Обман сердца - Кристен Граната

талией и еще более высокие бордовые каблуки. Глаза подведены, а волосы ниспадают на плечи свободными локонами. Взгляд задерживается на пухлых губы, накрашенных таким же цветом помады, что и рубашка.

Господи Иисусе. Эта девушка — воплощение всех моих фантазий. Она роскошна и чертовски сексуальна, но при этом оставляет простор для воображения.

А оно у меня охренительное.

— Чувствую, словно состою буквально из сисек и задницы, но мне вроде как нравится, — она поворачивается и перекидывает волосы через плечо, оглядываясь на свою задницу. — Ее слишком сильно видно?

Слишком сильно? Она что, издевается надо мной?

— Идеально, — я прочищаю горло. — Ты выглядишь невероятно.

Ее брови подпрыгивают, а на щеках появляется розовый румянец.

— Спасибо.

Я указываю на книжную полку, нуждаясь в отвлечении от ее тела, прежде чем придется объяснять, почему штаны внезапно стали малы в области члена.

— Довольно круто иметь полку, заполненную твоими собственными книгами.

— Еще круче видеть свои книги на полках других людей. Ты испытываешь то же самое чувство, видя людей, одетых в майку с твоим номером.

— Да, это прекрасно.

Образ Кэссиди с моим номером вспыхивает в голове, и в комнате внезапно становится очень жарко.

Я указываю большим пальцем на клетку.

— Надеюсь, ты не возражаешь.

Она хихикает.

— Почему ты ее так боишься?

— Мне не нравится все, у чего есть крылья.

— Даже бабочки?

— Даже бабочки.

— А что, если это «все» не умеет летать, как пингвин или курица?

— Пингвины не в счет. И я точно не собираюсь прекращать смотреть картинки с милыми цыплятами.

Она качает головой.

— Ты такой странный.

— Говорит девушка, назвавшая попугая в честь убийцы.

Кэссиди встает перед клеткой и сует внутрь палец. Попугай прыгает по жердочке, пока не достигает Кэссиди, а затем склоняет голову.

— Видишь? Она милая.

— Поверю тебе на слово, — я тяжело вздыхаю и расправляю плечи. — Готова к фальшивому свиданию?

Она величественно взмахивает рукой.

— Готова к своему актерскому дебюту.

Папарацци разбили своеобразный лагерь возле нашего многоквартирного дома, но это ничто по сравнению с толпой камер, мигающих перед рестораном.

— Селеста сказала, что собирается сообщить о нашем местонахождении паре человек, — я отрываю взгляд от толпы за окном машины. — Думаю, ей нужно подтянуть математику, если это то, что та называет парой.

— Она просто пытается помочь, — Кэссиди протягивает руку и сжимает мою. — У нас все получится.

— Я собираюсь обойти машину и открыть тебе дверь. Сиди здесь. И держись поближе ко мне, хорошо?

Она кивает и делает глубокий вдох.

Все выкрикивают мое имя, как только я выхожу из машины, оббегаю переднюю часть и рывком открываю дверь, протягивая руку Кэссиди. Обнимаю ее за плечи и притягиваю к себе. Кэсси прижимается ещё ближе, пока я пытаюсь оградить ее от вспышек фотокамер.

Мы заходим внутрь и хозяйка заведения провожает нас к столику в маленькой угловой кабинке.

Кэссиди забирается первой, а я устраиваюсь рядом. Ее широко раскрытые глаза перебегают от окна к окну, в то время как снаружи собираются папарацци.

— Я закрою шторы, — говорит хозяйка.

— Большое спасибо, — я вежливо улыбаюсь ей. — Я это ценю.

Я кладу руку на подпрыгивающее колено Кэссиди.

— Все в порядке? Тебя не задели?

— Да, порядок, просто это было… слишком, — она издает смешок. — Ты действительно проходишь через подобное везде, куда бы ни пошел?

— Не везде. Думаю, здесь папарацци было мало, поскольку я новичок.

Она напевает.

— Я бы никогда не захотела работать папарацци. Это слишком навязчиво.

— Я тоже.

Как только подходит официантка и принимает наши заказы, Кэссиди, кажется, возвращается к своей обычной болтовне обо всем и ни о чем одновременно.

Единственная проблема в том, что я не могу перестать пялиться на ее рот.

— Что заставило тебя захотеть стать вратарем? Почему не… нападающим или кем-то в этом роде?

Я прикрываю рот кулаком и смеюсь.

— Это не просто нападающий. Он крайний, отвечающий за левое и правое крыло.

Она машет стаканом с водой в воздухе.

— Неважно, ты знаешь, что я имею в виду.

Знаю. Она старается, и это восхитительно.

— Ну, я помню, как впервые узнал, что такое хоккей. Мама брала меня с собой на работу в кондитерскую каждую субботу. Мне нравилось помогать растапливать шоколад и разливать его по формочкам. После этого всегда позволяла взять несколько штук домой. В то время на соседней улице строился ледовый каток. Когда он наконец был готов, мама привела меня туда после смены, чтобы на него посмотреть. Там проходил школьный хоккейный матч, и я помню, как был загипнотизирован детьми, летящими по льду. Сразу же сказал, что хочу играть в хоккей — мне было семь лет — и указал на вратаря. Она спросила, почему вратарь, и я ответил: «Потому что он никогда не покидает лед». Все остальные игроки входили в игру и выходили из нее, но вратарь оставался на месте.

Я останавливаюсь и делаю глоток воды.

— Честно говоря, я был не слишком хорош, начав кататься. Было трудно балансировать на коньках, и я не так быстр, как другие ребята. Так что, думаю, хорошо, что я всей душой желал стать вратарем, поскольку ни на какой другой позиции ничего бы не получилось.

Кэссиди внимательно слушает, подперев голову рукой и поставив локоть на стол.

— Где сейчас живет твоя мама?

— Она скончалась около десяти лет назад. Тяжелая борьба с раком молочной железы.

Кэссиди подносит руку к губам.

— Мне так жаль, Трент.

— Спасибо. Она была самым замечательным человеком, которого я когда-либо знал.

— У тебя есть какие-нибудь ее фотографии?

Я просматриваю галерею в телефоне.

— Вот несколько с тех времен.

— О, боже мой. Ты был так крут.

Я усмехаюсь.

— А эта сделана позже, когда меня задрафтовали в НХЛ.

— Она такая красивая. У тебя ее улыбка, — Кэссиди делает паузу. — А как же отец?

— Никогда его не знал. Мама встречалась с парнем в колледже, и когда тот узнал о беременности, бросил ее.

Она задыхается.

— Какой придурок!

Я приподнимаю плечо.

— Я прекрасно обходился без него все эти годы.

— Уверенна, так и было. Удивительно, что ты знал, чем хочешь заниматься, с такого юного возраста. И все получилось. Посмотри на себя!

Я издаю горький смешок.

— Ага, точно. Меня продала одна из лучших команд, а друг предал.

Она сидит прямо.

— Эй, не зацикливайся на этом дерьме. Ты все еще в НХЛ, и имеешь возможность заниматься тем, что любишь. Представь, если бы получил травму, положившую конец карьере или если бы не был нужен ни одной другой команде, — она