Загадка «Четырех Прудов» - Джин Уэбстер

Едва я успел покинуть конюшенный двор, как в темноте за спиной я услыхал дробный стук копыт, и ко мне галопом подскакали Джим Мэттисон и двое его людей.

– Если вы направляетесь в «Четыре Пруда», мы поедем с вами, – проговорил он, примериваясь к шагу моей лошади, полисмены же отстали. – Могу сказать вам, – прибавил он, – что для Рэднора дело принимает неважный оборот. Мне жаль, но мой долг держать его под арестом, пока не появится какой-нибудь весьма веский контраргумент.

– Где Моисей-Кошачий-Глаз? – воскликнул я. – Почему вы не арестуете его?

Шериф сделал пренебрежительный жест.

– Чепуха. Вся округа знает Моисея-Кошачьего-Глаза. Он и мухи не обидит. Если он и находился на месте преступления, то чтобы помочь своему хозяину, а человек, убивший полковника Гейлорда, убил и его. Я знаю его всю жизнь и могу поклясться, что он не виновен.

– Вы всю жизнь знаете Рэднора, – возразил я горько.

– Да, – сказал он, – знаю… и Джефферсона Гейлорда тоже.

Я продолжал скакать молча. Не думаю, что в тот момент я ненавидел кого-либо сильнее, чем человека рядом с собой. Я знал, что он думает о Полли Мэзерс, и в его голосе мне почудилась торжествующая нотка.

– Всем известно, – продолжал он то ли сам с собой, то ли обращаясь ко мне, – что Рэднор иногда разговаривал с отцом в повышенном тоне; а сегодня, как мне сказали в гостинице, он вернулся один, не дождавшись остальных, и пока седлали его лошадь, выпил залпом два бокала бренди, словно это была вода. Все мужчины на веранде заметили, какое у него было бледное лицо и как он отругал мальчика-конюшего за медлительность. Было ясно: в пещере что-то произошло, а тут еще спичечный коробок, найденный на месте преступления… против него имеются довольно весомые косвенные улики.

Я был слишком несчастен, чтобы придумать, что ответить и, поскольку у парня, наконец, хватило приличия замолчать, остаток пути мы скакали в тишине.

Несмотря на то, что до дома мы добрались далеко за полночь, в комнатах нижнего этажа еще горел свет. Довольно шумно мы подъехали к открытой галерее и спешились. Один из полисменов держал лошадей, а Мэттисон и второй полисмен последовали за мной в дом. Услыхав произведенный нами шум, Рэд лично вышел встречать нас у двери. Он уже был вполне спокоен и говорил в своей обычной манере.

– Привет, Арнольд! Ты нашел его, вечеринка закончилась?

Он нерешительно остановился, заметив остальных. Они вошли в холл и некоторое время смотрели на него, не говоря ни слова. Я пытался заговорить с ним, но слова, казалось, застряли у меня в горле.

– Рэд, случилось нечто… ужасное, – выговорил я с запинкой.

– В чем дело? – спросил он, и на лице его внезапно появилось тревожное выражение.

– Сожалею, Рэд, – отвечал Мэттисон, – но я должен арестовать тебя.

– Арестовать меня, за что? – спросил он, усмехнувшись.

– За убийство твоего отца.

Чтобы не упасть, Рэднор оперся рукой о стену, и при свете лампы было видно, как побелели его губы. При взгляде на его лицо я мог бы поклясться, что он не притворяется, и что новость для него была столь же шокирующей, сколь и для меня.

– Мой отец убит! – выдохнул он. – Что ты имеешь в виду?

– Его труп был обнаружен в пещере, и косвенные улики указывают на тебя.

Похоже, он был слишком потрясен, чтобы осознать эти слова, и Мэттисон произнес их дважды, прежде чем он понял.

– Ты хочешь сказать, что он мертв? – повторил Рэд. – А мы поссорились с ним вчера вечером и не помирились… а теперь уже слишком поздно.

– Должен предупредить тебя, – ответил шериф, – что все сказанное тобой может быть использовано против тебя.

– Я не виновен, – резко произнес Рэднор и без дальнейших слов приготовился идти. Мэттисон вытащил из кармана наручники, Рэднор посмотрел на них и залился краской.

– Не бойся. Я не собираюсь бежать, – сказал он. Пробормотав извинение, Мэттисон опустил их обратно в карман.

В сопровождении человека я вышел на конюшню и помог оседлать Дженни Лу. Меня все время не покидало ощущение, что я держу веревку, на которой его повесят. Когда мы вернулись, они с шерифом ожидали, стоя на открытой галерее. Рэд казался более невозмутимым, нежели все остальные, однако, пожимая ему руку, я заметил, что она была холодной, как лед.

– Я обо всем позабочусь, – сказал я, – и не волнуйся, мой мальчик. Мы вызволим тебя.

– «Не волнуйся!», – усмехнулся он, прыгая в седло. – Я не о себе беспокоюсь, ибо я не виновен. – Неожиданно он наклонился и изучающе всмотрелся в мое лицо, попавшее в полосу света из открытой двери. – Ты мне веришь? – спросил он быстро.

– Да, – воскликнул я, – верю! И более того, я докажу, что ты не виновен.

Глава XII

Я даю обещание Полли

Ближайшие несколько дней были для меня кошмаром. Даже теперь я не в силах без содрогания думать о том ужасном времени напряженного ожидания и сомнений. После предварительного расследования коронер немедленно взялся за дело, и любая всплывшая улика, казалось, только подкрепляла доказательства против Рэднора.

Удивительно, с какой охотой общественное мнение бьет лежачего. Никто, похоже, не сомневался в виновности Рэда, неприязнь к нему разгоралась. Полковник Гейлорд был популярной личностью среди местного населения и, несмотря на свою вспыльчивость и довольно властное поведение, являлся общим любимцем. При известии о его смерти долину захлестнула волна ужаса и возмущения. От деревенских хулиганов я нередко слышал намеки на самосуд, и даже среди более консервативных слоев общее мнение сводилось к тому, что законная смертная казнь через повешение была бы слишком благородным концом для того, кто совершил столь бесчеловечное преступление.

Я никогда не понимал этого поспешного всеобщего верования в вину парня, но всегда подозревал, что шериф сделал не все, что было в его силах, дабы утихомирить враждебность. Тем не менее именно прошлое в большей степени вновь заявляло о себе. Хотя биография Рэднора была не настолько черной, как ее приукрашивали, она все-таки была и не такой белой, какой ей бы следовало быть. Люди качали головами, повторяли истории о том, каким дикарем он был в детстве и что они всегда предвидели конец подобный этому. Слухи о его ссорах с отцом рассказывались и пересказывались до тех пор, пока не были преувеличены до неузнаваемости. Вновь припомнили давнишние сплетни про Джеффа, и общее мнение свелось к тому, что братья Гейлорд – законченные выродки. Близкие друзья Рэда стойко поддерживали его, но они составляли постыдно ничтожное меньшинство по сравнению с жадной до сенсаций общественностью.

Я навестил Рэднора в Кеннисбергской тюрьме в то утро, когда хоронили дядю, и увидел, что он почти пал духом. У него было время подумать о прошлом, и, если учесть, что его отец лежал в «Четырех Прудах» мертвым, размышления его были не из приятных. Теперь, когда было слишком поздно, его, судя по всему, снедало раскаяние из-за своего поведения со стариком, и он постоянно раздумывал о том, что в тот вечер накануне убийства не захотел положить конец их ссоре. В этом состоянии раскаяния он безжалостно обвинял себя в вещах, которых, как я уверен, никогда не совершал. Я знал, что тюремный надзиратель подслушивает снаружи каждое слово, и стал невыразимо нервничать, боясь, как бы он не сказал чего-то, что могло быть представлено как обвинительное признание. Казалось, он нисколько не сознавал опасность своего положения, он был всецело охвачен ужасом из-за смерти отца. Однако, когда я уходил, он вдруг сжал мне руку, со слезами на глазах.

– Скажи, Арнольд, люди действительно считают меня виновным?

Я знал, что под словом «люди» он подразумевает Полли Мэзерс, но со дня трагедии у меня не было возможности поговорить с ней наедине.

– Я не разговаривал ни с кем, кроме шерифа, – ответил я.

– Мэттисон был бы рад это доказать, – горько произнес Рэднор, повернулся спиной и уставился в окно, забранное железной решеткой, а я вышел и тюремщик закрыл дверь и запер ее.

В тот день во время похорон я едва мог оторвать взгляд от лица Полли Мэзерс. Судя по всему, она так сильно изменилась со дня пикника, что я с трудом мог узнать в ней прежнюю особу; казалось невероятным, чтобы за три дня в красивой, здоровой, энергичной девушке могли произойти подобные изменения. Вся ее девичья живость исчезла, она была бледна и безжизненна, под глазами залегли темные круги, а веки покраснели от слез. По окончании церемонии я приблизился к ней, пока она, в своем черном платье, стояла в стороне от остальных, на окраине небольшого фамильного кладбища. Она приветствовала меня дрожащей улыбкой, затем, когда она вновь перевела взгляд на груду земли, которую двое мужчин уже забрасывали лопатами в могилу, глаза ее вдруг наполнились слезами.

– Я любила его, как родного отца, – заплакала она, – и я виновата в том, что он мертв. Я заставила его пойти!