Ветер с севера - Вилар Симона

Однако прослышавший о грядущем венчании сына Фулька Тилпин не на шутку разошелся. Он взывал к небесам, топал ногами, грозился отправиться в Реймс к архиепископу Эрве с жалобой. Монахи вокруг лишь посмеивались. В мире столько беззакония и зла, крови и преступлений, что духовному отцу франков нет никакого дела до того, что где-то в глухой деревне будут венчаться двоюродные брат и сестра. Всем было известно, что брат-ключарь души не чает в девочке, выросшей у него на глазах, которую он обучил грамоте, а позже давал читать редкие рукописи и свитки пергаментов, спасенные при бегстве из разгромленного Сомюра. Позже, когда открылось, что Господь наделил дочь Пипины из Байе великолепным голосом и слухом, брат Тилпин заявил, что Эмма – избранница Божья, и настоял на том, чтобы она пела в церковном хоре вместе с клириками, пророча ей духовную жизнь среди монахинь Девы Марии. И всякий раз искренне огорчался, когда Эмма убегала от него поплясать с парнями на лугу или откровенно кокетничала с молодыми послушниками. А теперь еще и это решение Фулька о скоропалительной свадьбе…

Между тем преподобный Радон принялся отдавать распоряжения, готовясь к приему гостей. Фульк Рыжий, хотя и являлся в лесную долину, чтобы повидать сестру, но неизменно останавливался под гостеприимным кровом Святого Гилария. К тому же крохотный монастырь, где обосновалась его сестра, жил совершенно замкнутой жизнью и, повинуясь строгому уставу, не допускал за свою ограду мужчин. Поэтому, когда большой вооруженный отряд появился на тропе у расщепленного дерева, всадники сразу же направились в сторону деревянных башен Гилария-в-лесу.

Воины Фулька Рыжего наполнили долину шумом, лязгом оружия, громкими выкриками. Их лошади испуганно ржали, шарахаясь от зашедшихся лаем деревенских собак. Привыкшие к тишине местные жители откидывали дерюжные завесы дверных проемов и с любопытством взирали на воинов, явившихся будто из какого-то другого мира. Встревоженные женщины скликали детей. На опушке леса показалась стайка привлеченной шумом молодежи, возвращающаяся домой с охапками майской зелени.

– Помилосердствуй! – почти застонал Радон, когда новоявленный граф, соскочив с седла, чуть не задушил его в объятиях. – Сын мой, уважай хотя бы мой сан и облачение!.. Ах, дьявол, как же я рад тебя видеть!

Они обнимались, раскачиваясь, как два дюжих медведя. Дорогой посох с резной завитушкой, забытый, валялся в траве у монастырского крыльца.

Граф Фульк Рыжий был на полголовы ниже аббата Радона, но почти вдвое шире его в плечах. Кряжистый, коренастый, кривоногий, в удлиненном панцире из нашитых на буйволиную кожу металлических блях, с разрезами спереди и сзади, он являл собой совершенный образ воина-правителя того времени. У него было живое и в то же время надменное веснушчатое лицо с рыжими вислыми усами. Его оранжево-золотые, до пояса, волосы были заплетены в три косы – две переброшены на грудь, позвякивая вплетенными в них золочеными украшениями, еще одна лежала на спине. Крепкие ноги графа выше колен были крест-накрест оплетены толстыми ремнями с золотым тиснением, а голову венчал яйцевидной формы шлем из темной стали с золотым ободом.

– Сатана тебе в голову, Радон! – гремел Фульк. – Ты стал еще круглее, с тех пор как мы виделись последний раз во время тяжбы за Бертинскую пустошь. Я привез тебе в подарок лучшее вино из виноградников Совиньера. Слаще его не найти во всей Луаре. Что скажешь, старый пьяница-святоша, не опоздал ли я на празднование мая в твоем аббатстве? А где моя сестра? Пусть пошлют за ней. Кстати, поп, известно ли тебе, что мы все время ехали в Гиларий рысью? Это в твою-то глушь, куда раньше едва удавалось пробиться сквозь терновник! Скоро не только беглецы да бортники смогут приходить к Святому Гиларию, но и язычники-норманны и дикие отряды бретонцев. Слыханное ли дело – мы выступили из пещер Сомюра едва рассвело и ехали почти по римскому тракту близ славного города Тура! Видит Бог, скоро эти леса перестанут служить убежищем. Тебе стоит подумать о том, чтобы начинать платить мне, дабы мои славные воины охраняли тебя.

Аббат сердито оттолкнул графа.

– Крест честной! Да я вижу, ты не прочь обратить меня в данника, Фульк? Всем известно: того, что хоть на миг прилипло к твоим ладоням, уже не отодрать.

Но Фульк Рыжий был настроен благодушно.

– Где же Пипина? А, она непременно придет к мессе в церкви в селении. Что же тогда мы здесь топчемся? Я привез ей племянника. Гляди, отче! Узнаешь ли ты моего сына Ги? Что скажешь? Вылитая Деленда – упокой, Господи, душу моей первой супруги.

Торопливо собирая своих монахов, чтобы поспешить в деревенскую церковь, Радон распорядился захватить монастырскую дарохранительницу, хоругвь аббатства. На сына Фулька он глянул лишь мимоходом. Правда, на мгновение задержался, когда юноша с почтительным видом подал ему оброненный посох, а затем скромно опустился на колено, прося благословения.

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа… – наскоро сотворил знамение аббат.

«Они с отцом похожи не больше, чем дубовый пень и хрупкая ольха. Вот разве что нос, этот крупный нос с горбинкой, от Фулька. Да и в посадке головы есть что-то похожее».

Он отечески положил руку на черные, слегка вьющиеся волосы юноши.

– Идем, сын мой. Гляди – за деревней уже выстроилась процессия с зеленью. Надо их встретить у храма.

Аббат Радон был доволен тем, как чинно шли монахи. Хоругвь с вышитым золотом изображением святого вилась по ветру, блистали драгоценные кресты, каноники с дымящимися кадильницами шли по сторонам и выступали во главе шествия. Радон, важный и полный достоинства, отряхивая с парадной ризы только сейчас замеченную овечью шерсть, возглавлял процессию. За ним парами двигались монахи и каноники – все в островерхих клобуках, смиренно опустив очи долу и спрятав руки в широкие рукава сутан. Даже Фульк с его людьми присмирели и тоже держались чинно из уважения к таинству обряда.

Деревенская церковь стояла в самом центре селения. Это было удлиненное высокое строение из поставленных вертикально мощных дубовых стволов, с покатой просмоленной тисовой крышей и небольшой, увенчанной крестом колоколенкой наверху. Крест был покрыт позолотой, розовеющей в первых лучах солнца, как и резные коньки. Над воротами храма, к которым вели деревянные ступени, располагалась галерея, ее деревянные арки опирались на замысловатые колонны в виде статуй длиннобородых святых. Вход в церковь был украшен гирляндами зелени, и нежный аромат свежесрезанных стеблей смешивался с запахом сухого дерева и пропотевшей крестьянской одежды.

Когда процессия из Гилария-в-лесу приблизилась к церкви, с другой стороны показалась темная стайка сестер из старой башни Девы Марии. Они уже почти подошли к лестнице, когда Фульк вдруг схватил сына за руку и устремился вперед, смешав, к великому неудовольствию Радона, стройные ряды монахов.

– Приветствую тебя, сестра! – вскричал он, шагнув к одной из монахинь, и когда та остановилась, сделав жест другим монахиням продолжать движение, почтительно склонил голову, а затем подтолкнул вперед сына. – Видишь, я привез с собой Ги. Каков молодец! Клянусь мечом, пришло время совершить то, что мы задумали с тобой много лет назад, и обвенчать его с Птичкой Эммой.

Графиня Байе Пипина ласково улыбнулась племяннику и протянула руку для поцелуя. Это была высокая стройная женщина с таким же, как у Фулька, усеянным веснушками лицом, но с более тонкими чертами, еще не утратившими следов былой красоты. В ней текла благородная кровь – и это становилось ясно каждому, кто лишь раз взглянул на Пипину. Она была вся в черном, лишь с белым полотняным покрывалом на голове, концы которого были заброшены за плечи и мягкими складками обрамляли рано постаревшее лицо. Среди других монахинь ее выделяло редкостное украшение – сверкающий синими искрами сапфировый крест на груди – дар ее царственной подруги королевы Теодорады.

– Благослови тебя Господь, Ги, мой мальчик. Последний раз я видела тебя еще ребенком. Говорят, все эти годы ты воспитывался в аббатстве великого святого Мартина Турского?