В двух шагах от войны - Вадим Фролов

— Здесь формируется конвой. Дальше… дальше мы пойдем с ним, объяснил ребятам капитан Замятин.

На мудьюгском рейде стояли двое с лишним суток. Пока доформировывался конвой, жизнь экспедиции шла своим чередом. Обычно корабельные дела не отнимали много времени — подумаешь, помыть палубы, подраить медяшки, помочь на камбузе, ну и еще кой-какая мелочь — разве это работа для сотни с лишним мальчишек. Еще слушали политбеседы.

На одну такую беседу Людмила Сергеевна привела Громова. Старый капитан, посматривая в сторону темневшего с левого борта острова, рассказал, каким он был страшным местом в 1918–1919 годах, когда здесь, на Севере, хозяйничали интервенты и белогвардейцы.

…А 8 июля с мостика одного из военных кораблей просемафорили:

ВСЕМ, ВСЕМ, ВСЕМ!

ПЕРЕДАЮ СООБЩЕНИЕ СОВИНФОРМБЮРО.

ОДНОЙ ИЗ НАШИХ ПОДВОДНЫХ ЛОДОК В БАРЕНЦЕВОМ МОРЕ БЫЛ ОБНАРУЖЕН И ТОРПЕДИРОВАН НЕМЕЦКИЙ ЛИНКОР «ТИРПИЦ».

Звонкое многоголосое «ура» раздалось на «Зубатке», когда капитан Замятин сообщил об этом ребятам. Однако Громову Павел Петрович сказал обеспокоенно:

— Видишь, уже сам «Тирпиц» в Баренцевом шлялся.

— Дошлялся! — удовлетворенно сказал Громов.

— Так-то оно так, — согласился Замятин, — однако они сейчас совсем озвереют, а у них здесь кое-что и кроме «Тирпица» имеется. К примеру, «Шеер».

— Авось проскочим, Петрович, а? — сказал Громов.

— Не люблю я этого «авось», — нахмурившись, ответил Замятин.

— Я тож его не жалую, да что поделаешь — обстановка такая.

— И обстановку можно перехитрить. Пойдем-ка на карту поглядим.

— А чего мне карта, — сказал Громов, — я эти места как свои пять пальцев знаю — столько здесь хожено.

— Пойдем, пойдем, по карте — оно все же вернее. Тут просчета не должно быть.

В штурманской рубке они склонились над картой. Присоединился к ним и штурман Антуфьев, опытный, знающий, хоть и молодой еще моряк.

— Эх, пусть бы захмарило чуток, — сказал Замятин, — а то солнце как оглашенное светит. А самолетам это и надобно.

— Вот дожили, — засмеялся штурман, — раньше моряк всегда солнышку был рад, а теперь, гляди-ко, непогоды у неба просит.

— Запросишь, — буркнул Замятин. — Я так думаю: с конвоем пойдем в том порядке, какой укажут, а когда самим придется, — прижмемся к берегу. На его фоне незаметней будем. Тут ты, Афанасий Григорьевич, и подмогнешь нам. Вроде лоцмана.

— Тут берега что ни день меняются, — проворчал Громов, — однако, полагаю, пройдем.

— До Канина Носа под берегом можно, — сказал Антуфьев, — а вот дале как?

— А дальше — смотря по обстановке. Если захмарит все же, тогда напрямки до Новой Земли, до Костина Шара. Этим проливом с оста обогнем остров Междушарский и пойдем под берегом Гусиной Земли. В залив Моллера, а тут уж и Малые Кармакулы.

— А если не захмарит? — спросил штурман.

— Тогда до Колгуева острова идти надо, — сказал Громов, — там глубины небольшие, так хоть подлодок бояться не будем. А наши коробки проползут.

— Там с востока сплошные мели да кошки[15], — засомневался штурман.

— Риск, конечно, — согласился Замятин, — ну, да ведь на войне без риску не бывает. Авось…

— Авось? — ехидно переспросил Громов.

— Фу ты! — Замятин даже крякнул от досады. — Сам не заметил, как с губ слетело.

— Что слетело, то улетело, — сказал Громов и улыбнулся.

— Ну, шкипера, — сказал Замятин, — так и порешим: на «авось» надейся, а сам не плошай. Мне с флагмана передали: завтра поутру отходим. Айда-ка, поглядим, все ли в порядке.

Все было как надо, но Замятина беспокоила, видно, какая-то мысль. Он потер рукой свой большой широкий лоб и вспомнил:

— Вот что, Антуфьев, прикажи-ка команде вторые леера натянуть для страховки. Ребятишки резвые, шустрые, как бы в море не брякнулся кто, особливо если, скажем, в Мезенской губе качнет.

Громов одобрительно покивал головой.

— Сделаю, Павел Петрович, — сказал Антуфьев.

К борту «Зубатки» резво подбежал небольшой катерок.

— На «Зубатке»! — крикнул матрос с катера. — Покличьте кто-нибудь начальника вашего.

Громов подошел к борту. Матрос порылся в кармане засаленных штанов, достал клочок бумаги, вгляделся в него и спросил:

— Есть у вас такой… как его… ага, вот: Малыгин Борис? В Управлении велели узнать.

Ребята удивленно переглянулись, а Громов сказал:

— Сейчас проверим.

— Афанасий Григорьевич, — сказал Антон, — нет Бориса на «Зубатке». Он из нашей школы. Хотел с нами идти, да мать не пустила.

— Точно нет?

— Да, точно, вот хоть у комиссара спросите, она ж его знает.

— Нету такого, — сказал Громов матросу. — А что стряслось?

— Мать его в Управление прибегала, плакала. Сказала, пропал куда-то, — ответил матрос. — Ну, лады, раз нет — я пошел.

Катерок отвалил от борта, резко развернулся и ходко побежал к Архангельску.

Громов приказал всем идти спать. Время было уже позднее, но солнце стояло еще высоко над горизонтом, и спать никому не хотелось.

— Кто Борю-маленького последний раз видел? — спросил Антон.

— Да все видели — кажись, дня два назад, — сказал Пустошный.

— Последний раз он на причал не приходил, — сказал Морошка.

— Куда он мог деться? — задумчиво спросил Антон.

Все молчали.

— Ладно, айда спать, утро вечера мудренее.

Но сразу пойти спать не удалось. Когда ребята уже подходили к люку, Славка вдруг остановился.

— Гляньте-ка, — сказал он сквозь смех и показал на полубак.

Все обернулись. На палубаке, устремив взгляд в небо, стоял Громов. Огромная самокрутка торчала у него под усами, сизый дымок относило в сторону, а у ног капитана смирненько сидел, задрав кверху умильную морду, Шняка. Видно, ему надоело так сидеть, и он слегка тронул лапой капитанову брючину. Тот только немного отставил ногу и по-прежнему смотрел в небо. Ребята, прикрывали рты руками, тихо хихикали и ждали, что будет дальше. Шняка, обидевшись, что на него не обращают внимания, прихватил зубами самый низ капитанского клеша и дернул его. Афанасий Григорьевич удивленно посмотрел вниз. Шняка радостно тявкнул. У капитана от изумления брови поползли вверх и самокрутка вывалилась изо рта.

— Эт-та што? Эт-та как?! — спросил он.

И тут уж все чуть не попадали от хохота — такой у начальника был ошалелый вид. Он посмотрел на ребят и свирепо рявкнул:

— Кто???

— Шняка, — невинно ответил Витя Морошкин.

— Сам вижу, — гневно сказал Громов. — Кто приволок на судно?

— А мы не знаем, — сказал Саня Пустошный.

Громов разбушевался, даже ногами затопал.

— За борт! Немедленно! — закричал он и наклонился, чтобы схватить пса за загривок.

Шняка выскользнул из-под капитановой руки и, поджав хвост, бросился наутек. Он кубарем скатился по трапу и помчался вдоль борта к корме. Громов продолжал бушевать. Ребята кинулись догонять пса. И Арся тихо, но так, что все слышали, кинул:

— Спрячем?

Димка кивнул. Шняка носился по «Зубатке» сломя голову, лаял, ловко увертывался, проскальзывал между ног. Видно, он решил, что с ним играют. Афанасий Григорьевич мрачно наблюдал за этой картиной, потом сердито махнул рукой и отправился к себе в каюту.

Гонялись за Шнякой человек десять, и только Шкерт стоял у левого борта под самым полубаком и насмешливо поглядывал на эту суматоху да вахтенный матрос на мостике, смеясь, подавал команды: «Заходи слева, дуй в кильватер, хватай за хвост!»

И вот зажатого с трех сторон пса погнали вдоль левого борта прямо на Шкерта.

— Держи! — крикнул Антон.

— Ага, — сказал Шкерт, схватил прижавшегося к его ногам Шняку за холку, подержал его так немного, а потом… потом спокойно бросил за борт.

Послышался визг, раздался всплеск и жалобный собачий скулеж. А Шкерт стоял и улыбался, и улыбочка у него была такая, что Димка не выдержал и рванулся к нему, но Антон придержал его и сам двинулся к Шкерту, остальные ребята — за ним.

— Вы что? — спросил Шкерт. — Я ж приказ выполнил.

Антон взял его за грудки, но в это время раздался еще более громкий всплеск и отчаянный крик:

— Человек за бортом!

Метрах в трех от судна в воде, держа под мышкой барахтающегося Шняку и сильно загребая правой рукой, подплывал к «Зубатке» тот парень, который сказал, что он с Дальнего Востока. Вахтенный матрос хотел поднять тревогу, но Антон сказал:

— Друг, не надо, мы сами.

Антон прополз под леерами и улегся на палубе. Мальчишки ухватили его за ноги, и он, свесившись с борта, принял из рук парня замолкшего одуревшего Шняку. Спустили трапик, и дальневосточник взобрался на палубу. С его одежды натекла целая лужа.

— Молодцы, салаги! — крикнул матрос. — Палубу подотрите.

Антон со Шнякой в руках пошел в кубрик. Он опустил пса на палубу, сел на нары и сказал: