цеха, его рукой и проставлены все размеры. Этот болезненный, рассеянный старик мог, пожалуй, допустить ошибку. Но после Ясинского чертежи проверил и подписал Якунин. Он лично передал их начальнику цеха. Эти факты вчера обсуждало партийное бюро цеха. Якунин категорически утверждал, что он тщательно, до микрона, проверил все размеры и ошибки не мог допустить. Какое впечатление производит этот человек на вас? — обратился Павленко к майору.

— Я познакомился с ним совсем недавно, — ответил Бутенко. — Значительно лучше его знает капитан Петров. Но все же... Характером Якунин крутоват. Самолюбив. Ревнив к успехам других. Своему делу предан с подлинной творческой страстью. В его показаниях не было и тени опасений за себя: он вполне убедительно доказывает, что не мог допустить ошибки. Между прочим, после беседы с Якуниным я разговаривал еще с инженером Зубенко. От этой беседы у меня до сих пор неприятный осадок.

— Вы подозреваете в чем-то Зубенко?

— Нет, в честности этого инженера у меня сомнений нет. Но уже с первой минуты я почувствовал, что Зубенко чего-то не договаривает, почему-то кривит душой...

— Мог ли иметь доступ к чертежам кто-то другой, кроме Зубенко, еще до того, как литейному цеху было дано задание на отлив камеры сгорания?

— Возможно. Однако Зубенко об этом не говорит!

— А если он не знает?

— Если и не знает, то, надеюсь, догадывается. Во время допроса он заявил мне, что должен подумать. Обещал подумать и сказать.

— Подождем. Он сам должен прийти?

Майор взглянул на часы:

— Да, обещал еще с утра явиться.

— Хорошо, майор, я сам побеседую с инженером Зубенко. Но меня не оставляет мысль о Гале Спасовой. Нужно еще искать... Возьмите в помощь себе несколько сотрудников уголовного розыска и снова осмотрите дом, усадьбу и все окрестности. Постарайтесь искать незаметно, чтобы не привлекать внимания посторонних. Да, еще одна подробность: монашка Евфросиния сказала вам, что к проповеднику приходила какая-то «культурная дамочка». Эта дамочка ушла с Даниилом? Ищите ее, она нужна не менее самого «святого».

Примерно через час после того, как майор ушел, полковнику доложили, что в управлении находится инженер Зубенко.

— Просите ко мне, — велел Алексей Петрович, откладывая в сторону акт технической экспертизы, который он перечитывал, наверное, в десятый раз, все больше удивляясь наглости и примитивности внесенной поправки. Действительно, поправка в расчетах камеры сгорания была топорной работой, но ведь нередко остается незамеченной ошибка не в специфических тонкостях, а именно в чем-то общепонятном и простом. В данном случае налицо был грубый недосмотр. Но кто же из работников конструкторского отдела мог бы допустить мысль, что среди них найдется человек, который захочет и сможет внести в безупречно точные расчеты авторов такое преднамеренное искажение?

Сутулый, небритый, несколько сумрачный человек вошел в кабинет и, приблизившись к столу полковника, назвал свою фамилию.

— Садитесь, товарищ Зубенко, — пригласил полковник, быстро, по привычке, фиксируя взглядом все примечательное в лице посетителя.

У инженера был усталый вид, бледное лицо его осунулось, утомленные бессонницей глаза часто мигали, пальцы нервно застегивали и расстегивали пиджак.

— Вы хотите еще что-то сообщить нам? Я знаю о вашей беседе с майором и охотно выслушаю вас.

Зубенко заерзал на стуле, вздохнул и сказал решительно:

— Я обещал майору поразмыслить. Правда, еще тогда у меня были кое-какие подозрения. Но я опасался возвести на человека напраслину, да еще на человека, который... — Он немного замялся, подбирая нужные слова, но махнул рукой и сказал решительно: — Который мне был симпатичен...

— Речь идет о женщине? — спросил Павленко.

— Да... Но я никогда не мог бы подумать, что она...

— Понятно.

— Все же дело, которому мы служим, важнее личных чувств. Истина, конечно, простая, но если она коснется тебя самого... Эх, знаете, товарищ полковник, — сложная, болезненная это штука!

— Я это отлично понимаю, товарищ Зубенко: не думайте, что чекист грубеет на работе в силу ее специфики. Нет! Когда окунешься в самую гущу жизни, яснее видны ее темные и светлые стороны, и тогда легче понять чужие страдания, заблуждения, горе.

Впервые за время их короткой встречи Зубенко взглянул полковнику в глаза.

— Спасибо... Хорошие слова сказали вы. Собственно, если бы оно было иначе, я, пожалуй, и не пришел бы... Вызвали бы, конечно, однако сам не явился бы... Ну, вот... Теперь, когда подделка размеров обнаружилась, я много думал: кто же мог это сделать? И пришел к выводу: это могла сделать Елена Вакуленко.

— Вакуленко?

— Да, машинистка конструкторского бюро.

— Какие же у вас доводы?

— Только косвенные. Взять хотя бы такое обстоятельство, очень, на мой взгляд, странное: Вакуленко всегда проявляла повышенный интерес к чертежам. Чтобы уметь свободно читать их, нужен определенный навык, но откуда ему взяться у простой машинистки? Да и сама она не раз мне повторяла, что не может разобраться в «невероятном сплетении линий и геометрических фигур». Тем не менее, интересовалась чертежами. Ну, допустим, это было любопытство. Но любопытство, как правило, быстро остывает. Допустим, что у нее проснулась жажда к учебе: для этого у нас в конструкторском имеется технический кружок. Вакуленко ни разу не посещала его занятий, хотя я сам ее приглашал. И все же, повторяю: она при случае старалась заглянуть в чертежи, даже зная, что они секретны.

— Вряд ли, — заметил полковник, — этот довод очень убедительный.

— Минутку, — вежливо, но решительно сказал Зубенко. — Есть доводы более конкретные и, мне кажется, веские. Когда я принес чертежи начальнику цеха, тот сразу же, при мне, стал рассматривать их.

— Где это было?

— В его конторке, в цехе.

— Дальше.

— В это время испортился конвейер сборки, его вызвали. Он ушел, и я тоже вышел, а чертежи остались на столе. Через несколько минут вернулся в конторку (начальник находился еще в цехе) и застал там Вакуленко. Когда вошел, она, мне показалось, спрятала автоматическую ручку. — Зубенко достал носовой платок и вытер бледное, осунувшееся лицо. Щеки его вздрагивали, губы слегка кривились. — Эту ручку ей подарил я. Может быть, поэтому Лена иногда заправляла ее нашими специальными чернилами. Как-то я дружески сказал ей, что это не совсем удобно... А она как расхохочется... Да, расхохоталась так искренне, так по-детски... Вы понимаете, товарищ полковник, что значит в моем возрасте быть немного... ну, полюбить женщину и строить какие-то планы на остаток жизни?

— У кого же Лена заправляла ручку?

— У секретарши... У Зины.

— Вы называете чернила... специальными?

— Конечно. Вы должны это знать.

Павленко смущенно улыбнулся:

— Простите, Семен Григорьевич, я никогда не вмешивался в ваши конструкторские дела, но если вы пользовались специальными чернилами — а это понятно, если учесть важность вашей работы, — то как же вы допустили...

— Что она заправляла ручку нашими чернилами?

— Да... Тем более что вы обратили на это внимание, и вам самому такое своеволие не понравилось?

Зубенко расправил плечи и прямо, почти вызывающе, посмотрел полковнику в лицо.

— Вам кажется, товарищ полковник, что я хочу уклониться от ответственности? Нет, нисколько... Я — кадровый рабочий, выросший до инженера. Но главное — я коммунист. И если проявил робость, войдя к вам, поверьте, робел не перед вами, а перед собой, перед своей совестью коммуниста. Ну, конечно, если бы сразу понял, что эта женщина неспроста интересуется секретными чертежами, нашел бы в себе достаточно силы... Но когда я смотрел в ее светлые глаза, слышал безмятежный голос, затем наедине сам удивлялся собственной желчности и подозрительности. Да, поверьте, я — человек, убежденный в своей принципиальности и знающий, что такое бдительность, поверил этим ясным глазам... Я верю им и сейчас. Но эти сомнения... Товарищ полковник, прошу вас, избавьте меня от этих сомнений! Нет, не официальным путем, если можно, дружеским советом. — Он спрятал в карман платок и тихо, в раздумье сказал: — Может, она просто зашла в конторку... А ручка?.. Ручка, заправленная нашими чернилами?

— Подождите, Семен Григорьевич, — прервал его Павленко. — А вдруг действительно ваши подозрения или сомнения — сплошная чепуха? Возможно, в ручке были совсем другие чернила?