Ветер с севера - Вилар Симона

Со стороны луга долетали звуки рожков и нестройное пение.

Ги печально вздохнул. Рядом монотонно бормотал молитвы брат Тилпин.

– Господи, спаси и помилуй! Если они уже сейчас так спорят, то что будет, когда они хорошенько хлебнут вина!

Поймав взгляд юноши, монах тут же заговорил о том, что ему не следует брать Эмму Птичку в жены, ибо это великий грех, что девушка – избранница Господа и ей уготована иная судьба.

Ги отмахнулся от него как от назойливой мухи, хотя помнил брата Тилпина еще с детства, когда тот водил его в скрипторий[46] монастыря, благоговейно разворачивая перед мальчиком древние манускрипты. Он только тряхнул головой, когда монах оставил его в покое и с криком бросился в сторону костра, заметив, как блаженный Ремигий, подставив кусок лепешки под капающий с мяса жир, не выдержал жара и принялся затаптывать горячие угли.

Возле ближней ограды разложил свои товары пришлый коробейник. Деревенские кумушки восхищенно ахали, разглядывая его немудреный товар – медные нашейные гривны, ожерелья из клыков волка, оберегающие от дурного глаза, вырезанные из древесного корня чаши, оловянные фибулы, бусы из синих стекляшек, костяные амулеты, пряжки для сандалий и поясов. Немой обменивал свои сокровища на яйца и кровяные колбасы; булавку с блестящим стеклышком выменял на новое топорище, а один из воинов Фулька под дружный хохот товарищей купил для своей милашки за полдинария костяную пряжку для волос. Ги тоже подошел к торговцу. Тот глухо и нетерпеливо мычал, на пальцах объясняясь с покупателями, но обычного азарта купца, у которого хорошо идет торговля, в нем не чувствовалось. Юноша даже заметил, как одна из деревенских красоток с толстыми косами почти от висков украла с лотка медную пряжку. Торговец даже не заметил этого. Недолго и разориться, если так обращаться с товаром. Кроме того, в своей лохматой волчьей безрукавке, доходившей до бедер, с голыми, мощными, как столбы, ногами, перевитыми до колен ремнями грубых башмаков, возвышающийся почти на голову над всеми окружающими, этот немой больше напоминал лесного грабителя, чем мирного франка-торговца.

Когда Ги стал перебирать товары в коробе, женщины вокруг притихли, глядя на него с насмешливым любопытством. Ги же, выбрав наугад головную повязку из кожи с посеребренными чеканными лилиями, спросил:

– Сколько?

Немой торговец молча растопырил ладонь с кривыми грязными пальцами.

– Пять динариев?

Ги решил, что это, пожалуй, слишком дорого, и, хмыкнув, бросил вещицу обратно.

В тот же момент маленькая белая ручка скользнула из-за его спины в короб. Он вздрогнул. Рядом с ним стояла Эмма, лукаво поглядывая на него и перебирая содержимое короба. Ги видел ее опущенные пушистые ресницы, темные и загнутые на концах, точеный нос, мягкую ямочку на щеке и снова испытывал странное волнение, не в состоянии вздохнуть от возникшего в груди жара.

Девушка какое-то время перебирала товар, а затем взяла в руки браслет из позолоченных навитых спиралью колец, оканчивающихся змеиными головами со стеклянными бусинками глаз, и посмотрела сквозь него на солнце.

– Дева Мария! Как хорош! И что ты хочешь за него, бродяга?

Хмурый лоточник, тяжело глядя на нее из-под спутанных волос своими желтыми рысьими глазами, растопырил обе ладони, а потом добавил еще пятерню и два пальца.

– Семнадцать? Ты требуешь семнадцать динариев? Да тебя стоит высечь, проклятый разбойник!

Ги удивился, что эта девушка умеет так быстро считать, но уже в следующее мгновение, торопясь, словно опасаясь не успеть, принялся отсчитывать деньги. Однако преподнести своей сияющей невесте браслет он не успел. Бог весть откуда взявшийся Вульфрад-кузнец выхватил его у девушки, легко согнул и переломил пополам, действуя одними пальцами.

– Что ты наделал, медведь! – вскричала девушка.

Вульфрад, не глядя на нее и не сводя с Ги насмешливых глаз, проговорил:

– Ты зря волнуешься, Птичка. Я выкую тебе украшение куда красивее. Эта штука не стоит и ломаного гроша.

У Ги кровь зашумела в ушах.

– Таких псов, как ты, следует подвешивать на дыбе и разводить под ними костер, чтобы хорошенько прокоптить тупые мозги!

– Уж не ты ли, анжуйский щенок, святоша, намерен угрожать мне, свободному франку?

Эмма испуганно бросилась между ними. Девушка-воровка со светлыми косами, завидев, что за спиной Ги выросли грозные фигуры ратников его отца, затараторила:

– Смилуйтесь, благородный господин! Просто Вульфрад с утра выпил. Он зажиточный человек и вернет вам деньги работой или товаром. О, будьте милосердны, молодой сеньор!

Хриплый рев оглушил их, прервав спор. Дородный монах, рядом с которым восторженно прыгали двое белоголовых малышей-близнецов, весь багровый от напряжения, дул в старинную медную трубу с раструбом в виде разверстой пасти чудовища. Громогласные звуки этого инструмента послужили сигналом к трапезе. И тотчас успевшие проголодаться люди со всех сторон хлынули к выстроившимся у ручья столам.

Эмма стряхнула ручищу подхватившего было ее под локоть Вульфрада и, улыбнувшись Ги, повела его к ручью. Здесь уже действовали сословные разграничения, которые на время праздника как будто стирались. Хотел того Вульфрад или нет, но он вынужден был расположиться за одним из боковых столов, где, все еще хмурясь и не обращая внимания на щебетание своей светловолосой заступницы, с силой вонзил зубы в свиной бок. Ги и Эмма прошли за верхний стол, где восседали граф, графиня Пипина, настоятель и его ближайшее окружение. Сюда прямо с огня подавали лучшие куски жаркого, им первым подносили вино. Эмма сидела подле матери, среди державшихся особняком монахинь. Они уже попробовали душистого графского вина (сам Фульк, подшучивая, заставил каждую осушить по доброй чаше), раскраснелись и, оставив обычную чопорность, пересмеивались и болтали. Среди пожилых благочестивых сестер были две-три еще совсем молоденькие, и дружинники графа оживленно обменивались с ними двусмысленными шутками. Одна графиня Пипина держалась с достоинством дамы, воспитанной при дворе Каролингов. В скорбном и строгом взгляде этой тихой женщины было нечто такое, что внушало невольное уважение и не позволяло лихим воякам развязывать языки за столом. Даже манера есть выдавала в ней истинную графиню – она брала еду кончиками пальцев, жевала медленно, с достоинством, словно присутствие на таких обильных пиршествах было для нее ежедневным делом. Большинство же присутствующих ели так, словно задались целью продемонстрировать мощь и объем своих желудков. Они хватали мясо руками, разрывая его и заглатывая огромными кусками, шумно чавкали и выплевывали кости. Жареную баранину заедали копченым лососем, морковь грызли вперемешку с мочеными яблоками, бросив в рот щепотку соли, принимались за грудку каплуна, за которым следовали мед в сотах, зеленый салат и приправленный тмином мягкий сыр. Особенно усердствовали косматые жители лесных деревень. Монахам даже приходилось следить за тем, чтобы они, урча, как звери, не затевали драк из-за какой-нибудь луковицы либо куска кровяной колбасы.

Ги медленно очищал скорлупу вареных яиц тонкими пальцами и макал их в солонку, не поднимая глаз. Эмма сидела как раз напротив него, не сводя с его лица открытого и любопытного взгляда. Спустя несколько минут он почувствовал, как легкий башмачок под столом коснулся его колена, и сейчас же закашлялся, взглянув на Эмму. Девушка вызывающе улыбнулась, и вновь ямочки на ее щеках привели юношу в сильное волнение.

Эмма находила, что ее жених очень недурен собой. У него гладкая смуглая кожа, темные миндалевидные глаза и пушистые ресницы. Она ничего не упустила – ни вьющихся зачесанных назад смоляных кудрей, ни благородной манеры держаться, ни гордой, как у его отца, посадки головы. Оценивающим женским взглядом она окинула его черное одеяние из прекрасного мягкого фризского сукна, украшенное вышивкой черным шелком. Черное на черном… Привыкнув, что в одежде все должно быть ярким и бьющим в глаза, Эмма нашла в этом новшестве нечто чрезвычайно изысканное. На груди Ги покачивался крест, что придавало ему сходство с монахом, но крест этот был из великолепного светлого серебра с вкраплениями черных агатов. А его чеканный пояс с кинжалом в богатых ножнах был куда изящнее, чем тот, что выковал себе Вульфрад и теперь щеголял в нем перед сельскими красотками. При мысли о Вульфраде она вспомнила сломанный браслет и невольно нахмурилась. Бахвал и невежда! Он просто ревнует ее.