Игра на своем поле - Говард Немеров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В конце концов перевес оказался на стороне житейских благ, хоть и не бог весть каких, за что Нейджел был незамедлительно наказан судьбой. Баптистский колледж в Кентукки находился на грани банкротства, благотворительный фонд, на средства которого он существовал, был почти исчерпан, финансы – в крайне запутанном состоянии (скорее по неумению, чем по злому умыслу), и люди, окружавшие Нейджела, вполне заслуживали, чтобы их назвать, пользуясь языком евангелия, нищими духом. Став ректором, Хармон сразу же столкнулся не только с бедностью, но и с соблазном избавиться от нее неправедным путем. Один гнусный старик – местный житель – предложил вытащить колледж из долгов и обеспечить его средствами на будущее при условии, что учебная премудрость отныне будет доступной лишь «белым стопроцентным американцам, исповедующим протестантскую религию».
Молли была рада, когда Хармон наотрез отказал этому филантропу, с чарующей улыбкой напомнив ему евангелие от Луки: «И возвед Его на высокую гору, диавол показал Ему все царства вселенной во мгновение времени… если Ты поклонишься мне, то все будет Твое».
Как и следовало ожидать, отказ ректора стал поводом для разногласий среди преподавателей и попечителей, что лишь ускорило развал баптистского колледжа.
Но нет худа без добра. Принципиальная позиция Хармона Нейджела вызвала одобрительные отклики в печати, и, быть может, поэтому его пригласили занять тот пост, на котором он ныне находился. Это приглашение уже не породило никаких колебаний у супругов. Но Хармона здесь словно подменили – так, во всяком случае, казалось его жене.
Тут царили совсем иные обычаи – меньше простоты, меньше солидности и уж безусловно меньше набожности. По долгу службы ректор обязан был «общаться с людьми» (Молли делала особое ударение на этих словах, подчеркивая их важность), читать лекции группам выпускников, выступать по радио, а в последнее время – и по телевидению, устраивать приемы более часто, чем приходилось Нейджелам в прошлом. Правда, им отвели прелестный особняк в колониальном стиле, с прислугой, которую оплачивал колледж, и выделили специальные, и отнюдь не малые, средства на обеды и коктейли для почтенных «Друзей Красного и Белого» (так называлось общество выпускников), а в особо торжественных случаях студенческое бюро обслуживания присылало Нейджелу студентов в качестве официантов и буфетчиков. Все это требовало не только перемены привычного жизненного уклада, но и выработки новых сильных черт характера, и Хармону это отлично удалось, а вот Молли – нет.
В простоте душевной не понимая, что обеды и коктейли представляют собой прежде всего общественную функцию, Молли несколько раз так напивалась, что ее приходилось незаметно выводить из гостиной. Тогда она вообще перестала пить, после чего проявляла уже недостаточную для хозяйки дома заботу о спиртных напитках, и в результате рейторские приемы снискали себе славу аскетических. Однако сегодня Молли решила это мнение изменить и выставила мощную батарею бутылок, способную, по ее расчетам, свалить всех с ног. Для верности она достала из буфета старинные стаканы, похожие на детские ведерки для песка, только без ручек, и под стать им громадные бокалы для коктейля. Все утро она следила, чтобы студенты готовили напитки не скаредничая, в точности по рецептам из кулинарной книги миссис Ромбауэр. Привыкнув смолоду не особенно стесняться в выражениях, она со смехом подговаривала своих помощников напоить гостей «в лоск», чтобы им «было чем вспомнить этот прием».
В какой-то мере Молли, несомненно, руководило смутное мстительное желание наказать это чуждое ей общество, снизойдя к его слабостям и создав для него соблазн, но она не отдавала себе в этом отчета и объясняла свою радость лишь тем, что видела сейчас Хармона в отличном настроении. Он стоял в дверях гостиной, беседуя с попечителем Германом Сэйром и сенатором Джозией Стэмпом, но все время поглядывал в прихожую, ожидая новых гостей. В большой комнате было уже тесно, шумно и накурено; трое студентов с трудом протискивались в толпе, обнося гостей напитками и собирая пустые стаканы.
Между тем Хармон Нейджел нервничал. Ну что, казалось бы, особенного в этой истории с футболистом? Право, тривиальнее ничего не придумаешь, однако события дня сделали ее значительной именно в силу ее тривиальности. На ректора нажимали со всех сторон, и хотя он понимал, что нажим этот, в сущности, абсурден, легче ему не становилось.
Любой логический довод о том, например, что один, даже самый хороший игрок не решает исхода матча, сразу же оборачивался против него самого. Сенатор Стэмп, тот заявил:
– Странно, если все это такие пустяки, какого же черта вы не даете малому играть? Почему вы препятствуете?
Это было первое вмешательство с совершенно непредвиденной стороны. Нейджел был способен устоять против требований недовольных студенческих делегаций, вынести злобное ворчание заведующего кафедрой спорта, мрачные пророчества пресс-бюро колледжа и секретаря общества выпускников. Но оказалось, что юный Блент родом из того же городка, что и сенатор Стэмп, и тот специально предпринял длинное путешествие из Вашингтона, чтобы порадоваться успеху парня. Более того, со свойственной ему показной щедростью по отношению к землякам Стэмп пригласил сюда родителей Блента (кстати, давно уже не живших вместе), оплатил им дорогу и гостиницу и предложил места в своей ложе, чтобы они могли увидеть сына в этом решающем матче сезона. Попробуй откажи члену сената Соединенных Штатов, если ты же сам так старательно убеждал его, что его просьба, а вернее, приказ – совершеннейший пустяк.
– Тем более, Хармон, вы уладите это для меня, – сказал сенатор, даже не повысив голоса.
Когда основное занятие человека – устанавливать законы, и если одного его слова достаточно, чтобы закон получил новый смысл, покорно и устало подумал Нейджел, то сам он теряет уважение к закону и веру в его нерушимость. Во всяком случае, сенатор Стэмп даже представить себе не может, что какие-то узаконения вдруг станут серьезным препятствием для выполнения его желания.
Далее в этот вечер выяснилось, что у Германа Сэйра тоже есть свои причины пренебречь правилами. И если сенатор, как обобщенный символ власти, пошумев денька два, к счастью, должен будет покинуть город, то Герман Сэйр олицетворял собой постоянно действующую власть, с которой нельзя было не считаться. Местный житель, член попечительского совета, настолько богатый, что люди охотно прощали ему пьяные выходки, которые он нередко себе позволял, Герман Сэйр время от времени делал колледжу щедрые подарки – разве не оборудовал он за собственный счет каток с искусственным льдом для хоккея? И можно было надеяться, что он не забудет колледж в своем завещании и оставит ему кругленькую сумму.
Войдя в гостиную, Сэйр сразу направился к Нейджелу и начал без обиняков:
– Моя девочка, – он имел в виду свою дочь, – рассказывает, что у вас тут целая катавасия из-за Рея Блента. Я ей пообещал все уладить.
Нейджел ответил, что «уладить» это не так-то просто, хотя он и старается, но Сэйр, не став спорить, сказал:
– Я обещал Лили, я же не могу ее обмануть! – Затем прибавил: – Она надумала выйти замуж за этого мальчишку. Этому, конечно, не бывать, но я не могу нарушить слово, тем более что дело-то, оказывается, ерундовое.
Тут уж Нейджел почувствовал серьезную тревогу и даже некоторое сомнение, правильно ли он держался с Осмэном. До сих пор он тешил себя мыслью, что в их утренней беседе он проявил максимум политического искусства, и мысленно он снисходительно любовался Чарльзом, как хирург своим пациентом, которому спас жизнь на операционном столе, доказав не только свое личное умение, но и силу медицины.
Хармон Нейджел не находил, что в этой беседе поступил против совести. Он, в сущности, не сказал ничего определенного, действуя по методу логического джиу-джитсу, первый и основной принцип которого – обратить собственный вес противника против него самого: если он напирает, уклонись, и так далее. Как правильно он оценил этого человека! Как точно подметил и использовал его слабость, характерную вообще для педагога: это пристрастие, вернее, внутреннюю необходимость по всякому поводу и даже без повода бесконечно копаться в своей душе, рассматривать каждый вопрос в различных аспектах, придумывать веские аргументы за воображаемого противника что порождалось общением со студентами, за которых нередко приходилось думать) и в конце концов самым логическим путем убеждать себя в истинности того, во что он никогда не верил и не считал возможным поверить.
Как ни странно, это не роняло Чарльза в глазах Нейджела. Скорее наоборот. Такой умный человек, как Чарльз Осмэн, покинув кабинет ректора и проанализировав их беседу, наверное, понял, что сам себе вырыл яму. Нейджел был уверен, что Чарльз на него не обиделся, во всяком случае не очень, и выполнит свою роль как джентльмен, раз уж согласился.