Случилось нечто невиданное (ЛП) - Даскалова Мария

     — Воин без оружия не воин, брадобрей без бритвы ничего не стоит, — ответил турок, показав пожелтевшие зубы.

     Феликс Петрович сел на стул и потребовал побрить его. Брадобрей вскочил, вытащил бритву из потайной складки на поясе, достал откуда-то воду и мыло и, схватив двумя пальцами нос Феликса, с профессиональным мастерством начал вертеть его голову налево и направо, обривая поросль на лице и шее.

     Офицеры глядели на это с изумлением. Феликс затих на стуле. Одно единственное движение руки и… Что за глупость пришла ему в голову! А если этот дьявол и в самом деле шпион? Ему что, жизнь надоела? И это теперь, когда появилось так много интересного… Он закрыл глаза и мысленно простился со своей Сиреной, простился с головокружительным ароматом бифштекса, который он так и не попробовал. Брадобрей скреб его шею. Одно нажатие и… прости господи. С закрытыми глазами он представлял, как Муравьев накалывает на вилку покрытый золотистой корочкой кусок бифштекса, как сквозь слезы запивает его токайским в память о Феликсе Петровиче, погибшем на фронте от вражеского брадобрея при исполнении служебного долга.

<p>

</p>

2

     В конце апреля солнце грело необычайно сильно. Солдаты мрачно шутили, что оно либо перепутало собственное расписание, либо сговорилось с аллахом против них. Но со сговором или без такового, солнце нещадно жгло своими огненными стрелами пропыленные воинские колонны и доводило солдат до полного изнеможения. Кроме усталости от пеших переходов, они страдали от жары и жажды. По бескрайним пыльным дорогам они, нагруженные ранцем, шинелью, походным одеялом, ружьем и патронташем, еле волочили ноги. Даже фляжка с протухшей теплой водой была им в тягость. А когда их встречало или нагоняло начальство, им приходилось подтягиваться, держать строевой шаг — знаменитый русский военный шаг, которому нет преград. Солнце, дождь, буря — все равно, солдат должен шагать как полагается, даже если он и болен.

     Еще и сражения не начались, а уже пошли потери. Днем жарко, ночью холодно. Их мучила лихорадка, от которой цвет лица становился серо-желтым. В самую жару у них стучали зубы как от холода, а ночью они пылали огнем. Их мучили кишечные проблемы. Половина роты сидела на корточках в кустах, другая половина едва дожидалась. Потом они менялись. А ко всему этому еще и солнце. Едва оно появлялось из-за горизонта, как почва под ногами становилась подобна жаровне.

     Лихорадка не миновала и Феликса Петровича. Турецкий брадобрей его пощадил, а лихорадка — нет. Вторая армия двигалась к Браиле. Феликс Петрович, с лимонно-желтым лицом, сидел на повозке, свесив ноги. Его трясло, несмотря на накинутую шинель, несмотря на жару. Муравьев ехал рядом.

     — Как себя чувствуешь, Феденька? — заботливо спросил он. Этот великан не страдал ничем.

     Феликс Петрович молча ругал проклятую болезнь. Забота Муравьева его раздразнила. «Надо собраться с силами», — подумал он. Мимо повозки проезжало начальство. Они скакали, сидя в седлах прямо и гордо. А он болтал ногами и держался за живот. Нет, так нельзя! Он вскочил, отвязал от повозки коня, оседлал его и поравнялся с Муравьевым. И вовремя! Их нагнала группа офицеров, все его знакомые. Адъютант Баратынский, брат поэта Баратынского, с которым Феликс регулярно переписывался; капитан Муханов, адъютант начальника штаба генерала Киселева; Комаров, симпатичный весельчак. Феликс Петрович оживился. Они разговорились. Мимо их группы проскочила карета с каким-то генералом. За ней скакал адъютант. Оказалось, это был Егоров. Разумеется, он присоединился к ним. Феликс и Муравьев после встречи в корчме его не видели. Егоров был все тот же: ладно сидящая форма, кивер слегка сдвинут набок, тот же насмешливый и дерзкий взгляд. Феликс Петрович закипел от гнева. У него снова появились боли в животе.

     — Ну и как вам тут, господа? — вопрос Егорова относился к Феликсу и Муравьеву. — Здесь не как в Петербурге. Не похоже на прогулки под руку с дамой по аллеям тенистого парка на берегу Финского залива.

     «Значит, он меня видел», — мелькнула мысль у Феликса. Именно так он прогуливался с мадам А. Б. тем вечером в имении дипломата Билибина, расположенном над берегом Финского залива. «Каков подлец», — подумал молодой человек.

     — О прогулках тут и речи нет, — сказал Баратынский, не знавший, какой смысл вкладывал Егоров в свои слова. — Но одно дело ехать в карете, а совсем другое верхом.

     — Не завидуете ли вы генералу? — спросил Комаров и добавил, что он бы не завидовал.

     — Почему бы и нет? Чего, вы считаете, ему не хватает?

     — Да нет, ничего. Все у него есть, — ответил Комаров с видимой насмешкой. — И хорошее состояние, и молодая, красивая жена, и годочки позади…

     — О, не за генеральских ли жен вы беспокоитесь? — подмигнул ему Егоров. — А генеральские адъютанты на что? Не для того ли, чтобы утешать их?

     Феликс Петрович не поверил своим ушам. Если бы кто-то дал ему пощечину, и то понесенная обида была бы легче.

     — Вы говорите пошлости! Возьмите себя в руки, Егоров! Не подлость ли с вашей стороны…

     — О, рыцарь, что вы так остро реагируете? — перебил его Егоров и засмеялся громко и нагло. — Я, в сущности, поступаю благородно и никого не тревожу. Я не докладываю заинтересованным лицам об агрессивных поползновениях на некоторых их близких.

     — Какой же вы подлец, Егоров! — возмущенно воскликнул молодой человек.

     Адъютант бросил на него уничтожающий взгляд. Он покривил рот в злой усмешке и сказал громко, чтобы слышали все присутствующие:

     — Господа, вы слышали? Если я не получу публичного извинения от этого человека, а вы свидетели нанесенной мне обиды, я найду способ защитить свою честь.

     Капитан Муханов, который до сих пор ехал молча, авторитетно заявил, что дуэли во время войны запрещены. Баратынский попытался заступиться за Феликса Петровича, но тот, охваченный справедливым гневом, заявил, что не намерен ни перед кем извиняться, тем более перед подлецом. Егоров равнодушно развел руками, желая сказать — видите, господа, моей вины в этом нет.

     Группа распалась. Прежде чем рвануть вперед, капитан Муханов, который знал Феликса по юношеским еще встречам с общими приятелями, сказал ему с тревогой: